Мы умели верить

В тот момент Йель почувствовал себя на сто лет старше Джулиана, который был занят тем, что изучал кожу лба в зеркале, но вместо того, чтобы сказать то, что думал – что никогда ту штуку не вылечат – он сказал:

– Когда вылечат, мы откроем новые. И они будут лучше прежних, правда?

Джулиан повернулся к нему с грустной и очаровательной улыбкой.

– Представь только, как мы это отметим! Когда это вылечат.

– Ага.

И Джулиан не отвел взгляда. Туалет был маленький, их разделяло всего два фута, и чем дольше они стояли, тем сильнее Йель чувствовал, словно они с Джулианом соприкасаются физически – грудь к груди, бедро к бедру. То, что они не касались друг друга, не имело значения, как и запах мочи. Может быть, Йелю это показалось, так как он испытывал остаточное чувство вины за всю ту нелепую ситуацию с Тедди, которой и не было вовсе, но, так или иначе, ни один из них не двигался долгое время, и ощущалось еще кое-что. Джулиан словно приглашал его. Он не раз делал спонтанные приглашения в прошлом – кому он только их не делал? – но сейчас в его глазах, смотревших в глаза Йеля, была особенная проникновенность. Йель вдруг осознал, что это глаза отчаянно влюбленного.

– Йель, – сказал Джулиан.

Йель взглянул на дверь, уверенный, что сейчас ворвется Чарли и спасет его от необходимости что-то решать. Но дверь оставалась закрытой, и Йель заметил, что Джулиан приблизился к нему на шаг, вдвое сократив маленькую дистанцию между ними. Глаза Джулиана увлажнились, губы приоткрылись.

– Нам нужно вернуться туда, – сказал Йель.

Когда он вошел в зал – Джулиан за ним – Йелю вдруг пришло в голову, что Чарли, вероятно, о чем-то догадывался. Он никогда не говорил: «Джулиан влюблен в тебя», потому что от этого стало бы только хуже. Какой бы смертный не повелся на такое, хотя бы самую малость? Знать, что кто-то тебя вожделеет – это сильнейший афродизиак на свете. Поэтому Чарли переводил стрелки на Йеля, сомневаясь в его верности. И сразу многое стало понятно. За двадцать футов между дверью туалета и баром мир Йеля сместился на своей оси.

Он как раз успел наполнить бокал и встать рядом с Чарли, когда начали произносить речи. Тут же рядом возникла Сесилия, и это было идеально. Он мог проводить с ней время, хлопать в ладоши, поднимать тосты и ни о чем не говорить, никакого риска нарваться на разговор о сыне Норы или о сердитом спонсоре. Кто-то рассказывал об истории «Говарда Брауна», а затем кто-то выступал с речью о горячей линии. Йель старался не зевать. Он поискал глазами Терренса, но того уже не было на стуле у стены. Наверное, Нико отвел его домой.

Нет.

Нет, Нико не отвел его домой.

И вот так, посередине какого-то нудного разговора о целях кампании по сбору средств, Йель неожиданно окончательно разрыдался пьяными слезами.

Не поэтому ли он, в первую очередь, поднялся наверх на поминках? Чтобы не расплакаться?

Все было бы лучше, если бы он тогда выплакался. Его бы не душили так рыдания теперь, и он бы не заставил Чарли волноваться, они бы избежали ссоры, он бы пошел со всеми на квартиру Нико и взял бы какие-нибудь старые пластинки или что-то еще.

Чарли не заметил его слез, и Йель попытался отойти в сторону, пока этого не случилось, чтобы не испортить окончательно весь вечер. Но его увидела Сесилия, а затем и Фиона, так что они поднялись вместе с ним по лестнице и сели рядом, держа его за руки.

– Давай выйдем, – сказала Фиона. – Давай выйдем.

На улице, стоя на тротуаре, Сесилия протянула ему салфетку, которой был обернут ее бокал. Он высморкался – из носа у него тоже текло, и это было еще постыднее слез.

– Вы обе замерзнете, – сказал он.

– Я выросла в Баффало, – сказала Сесилия.

Фиона присела на бордюр и притянула к себе Йеля.

Она взяла его за руки и сказала:

– Давай подышим.

И он стал дышать, приноравливаясь к ее дыханию. У нее в ушах были огромные серебряные кольца, задевавшие за плечи. Нико вечно говорил ей, что она когда-нибудь что-нибудь своими серьгами зацепит, дорожный знак или какого-нибудь бизнесмена. Йель захотел сказать ей об этом, но только сильнее разрыдался. Нико был таким хорошим старшим братом; в присутствии Фионы у него всегда менялся голос, становился глубже, уверенней. Йель зарылся лицом ей в ключицы. Он пытался глотать слезы и сопли, но безуспешно.

– Держи, – сказала Сесилия.

Каким-то образом у нее оказался для него стакан воды со льдом.

Йель отпил и сказал:

– Извините. Я все держал в себе.

– Все нормально, – сказала Сесилия.

– Все нормально, – сказала Фиона.

И Йель, поскольку был немного пьян и в любом случае расклеился дальше некуда, сказал Фионе:

– Я так и не попал в его квартиру. Я не знал – все ушли.

– И это все моя вина, – сказала Фиона. – Я все время думаю об этом. Мне так жаль, Йель.

– Ты из-за этого так расстроился? – спросила Сесилия.

– Нет, Сесилия, я расстроился потому, что мне тридцать один, а все мои друзья, блядь, умирают.

Он сразу пожалел, что выругался при ней, но это было, наверно, не хуже, чем разреветься словно маленькому, и уж точно не хуже, чем взять с собой в командировку кокаин.


Фиона запустила пальцы в кудри Йеля, ничего не говоря. Сесилия, надо отдать ей должное, тоже больше ничего не сказала, и Йель собрался с силами и встал.

– Хочешь, просто прогуляемся? – спросила Фиона.

– Нет, холодрыга, – и Чарли будет его искать.

Они пошли обратно к двери, и Фиона проскользнула первой. Йель тронул Сесилию за руку и сказал:

– Я никогда не хотел создавать тебе неприятности. Правда.

Боже, он напился. Он был не настолько пьян, чтобы не слышать своих слов, не настолько, чтобы не вспомнить их наутро, но достаточно пьян, чтобы говорить то, чего не собирался. Он мысленно отправил записку себе завтрашнему: «Ты не говорил ей о картинах. Ты не сказал ничего плохого».

– Слушай, Йель, – сказала она на лестнице, – ты мне нравишься. Правда. Я хочу дружить с тобой.

Йель не мог представить себя другом Сесилии, чтобы выходить с ней в город или куда бы то ни было, но все равно он был польщен. Если честно, то почти так же, как недавно в туалете, когда понял, что Джулиан любит его. Когда последний раз кто-то хотел стать его другом, а не его-и-Чарли?

– Ты хороший человек, – сказал он.

Боже, алкоголь сделал его рохлей. Как странно, кого-то алкоголь делал таким гадким. А Йель только хотел всех любить.

Поднявшись по лестнице, они увидели, что речи уже закончились, но Чарли разглагольствовал в кругу единомышленников, дико жестикулируя. Йель сказал Сесилии:

– Это мой партнер, вон там.

– О, британец! Я с ним уже виделась!

– Не удивлен.

– Какая идеальная пара! – сказала она, хотя это было полной бессмыслицей – она ничего не знала о них.

Не говоря о том, что они не были идеальной парой. Идеальных пар просто не бывает.

В самом деле – и Йель понимал, что это пьяная мысль – Чарли был прав насчет того, что держит их вместе. По крайней мере, в какой-то степени. Если бы по улицам не расхаживал этот монстр, пожирая вольных ходоков, не разошлись ли бы пути Йеля и Чарли? Постоянные ссоры доконали бы их. За последние несколько месяцев они порядком вымотались. Но нет, нет. Они бы помирились. Они всегда мирились. Чарли бы зарылся лицом в его ладони и спрашивал, что ему сделать, как измениться, глядя на него с отчаянием в глазах, и Йель не хотел бы ничего, кроме как обнять его и защитить от любых опасностей.

Чарли, между тем, вещал:

– Почему мы не знаем всех имен – ста тридцати двух умерших в Чикаго – это потому, что, слушайте, половина из них была жената: зажатые хлюпики из пригородов. Они подхватили это, ну, знаете, в туалете на вокзале. Пригородные геи. И убедили своего врача из Виннетки[68] сказать жене, что это рак. Окей, мы их не знаем, и лично я… меня это устраивает. Они лицемеры, так? Они голосуют против собственных, бля, интересов. Но все равно умирают. Страдание есть страдание. И они притом распространяют это.

В руке Йеля материализовалось еще одно пиво, хотя он меньше всего хотел пить.

Люди вокруг Чарли выглядели точно марионетки: кивали, кивали, кивали. Если дернуть за нужную ниточку, они захлопают в ладоши. Оставшееся время Йель молча кипел на Чарли без всякой разумной причины. За то, что тот не знал волшебным образом о том, что Йель разревелся на улице. Или его возмущало, что Чарли был прав насчет Джулиана. А может, Йель уже давно копил на него обиду, вылезавшую наружу только когда он напивался и весь размокал от слез и соплей, словно дождевые черви после ливня.

Вечеринка подошла к концу, но по пути домой Йель все еще горел на медленном огне.

– По-моему, – сказал Чарли, – был успех, нет?

– Абсолютно.

– То есть успех.

– Я так и сказал.

Дома Чарли рухнул на кровать и сказал:

– Я должен проверить рекламные продажи.

– Не должен, – сказал Йель, – не в пьяном виде, – он переоделся в джинсы и сказал: – Я почти не ел. Я бы вышел, посмотрел, что еще открыто.

Он отчасти ожидал, что Чарли станет отговаривать его, желая убедиться, что он не собирается на свиданку с Тедди или Джулианом, а то и с обоими сразу, если не с целым Голубым хором Города ветров. Но Чарли только промямлил что-то в подушку.

Как тут не подумать: что его остановит от похода к Джулиану? Йель прошел по Халстед-стрит почти до угла с Роско-стрит, где жил Джулиан. Это притяжение, когда ты знаешь, что кто-то хочет тебя – мощная штука. Он мог бы заглянуть в «Обочину» – оттуда доносилась музыка – но он и так был достаточно пьян. Он повернул на Роско-стрит и увидел справа дом Джулиана. Он мог бы дойти до таксофона на углу и позвонить ему. Сказать: «Я на улице. Ты еще не спишь?» Он почти не сомневался, что помнит номер Джулиана. Или он мог бы просто нажать на звонок. Но что тогда?

Ну, кое-что он понимал.

Он знал, что не сделает этого. Он просто стоял на краю утеса, чтобы пощекотать нервы. Он вспомнил, как в школе, сидя на собрании, он чувствовал, что может в любую секунду встать и закричать. Не потому, что ему хотелось, а просто потому, что было нельзя. Но он этого не делал. И сейчас было то же, разве нет? Он просто игрался с опасной мыслью.

Он пошел дальше.

Он купил чизбургер и ел его, шагая по Роско-стрит. Снова проходя мимо двери Джулиана, он подумал, что все же зайдет к нему, но потом понял, что нет.





2015