Мы умели верить

Когда он вернулся, то не стал садиться, а перегнулся через стол к Йелю. Протянув ему свою кредитку, он сказал шепотом:

– Проследи, чтобы все было как надо, окей?

А затем развернулся и вышел.

Люди, сидевшие со стороны Чарли, не выразили удивления, но выглядели удрученными, словно только что допустили какую-то ужасную ошибку. Йель протиснулся мимо Глории на пустое место Чарли.

– Что случилось? – спросил он тихо.

Двое мужчин по бокам от него – Рафаэль и новый парень – начали говорить и смолкли. Наконец Рафаэль сказал:

– Теперь Джулиан Эймс.

– Ох, блядь, – Йелю стало плохо, и он почувствовал, что побледнел, как Чарли. – Нет. Бля.

И никто ему не возразил, не сказал: «Нет, мы в смысле, он сломал ногу. Мы в том плане, что его побили».

Он смотрел на них, а они смотрели в свои тарелки.

Йелю стало трудно дышать.

И как ни ужасно, но во многом его реакция объяснялась тем, что он жутко испугался за самого себя. Разве не собирался он наведаться к Джулиану? Он ведь не сделал этого, правда? Не может же быть, что он ходил к нему, а потом стер это из памяти, просто вытеснил? Он на самом деле не ходил. После того вечера у него были яркие сны с Джулианом, но наяву он к нему не ходил.

Нет, важнее было другое: Джулиан, прекрасный Джулиан. Джулиан, все время говоривший о лекарстве. Йель задумался, а не это ли пытался сказать ему Джулиан в туалете. Может, то, что он принял за признание в любви, было признанием в болезни?

– Ты слышал это из первых рук? – спросил он Рафаэля.

– Он… хм… Это был его подарок себе на день рождения – тест. Это, по сути, все, что я знаю. Не от Джулиана, от Тедди Нэпплса.

День рождения Джулиана был второго декабря. Благотворительный вечер «Говарда Брауна» был… еще ханука не прошла, так? Тринадцатого. Значит, нет, к тому времени он еще не мог знать результатов. Но, может, ему уже было нехорошо? Может, поэтому он наконец и решился на тест?

Новый парень сказал:

– То есть, если это просто вирус, он может долго с ним жить. Годы!

– Что я слышал, – сказал Рафаэль, – это что ему позвонили в канун Рождества. Его разбудил телефон, и он подумал, это его мама звонит поздравить с Рождеством. А это была медсестра – сказала, чтобы он пришел за результатами.

Теперь весь стол слушал, насыщая свое любопытство. Никто как будто не принимал это близко к сердцу, но все сочувствовали Йелю. Либо они плохо знали Джулиана, либо Йель с Чарли оказались последними, кто узнал об этом.

Йель взял полупустой стакан воды, оставленный Чарли, и заметил, что его рука дрожит. Он должен позвонить Джулиану, но очевидно, что именно это Чарли и пытался сделать только что. Ему следовало пойти за Чарли, выяснить, куда он направляется, но тот отдал Йелю кредитку, а все эти люди еще не доели свою еду.

– Давай поговорим об этом на улице, – сказал Рафаэль. – Давай возьмем тебе пива.



Через два часа, когда Йель вернулся домой, Чарли там не было. Это его расстроило, и удивило тоже. Ему хотелось обсудить случившееся – лежать вдвоем на кровати, уставившись в стену, материться и мусолить любые подробности. Но было еще кое-что: если бы он обнял Чарли, ему было бы легче заглушить чувство вины за желание замутить с Джулианом. Чем крепче бы он его обнял, тем вернее бы раскаялся в своих мыслях.

В девять часов Йель направился в Масонский медицинский центр один, взяв несколько журналов и картонную карнавальную шляпу для Терренса. Он еще не был в новом отделении для больных СПИДом и сел в другой лифт, поэтому ему пришлось идти кружным путем, через палату легочных больных. Сестринский пост украшали рождественские гирлянды и мишура. Медсестра, похожая на Нелл Картер[72], предложила Йелю газированный сидр. Йель не отказался, и она налила ему в бумажный стаканчик.

– К нему сегодня положили нового соседа, – сказала она. – Сердитый парень, но сейчас в отключке. Терренс не спит.

Войдя в палату, Йель попытался взглянуть на этого нового соседа – вдруг это кто-то из его знакомых – но за занавеской было темно, и он различил только край подбородка, щетину и лиловую сыпь на впалой челюсти.

Терренс ел шоколадный пудинг пластиковой ложечкой – в носу трубочка для кислорода, в запястье капельница. Он еще больше похудел, но выглядел лучше, чем на благотворительном вечере. Во всяком случае, довольней.

– Привет, – сказал Терренс, – не хочешь это доесть?

Голос у него был грубый, напряженный.

– Я бы с радостью, – сказал Йель, присаживаясь, – но эти искусственные вкусы – для твоего здоровья и восстановления.

Йель спросил, приходил ли Чарли. Терренс сказал, что нет – только Фиона.

– А что? Что-то случилось?

– Ничего, – сказал он. – Просто недопоняли друг друга. Эй, не разговаривай, окей? Я буду говорить. У вас тут хорошо. Серьезно, у вас там комната отдыха с телеком? По высшему разряду.

– По обряду, – сказал Терренс с усмешкой.

– Не надо, не разговаривай. Я приготовил твое вегетарианское чили на Рождество. Получилось ничего, хотя мне трудно судить.

– Знаешь, что самое трудное, – сказал Терренс, – когда у тебя СПИД?


Йель вспомнил бородатую шутку и усмехнулся.

– Ага, – сказал он, – убедить свою маму в том, что ты гаитянин[73].

– Нет, – Терренс растянул губы в улыбке. – Приходится умирать.

Он стал смеяться, но смех перешел в кашель. Это было нормально, нормально…

Йель отчетливо вспомнил, как Терренс нес Фиону по коридору пригородной больницы, куда поместили Нико родители – Терренс нес ее, как маленькую, а она рыдала, уткнувшись ему в шею. Она упрямо отказывалась заходить в палату Нико без Терренса, а все, чего сумел добиться соцработник, это почасовая смена караула: мистер и миссис Маркус, с которыми Фиона не разговаривала, проводили час у его кровати, пока Терренс и Фиона сидели в комнате ожидания, после чего Маркусы спускались в кафетерий, и тогда они получали полчаса. Йель, а также Чарли, Джулиан, Тедди и Эшер, и еще несколько друзей Нико заглядывали в промежутках. В тот раз Йель пришел с Фионой и Терренсом – они трое вышли из лифта, и их встретила жуткая медсестра с волосами ежиком и сказала Фионе, что она может войти в палату, время пришло.

«Можно мне взять с собой Терренса? – попросила она, на что медсестра сделала кислую мину и сказала, что, наверно, вызовет соцработника с собрания, и Фиона сказала: – Я не пойду без него».

Фиона села на скамью, и Йель не знал, на кого смотреть – на нее или на Терренса, который дрожал, уперев руки в подоконник; или ему лучше уйти – может, он не заслуживал права быть здесь? И через полминуты Фиона встала и сказала: «Мне так жаль, Терренс», и вбежала в палату Нико.

Йель подошел к сестринскому посту и сказал: «Да, давайте вызовем соцработника. Это не нормально. Это не нормально».

Но, пока они ждали его, Фиона успела выйти, и выглядела сразу и на двенадцать лет, и на сто, но точно не на двадцать один. Ее трясло, она беззвучно рыдала. За ней появилась и завыла миссис Маркус. Из палаты вышел врач и подошел к Терренсу, и Йель приготовился подхватить его, когда он упадет в обморок. Но Терренс, услышав то, что и так уже было понятно, выстоял.

Он сказал врачу бесцветным голосом, словно из пещеры: «Я вернусь через два часа. Вы его вымоете, да? И у них хватит времени. А я вернусь через два часа».

У него все еще болело колено после того, как он налетел на тележку уборщиц тем утром, но он подхватил Фиону на руки, как пушинку, и вышел из больницы. Йель остался и обзвонил Чарли и всех остальных с сестринского поста. Позже он узнал, что Терренс носил Фиону вокруг больницы целых двадцать минут, пока она не почувствовала силы вернуться и вызвать такси. А тем временем кто-то, увидев, что чернокожий мужчина несет на руках рыдающую белую женщину, позвонил в полицию, и за ними стал ходить полисмен, пока Фиона не накричала на него, что она в порядке и что нет закона, запрещающего одному человеку носить на руках другого.

А теперь в постели лежал Терренс, и здесь было намного лучше, чем в той больнице, хотя какая разница? А вскоре в больнице окажется Джулиан.

Терренс закрыл глаза, и Йель сидел рядом долгое время, перемалывая сплетни. Йель спел ему «Auld Lang Syne»[74], хрипя и коверкая мелодию, пока Терренс не замахал на него свободной от капельницы рукой и не попросил замолчать. Все это время Йель надеялся, что подойдет Чарли, но напрасно.

Терренс открыл глаза.

– Еще не полночь?

– Сейчас 10:40. Но мы можем посмотреть трансляцию из Нью-Йорка. Продержишься еще двадцать минут?

Он включил маленький телевизор в углу, и они стали смотреть новогодний репортаж с Таймс-сквер – больше Терренс никогда там не окажется.

Терренс молча смотрел, как нью-йоркцы встречают Новый год, а потом тихо сказал:

– Я это сделал. Восемьдесят шестой, чувак.

Он закрыл глаза и заснул.

Йель почувствовал, что ему еще рано уходить – или он просто не хотел – и посидел еще несколько минут. Открылась дверь, и он подумал, что это Чарли, но это была медсестра, заглянувшая проверить, все ли в порядке.

Йель сжал худую руку Терренса – сильно, но не настолько, чтобы причинить ему боль.

– Ты не можешь умереть от гребаного синусита, – сказал он.



Когда Йель вернулся домой, Чарли по-прежнему не было.

Он позвонил Джулиану и оставил длинное сообщение на автоответчике, чувствуя постыдное облегчение, что не пришлось разговаривать с ним.

«Пожалуйста, говори, что мы можем сделать, – сказал он. – У кого-то – как у Нико с Терренсом – есть близкий человек, понимаешь? А если у тебя никого нет… я не то хотел сказать – у тебя есть мы все».

Он подумал, как там Тедди. Тедди с Джулианом уже много лет сходились и расходились, и он должен быть в ужасе, не говоря об отчаянии. Однако Тедди, несмотря на все, что он вытворял в купальнях и в задних комнатах клубов – Йель брезговал даже представлять, что именно – выглядел идеально здоровым. (Йель сразу представил, как Чарли и Эшер порицают его за такие мысли. Чарли: «Дело не в числе партнеров, а в кондомах». Эшер: «Будь у нас больше купален, было бы меньше больных. Знаешь, почему? Это не было бы так постыдно».)

Как-то раз Тедди в подпитии сказал Йелю шепотом, словно выдавая большой секрет: «Знаешь, почему я этого не подцепил? Потому что всегда сверху». И Йель попытался вразумить его и сказал, что он рассуждает, как девочки, которые думают, что летом невозможно залететь. Нельзя применять к вирусу настолько произвольные правила. Йель сказал: «Слушай, ты же пользуешься там мылом? Тогда ты понимаешь, что это движение в обоих направлениях». Если Тедди еще не догадывался, где-то глубоко внутри, что уже болен, сейчас он скорее всего об этом узнает. Они были живым домино. Как Тедди мог не видеть, что он – следующая костяшка?



Чарли вернулся в два часа ночи. Йель спал в трениках на диване, в свете гирлянды маленькой елочки. Лицо Чарли осунулось, и он двигался как сломанная марионетка. Йель спросил, так мягко, как только мог, где он был, и Чарли сказал:

– Гулял.

Он сел на диван, и Йель сел рядом и положил голову на плечо Чарли. Его тело было холодно, как лед. Йель взял свое одеяло и набросил на Чарли.

– Это была последняя капля, – сказал Чарли. – Не в смысле, что последняя. В этом все дело. Это капля, которая добила меня, но я знаю, что будут еще.

И Йель понял его, потому что сам чувствовал то же на благотворительном вечере. Он коснулся ладонью лица Чарли, и Чарли дернулся.

– Извини, – сказал Йель. – Я не… я просто хочу убедиться, что ты в порядке.

– Что? Может, ты в порядке?

– Нет, конечно. Но это как будто давит на тебя сильнее всех.