Мы умели верить

За стольких из них ее мучила вина – за тех, кого она могла уговорить пройти тестирование раньше, за тех, кому она могла бы помешать уйти из дома в конкретный вечер («Давайте признаем, что это, как мы понимаем, иррационально», – говорил ее мозгоправ), за тех, для кого она могла сделать больше, когда они заболели. За тот вечер, когда она, без всякой причины, сказала Чарли Кину, что Йель был с Тедди. Почему, ради всего святого, она сделала это? Это была откровенная пьяная ошибка, но всем известно, что Фрейд говорил о таких ошибках.

Иногда она себя чувствовала какой-то ужасной индуистской богиней, испепелявшей все, чего коснется.

От болеутоляющих ее покачивало.

Она могла бы остаться здесь, на этом бумажном кладбище. И, как знать, какие еще мины хранились на полке у Ричарда?

Или.

Прямо сейчас она могла пройтись десять минут и увидеть видеозапись с Нико. Живым Нико. Ее охватил ужас; настолько это было бы невообразимее, чем фотографии. Есть ли там звук? Когда она последний раз слышала голос Нико? Определенно, при жизни. Если кто-то и записывал его, это мог быть только Ричард. Вот что было на этих пленках.

Она должна на это решиться.



Серж сказал ей, на каком углу студия, но она не запомнила номер дома, а вывески, похоже, у Ричарда не было. Фиона осматривала подъезды, фасады, словно могла узнать нужную дверь, хорошенько прищурившись. Но не узнавала.

Была ли она рада? По крайней мере, испытала хоть какое-то облегчение.

А затем она увидела мотоцикл Сержа, припаркованный на широком тротуаре у стены здания.

Она взяла себя в руки и сказала:

– Ну, ладно.

А затем почувствовала вибрацию телефона и услышала звонок.

– Да?

Она сорвалась на крик, и ей было все равно. Она зажала другое ухо.

– Эй, успокойтесь, – сказал Арно.

– Я спокойна. Что?

– Можете приехать в Ле-Марэ? Думаю, у нас есть пара часов.

Она обернулась в поисках такси. Такое совпадение было знаком, разве нет? Того, что ей не нужно было идти в студию и погружаться в прошлое. Она была здесь ради Клэр, не Нико. Она стремительно пошла прочь от студии Ричарда, как будто та была в огне.





1986




Йель едва не забыл наутро, что ему нужно на работу. Он почему-то решил, что сегодня суббота, и после того, как он сходил для Терренса в магазин за продуктами и в аптеку, а затем собрал свои вещи и вышел на цыпочках из квартиры, все, что было у него на повестке дня, это найти, где переночевать и, может, купить чистую рубашку. Но в десять часов, гуляя с больной головой по Халстед-стрит, он увидел парня в галстуке и понял, что сегодня пятница.

По крайней мере, не нужно думать, где провести день. У него при себе была вещевая сумка, так что он просто сел в надземку и поехал в галерею, в помятой после сна на диване у Терренса одежде. Когда двери вагона почти закрылись, кто-то на платформе бросился к ним, словно собираясь просочиться в щель. И остался стоять там, сама опустошенность, пока поезд удалялся. Худой мужчина с темными волосами. На миг Йель подумал, что это Джулиан, но подбородок был не его, и Джулиан не вышел бы на улицу в десять утра. Йель задумался, что бы он сделал, если бы наткнулся на Джулиана. Ударил бы он его по лицу или обнял? Так или иначе, не Джулиан вызывал его ярость. Только Чарли. На полпути в Эванстон он решил, что, если бы увидел Джулиана, он бы, наверно, просто с ним разревелся.

В кабинете Йеля уже работал Роман, сортируя и размечая копии, снятые в округе Дор, в библиотеке. Там было все содержимое обувной коробки.

На столе его ждали две записки от Билла Линдси: в одной говорилось, что после ланча придут Шарпы посмотреть картины, в другой: «Кампо сказал да – спасибо тебе!» Йелю понадобилось несколько долгих секунд, чтобы вспомнить, что вчера утром, в машине, он дал номер Ричарда Кампо Биллу, предположив, что тот мог бы сделать им подешевле фотографии 8 × 10, которые им нужно будет отослать в Нью-Йорк.

Йель пошел в туалет побриться и почистить зубы. У Терренса он этого не сделал, поскольку, проснувшись, обнаружил того скрючившимся на полу ванной, и когда Йель сходил за покупками, Терренс опять (или все еще) был там. Терренс пообещал держаться и сказал, что позже к нему зайдет Эшер. Теперь Йель сбрызнул водой рубашку и стал разглаживать складки рукой.

Может, тест был неправильным. Разве не могли перепутать папки? На тестах не ставили имен, просто – что, числа? Коды? Что ж, код мог быть с ошибкой. Что, однако, не избавляло его от того факта, что Чарли был подлецом, а сам он – дураком, но все это станет неважно, если результаты каким-то образом окажутся недействительными. К тому же этот тест был совсем новым. Тедди всегда говорил, что не верит, чтобы каждый, у кого был вирус, заболевал по полной. Это было частью какой-то более масштабной теории заговора, которую Йель не помнил в деталях. Что-то о том, что не проведено долгосрочных исследований. Господи, неужели это стадия торга в его переживании горя? Но он еще даже не справился с гневом! Он посмотрел на свое лицо в зеркале, искривленное в детской гримасе. Портрет сосунка.

Вернувшись за свой стол, он сидел, уставившись в бумаги, и не мог читать. Он ничего не ел после вчерашнего завтрака в Стерджен-Бэй, не считая жидкого ужина вчера вечером. Надо было купить себе банан, когда он выходил за продуктами для Терренса. Если он был инфицирован, лучшее, что ему оставалось, это налечь на еду, нажрать себе пузо, пока еще может. Сегодня вечером он съест шесть бургеров. Возможно, к ужину у него волшебным образом разыграется аппетит.

Но где он собирался ужинать? В каком-нибудь паршивом ресторане. А что потом? Он не мог снова беспокоить Терренса. И не мог пойти туда, где станут задавать вопросы. Он подумал о доме Ричарда, о большой комнате для гостей, но сама мысль об этом доме вызвала у него дурноту. Когда-то он мог бы пойти к Нико. Возможно, его квартира все еще пустовала в ожидании новых жильцов, но где взять ключ? Еще у Йеля были старые друзья по Художественному институту, и кое-кто из них даже не знал про Чарли, но они были не настолько близки, чтобы вот так завалиться на ночь.

Он чувствовал себя больным. Его бросало в жар, кружилась голова, болели суставы. Йель себя успокаивал, напоминая, что еще утром знал: вероятно, он внушит себе, что болен. Но мысль об этом не очень помогала.

В полдень он медленно набрал свой домашний номер. Он полагал, что Чарли на работе – Чарли будет работать даже в ураган – но он надеялся, что дома окажется Тереза, которая могла бы хоть на какие-то вопросы ответить.

Но в действительности он хотел не этого. Ему хотелось ей выплакаться и чтобы она ему сказала, что все будет хорошо. Если бы Тереза взяла трубку, он бы выпроводил из кабинета Романа. Но трубку никто не взял. И автоответчика у них не было, потому что Чарли уверял: если они его купят, он будет вечно забит истерическими посланиями от его сотрудников.

Йель позвонил в «Чикаго во весь голос» и, изменив голос настолько, чтобы его не узнали, но не настолько, чтобы Роман заподозрил неладное, спросил, не на месте ли издатель.

– Нет, – ответил молодой парень, которого Йель не узнал. – Мистер Кин отсутствует по личному делу.


Йель также позвонил в турагентство, и ему сказали, что Чарли будет во вторник.

Он испытал огромное облегчение, когда настал час дня. У него появилось конкретное дело, определенная роль. Когда он зашел в кабинет Билла, Шарпов там не было, но был Ричард. Йель не слышал, как он пришел. Может, Йель заснул? Он вполне допускал это. Ричард был весь в черном, кроме желтого свитера, наброшенного на плечи, и двигался по комнате точно кот, расставляя освещение, которое принес с собой. На столе Билла лежала акварель Фудзиты с зеленым платьем.

– Ты сегодня звезда! – сказал он и послал Йелю воздушный поцелуй, а затем вернулся к освещению.

– Спасибо, что занимаешься этим, – сказал Йель через силу.

Он попытался вспомнить, видел ли он Ричарда после поминок. Да, и не раз. Хотя бы на благотворительном вечере. И все же у него было такое впечатление, что Ричард вышел прямиком из его кошмаров. Притом что он не сделал ничего плохого. Он устроил потрясающую вечеринку. И прекрасное слайд-шоу.

Ричард не говорил за работой, не требовал внимания Йеля, а вскоре в дверях появились Шарпы, широко улыбаясь, словно родители, которые впервые увидят усыновленного ими ребенка.

Билл представил их друг другу – Эсме, Аллен, Ричард Кампо, Аллен, Эсме – и закрыл за ними дверь.

– Что правда, то правда, – сказал он, – это самая поразительная находка за всю мою карьеру, и я могу теперь сказать, что уйду на пенсию счастливым человеком. Мы могли бы разместить это следующей осенью – я питаю такую надежду. Ну, может, это несколько оптимистично. Но это будет блистательная выставка.

Билл показал им Фудзиту, по-прежнему лежавшего на столе.

– Это она, – сказал Йель. – Это Нора.

– Она прелестна! – сказала Эсме, зачарованно склонившись над картиной.

Билл открыл обложку огромной папки, в которой были сложены работы поменьше, и Эсме взяла мужа за руку. Ричард тоже глянул из-за спин.

Йель тихо сказал ему:

– Это двоюродная бабушка Нико и Фионы.

Папка была открыта на одном из рисунков Модильяни синим мелком, хотя там сложно было уловить реальные черты модели.

Ричард рассмеялся от восторга.

– Блистательные гены в этой семье.

Может, Йель все же мог бы попроситься к Ричарду переночевать сегодня? На другой кровати. Что в этом будет такого ужасного?

– Я не хочу проснуться и обнаружить, – сказал Аллен, – что вложился в реставрацию каких-то подделок.

– Что ж, – сказал Йель, – мы можем подождать, пока установят подлинность, – его голос был словно из жести. – Но у нас есть сильная доказательная база истории происхождения, и нам бы очень хотелось начать реставрацию, чтобы предотвратить дальнейшие повреждения.

Картина – это такая вещь, дальнейшие повреждения которой можно предотвратить. Ее можно реставрировать, защитить, повесить на стену.

Билл взглянул на Йеля выжидающе. От должен был сказать что-то еще, но в голове у него было пусто. Билл кашлянул и сказал:

– Есть вариант такой: мы можем подождать, пока установят подлинность первой работы. Скажем, к примеру, пусть спецы по Паскину его подтвердят, – он перелистнул папку на эскиз Паскина, ню. – Это ведь добавит нам уверенности в подлинности остальных работ?

Аллен покачал головой из стороны в сторону. Он сомневался.

– Что ж, – сказал Билл, – Давайте принесем копии от Романа!

Йель так и сделал, и, пока Ричард продолжал работать над столом Билла, остальные обступили стул, на который Роман положил стопку бумаг. Йель слушал вполуха, как Роман читал им письмо Норы о Сутине и его кошмарных манерах за столом.

Билл между тем подошел сзади к Ричарду, который снова надевал белые перчатки, собираясь извлечь из папки одну из коров Ранко Новака.

– Эти не надо, – прошептал Билл.

Едва ли на свете был эксперт по Ранко Новаку, для которого стоило делать фотографии его работ.

– Этот художник, – сказал Билл, – не был обременен мастерством.

Эскизы коров были неплохи, но все три почти не отличались друг от друга, и всем была свойственна нарочитая аккуратность и простота иллюстраций из книжки для детей «Как рисовать животных». И все же, Йель не вполне понимал такое презрение к ним Билла. Что ж, ни один поборник равных прав для всех художников никогда бы не смог стать директором галереи.

Ричард пожал плечами и перешел к первому эскизу Метценже.

Аллен нервозно почесал у себя за ухом.

– Слушайте, – сказал он, – о чем я думаю, так это о тех поддельных головах, которые нашли в реке.

Позапрошлым летом кто-то тралил канал в Италии, надеясь найти резные головы Модильяни, предположительно выброшенные им в юности после суровой критики со стороны друзей. Были найдены три головы, которые поспешно выставили, но через несколько недель какие-то студенты заявили, что это они вырезали головы и выбросили в реку для розыгрыша.

Билл взял Романа за руку, в которой тот держал письмо, и опустил его назад, в стопку.

– Я понимаю, мы все на взводе. Мы поставили очень высокую планку, особенно с Модильяни. Но, послушайте, мы чрезвычайно уверены. Дело в том, что установление подлинности может занять уйму времени. Так почему не начать действовать сейчас?

Внезапно Йеля словно парализовало воспоминание о том, как Чарли с Джулианом ездили летом в Спрингфилд на акцию протеста. Чарли сказал, что в машине Джулиана они были не одни, но сам Йель этого не видел. Они сказали, что остановились у кого-то из Национальной рабочей группы по правам геев. Сказали, что их не арестовали на протесте, но Джулиану выписали штраф за превышение скорости.