Мы умели верить

У Чарли нервный срыв. Джулиан умер. Газета прогорела. Рейган начал…

Тереза приобняла его. Он все еще стоял в пальто, своем парадном пальто.

– Йель, нам нужно пройтись.

– Зачем это? Тереза, какого черта?

Ее глаза увлажнились, и он понял, что она уже плакала, на ней лица не было. И волосы были спутаны.

Он засунул руки в карманы пальто. Там было колье для Фионы, которое он переложил из брюк, и оно резануло его по ладони. Это была камея с птицами по краям, как бы поднимавшими ее. В зубчатой металлической оправе. Что-то было очень не в порядке.

Тереза вдохнула и быстро сказала:

– Йель, я схожу с тобой в клинику, и ты сдашь анализ.

Йель хотел было сказать: «Поверить не могу, что он опять за свое, поверить не могу, что ты слушаешь его, поверить не могу, что он считает, что я так поступлю с ним, и мы только весной тестировались».

Но он сел на пол и опустил голову между колен.

Она пыталась сказать ему что-то другое, что-то о Чарли, и Йель не мог собрать воедино все ее слова. Но, господи боже, да, он наконец понял. Иголки пронзили его руки и ноги, и низ живота, пригвоздив к этому моменту. Точно мертвого жука к кусочку поролона.

Он слышал, как Чарли ходит в спальне. Переставляет вещи. Йель зажал коленями уши. Тереза опустилась на корточки рядом. Она положила ладонь на его туфлю. Туфлю Нико.

– Йель, – сказала она, – ты меня слышишь?

Йель поразился, что он не плачет, хотя Тереза плакала. Почему он не плакал? Он прошептал:

– Тереза, что он наделал?

– Я не знаю, – она покачала головой. – Он мне не говорит. Послушай, Йель, даже если он подхватил это – эти… антитела, это просто значит, он ВИЧ-контактный. Это не значит, что у него вирус.

– Неправда. Он прекрасно знает, что это, черт возьми, неправда. Он сказал это тебе?

Он говорил шепотом – у него развилась привычка не обсуждать чью-либо болезнь в присутствии больного. А может, он не хотел раскрывать свои чувства Чарли. Он ведь мог бы закричать, разве нет? Он мог бы выбить дверь спальни и схватить его или врезать ему вместо того, чтобы сидеть и думать о собственном теле, собственном здоровье, собственном сердце.

Его могло вырвать. Он этого хотел.

Если бы Чарли был здесь и сам сказал ему это, он мог бы думать о Чарли, о том, что это значит для него. Но все, что у него было сейчас – это закрытая дверь и страшная весть, и Тереза, которая эту весть ему принесла.

Какого черта стряслось? Он посмотрел на потолок, неправдоподобно неподвижный, обычный ровный, белый потолок.

– Когда он позвонил тебе? – сказал он. – Когда ты приехала?

– Он вчера получил результаты. Я прилетела этим утром.

Сегодня было шестнадцатое. Значит, Чарли протестировался когда – в самом начале месяца? В самом конце декабря?

И Йель поднялся на ноги, направляясь к спальне.

– Чарли, ты, блядь, спал с Джулианом? С Джулианом? Какого черта ты натворил, Чарли? Что, блядь, с тобой не так?

Он пнул ногой дверь, еще раз.

Он ушиб ногу, но недостаточно.

Вот они, костяшки домино: Джулиан, а за ним Чарли.

И, возможно, Йель.

Чарли побледнел на том обеде. Чарли вышел позвонить. Чарли бродил по городу перед Новым годом, пока Йель навещал Терренса в больнице.

Когда у Йеля сбивалось дыхание, его руки зудели и покалывали. Он почувствовал это сейчас, и еще жар.

Тереза притянула его к себе за талию, и он услышал рыдания из спальни.

– Нам нужно вытащить тебя отсюда, Йель, – сказала Тереза. – Тебе не обязательно тестироваться прямо сейчас. Мы можем просто пойти… в паб. К какому-нибудь другу.

Джулиан не пришел на День благодарения. Чарли не хотел смотреть «Гамлета». Всякий раз, как Йель говорил, что виделся с Джулианом, Чарли его допрашивал: «Что сказал Джулиан? Что сделал Джулиан?»

Он стал кричать на Терезу.

– Мне будет нулевая польза, если я протестируюсь сейчас. Ты понимаешь? – он кричал, чтобы Чарли слышал его. – Нужно три месяца для полной уверенности. Нужно ждать три месяца после последнего контакта.


– Но тебе может полегчать, – сказала она неуверенно.

Когда у них был секс последний раз? Был минет в субботу, но когда последний раз Чарли доходил до того, чтобы снять штаны, позволить Йелю расстегнуть его ремень? Боже, он не делал этого с Нового года. В этом Йель должен был отдать ему должное. Он снова и снова его отталкивал. Но до этого – да. На Рождество и после. И одному Богу известно, когда он спал с Джулианом, сколько раз, за сколько недель или лет.

Он прокричал, достаточно близко к двери, чтобы чувствовать лицом свое дыхание.

– Как давно у тебя это, Чарли? Ты поэтому так параноил? Потому что, блядь, смотрелся в зеркало?

– Милый, хватит, – сказала Тереза.

Он не должен был говорить такое перед ней, но ему было все равно.

– Ты мог бы хотя бы потрахаться с Тедди! – выкрикнул Йель. – Он не болен!

Что-то ударилось о дверь.

– Йель, хватит, – сказала Тереза.

И он был вынужден послушать ее. Ее сын умирал. Чарли умирал. Он снова сполз на пол и засунул голову между колен. Ему захотелось опять встать и пинать мебель, но нет, он останется сидеть и будет медленно дышать.

Это не он был в беде, во всяком случае, пока.

Когда они тестировались вместе, весной, Йель думал, что, если они окажутся инфицированы, они обнимутся и разрыдаются, а потом пойдут в какой-нибудь ресторан, и закажут кучу еды, и будут шутить, что теперь разжиреют, и закажут бутылку дорогущего вина, и будет жуткая ночь, но они прошли бы через это вместе. Перед тестированием они были вместе на психотерапии у доктора Винсента.

– Давайте обсудим, что будет означать для вас положительный диагноз, – сказал он.

И он объяснил, что такие вещи воспринимаются лучше, если ты заранее прорабатываешь свою реакцию, свои варианты, заблаговременно и на ясную голову.

– К кому вы обратитесь за поддержкой? – спросил он.

И они указали друг на друга.

– И у нас круг близких друзей, – сказал Чарли. – И моя мать.

Йель почувствовал, как все эти люди отпадают от него, точно шелуха. Если у него не будет Чарли, то не будет и Терезы. И все его друзья были в первую очередь друзьями Чарли. А теперь он был почти уверен, что потерял Чарли. Очевидно, Чарли предпочел ему Джулиана. И кто знает, что еще было у Чарли на уме.

Он взял сумку, с которой пришел, и засунул в нее бутылку скотча из буфета. Поцеловал Терезу – мимо лица, чиркнул по уху – и сказал:

– Мне так жаль, – сказал он. – Это не я с ним сделал.

– Я знаю, – сказала она.



И вот он на улице и не представляет, куда идти. Он забрел к «Малышу Джиму» и сел за стойку, уставившись на ряды бутылок, и стал пить водку с тониками, потому что на них была скидка. Он мог бы стучать стопками о стойку, если хотел бы подвигать руками, но он не хотел. Несмотря на скачущий пульс и бесполезные первичные сигналы, побуждавшие его залезть на дерево повыше для надежности. На большом экране показывали порно: парень робко подглядывал из-за стены душевой, как двое мужчин занимались сексом. Камера перескакивала с парочки на лицо вуайериста. Он не собирался присоединяться к ним. Это было не такое кино. Йель смотрел и ничего не чувствовал. Точнее, ничего кроме того, что уже чувствовал и до этого: тошноту, онемение. Он сидел и рвал на волокна пластиковую соломинку.

Никто его не беспокоил. По нему, несомненно, было видно, что с ним что-то не так.

Больше всего его угнетала не измена. Он проговаривал это, мысленно, в свой стакан, думал это на тающие кубики льда. И дело было не только в болезни, в возможности заражения, хотя это было важно. Но что грызло его сердце в данный момент, так это мысль о том, до какой степени он покорился Чарли. Ради него он всячески обуздывал себя, а тем временем Чарли за его спиной гнал во весь опор. Больше всего он чувствовал себя дураком.

Когда он вышел на улицу, уже стемнело, хотя клиника могла быть еще открыта. Но к чему утруждать себя прямо сейчас? Ему придется ждать три месяца. Нет, три месяца минус… сегодня было шестнадцатое. Три месяца от Нового года. Значит, до конца марта? Он не мог осилить математику. Антитела могли проявиться быстрее, но это не особо обнадеживало. Его ожидал либо отрицательный анализ и дальнейший трепет в чистилище, либо смертный приговор. Он подумал о том, чтобы пойти в галерею и лечь спать на полу. Но охрана его не поймет. Он подумал о Терренсе, который вернулся домой после больницы. Кто-то по-любому должен быть у Терренса. Он мог бы стать тем, кто о нем позаботится.

Он дошел до Мелроуза и позвонил в дверной звонок. И тут же с досадой подумал, что Терренсу придется вставать, чтобы открыть ему. Они ведь не были лучшими друзьями или кем-то еще. Он был ближе с Нико. У него не было права на энергоресурсы Терренса. Он уже хотел уйти, когда Терренс сказал «привет».

– Можешь подняться, Йель, но скажу честно. Пахнет как в сортире.

Так и было. Лицо Терренса осунулось, кожа блестела, обтягивая кости, но он так и не сбрил клочковатую бороду, которую отпустил в больнице. Откуда его организм брал силы, чтобы производить волосы? Почему бы ему вместо этого не производить Т-клетки?

О ногу Йеля потерся старый кот Нико, Роско.

– Покормить его? – спросил Йель.

– Нет, – сказал Терренс, – но буду благодарен, если почистишь его лоток, – он не шутил. – Мне нельзя делать это без резиновых перчаток, а они кончились. По-хорошему, мне вообще нельзя его тут держать.

Коробка на кухне выглядела омерзительно. Йель опустился на пол и принялся за работу, а Роско стал тереться о его бедро. Йель почувствовал, что занимается сейчас именно тем, чем нужно. Он мог бы всю ночь убирать кошачье дерьмо и склеившийся от мочи в комки наполнитель – он был сейчас в правильном месте, и то, что делал, полностью соответствовало его внутреннему состоянию.

– Ты знаешь, – прошептал он коту, – его врач не хочет, чтобы ты здесь был. А у него к тому же аллергия.

Но когда он сидел на диване Терренса, налив себе принесенный с собой скотч, он понял, что не может ничего ему рассказать. Он не мог сказать: «Чарли болен» или: «Чарли мне изменил». И то и другое было унизительно. А первая новость касалась не только его, и он не чувствовал себя вправе разносить. Он не мог выставить Чарли, который во весь голос проповедовал в своей газете безопасный секс, лицемером. Хотя и понимал, что мало кто увидит это в таком свете; большинство примет сторону Чарли, посчитав, что Йель просто сводит с ним счеты.

Терренс сидел в большом зеленом кресле, держа рядом трость.

– Йель, – сказал он, – у тебя все в порядке?

Он не чувствовал недомогания, не замечал ничего необычного. Он знал, что перед тем, как лечь сегодня спать, станет рассматривать себя в зеркале на предмет пятен, станет проверять лимфатические узлы и горло насчет микоза. До тестирования это стало его навязчивым ритуалом перед сном, о котором он не вспоминал уже почти год. И вот теперь этот ритуал снова вернется. Но Терренс спрашивал не о том, болен ли он, а только не собирается ли он разреветься, что тоже было вполне возможно.