Мы умели верить

– Только представьте, – сказала риэлтор.



Погода в день благотворительной вечеринки «Говарда Брауна» выдалась такой ветреной и влажной, что Йель с Чарли шутили, что надо вызвать такси, чтобы проделать четверть мили до «Энн Сатер». То обстоятельство, что это шведский ресторан и им предстоит есть тефтели с картофельным пюре, вызывало усмешки в августе, когда все только планировалось, но теперь это было то, что надо. Йель выпил дома стакан скотча, чтобы не замерзнуть по дороге, и алкоголь приятно грел руки и ноги.

Последнее время он был как на иголках, ожидая вестей от Норы, и подпрыгивал всякий раз, как звонил его рабочий телефон, боясь, что это Сесилия. Теперь же, когда он шел по улице с Чарли и мог ни о чем не беспокоиться до понедельника, вся его нервозность трансформировалась в эйфорию. Он чувствовал воодушевление от того, что идет с красивым мужчиной в черном шерстяном пальто, и от того, что подал доллар панковатому парню, сидевшему на одеяле посреди тротуара.

Каждый день на прошлой неделе в кабинет Йеля заглядывал Билл Линдси с очередными новостями от какого-нибудь эксперта по Паскину или Метценже, говорившему, только между нами, что работы, которые описывает Билл, могут быть стоящими.

«Не то чтобы меня заботили деньги, – сказал Билл, – но чем выше эти оценки поднимаются над двумя миллионами, тем лучше я себя чувствую».

Начать с того, что Билл был человек «бумажно-карандашный» – он говорил это в той же манере, как дядя Йеля говорил о ком-то «жопно-сисястый» – и эти рисунки приводили его даже в больший восторг, чем Йеля, а еще его особенно привлекала картина с видом спальни, предположительно кисти Жанны Эбютерн. Эбютерн, гражданская жена Модильяни, сама была художницей, однако после ее трагической смерти семья не позволяла выставлять ее работы. Установить подлинность этого рисунка будет особенно трудно, но, возможно, это подкрепит уверенность в подлинности Модильяни. Йелю самому нравилась картина спальни, изогнутые стены и тени.

С работами Ранко Новака и Сергея Муханкина ничего не было понятно, но Йель, покопавшись, выяснил, что рисунок Муханкина, довольно похожий на тот, что имелся у Норы – оба ню углем – неплохо продали на «Сотби» в 79-м. Так или иначе, Биллу этот рисунок нравился.

Единственное, что вызывало разочарование, это работы Новака, которые Нора неуклонно требовала выставить. Его работ было пять: две маленьких грубых картины и три эскиза. Любопытные вещицы, но ценности они не представляли. Йель не имел ничего против картины, изображавшей мужчину с темными глубокими глазами, в жилете ромбиками, линии которых выходили за границы одежды, но Билл ее ненавидел, как ненавидел и остальные работы – картину с грустной девочкой и эскизы с коровами.

«Не обещай ей, что мы повесим это на стену, – сказал он и добавил, увидев, как скривился Йель: – Ну, может, она… ох, раньше преставится. И не узнает. Но смотри, за вычетом этих коров, получается готовое собрание. Я счастливый человек. Есть баланс, есть контраст, есть история, и как раз нужного объема. Ты же понимаешь, это выставка. Нам подарили целую выставку».

Билл хлопнул его по спине, как будто он сам нарисовал все это.

И сейчас, несмотря на холодный ветер, пробиравший до костей, Йель парил.

Ресторан, сам по себе имевший праздничный вид из-за стен, расписанных в шведском народном стиле, теперь являл собой скандинавскую Страну чудес, украшенную гирляндами и еловыми ветками. Йель с Чарли направились вверх по лестнице, красиво припозднившись – Чарли, несмотря на свою роль в подготовке этого мероприятия, был никак не связан с его проведением – и они едва сняли верхнюю одежду, как вокруг них собралась дюжина человек. Точнее, вокруг Чарли. Не то чтобы они не хотели видеть Йеля – он ведь тоже был их другом. Но все хотели сказать Чарли что-то срочное и уморительное. Друг Тедди, Катсу Татами, психотерапевт из «Говарда Брауна», подскочил к ним, пружинисто подпрыгивая, как газель. Несмотря на японскую кровь, глаза у Катсу оказались орехово-зелеными.

– У нас тут собралось порядка двухсот человек! – сказал он. – Нам не хватит лотерейных билетов!

Катсу принес им обоим пиво, потому что у Чарли не было шансов протиснуться к бару, чтоб его не остановили раз двадцать по дороге.

Здесь собралась по большей части привычная публика. Что, с одной стороны, успокаивало, но и слегка разочаровывало: как было бы хорошо увидеть однажды людей, которых не встречал на прошлом благотворительном вечере, и на позапрошлом. Увидеть члена городского управления или доктора-другого из числа натуралов.

Лоты негласного аукциона жались вдоль стен – пожертвования в виде корзин с вином и билетов на концерты, и бесплатная ночь в городском отеле – от лица турфирмы Чарли – однако в зал набилось столько народу, что Йель не смог все обойти и посмотреть.

Он заметил Фиону, спорившую о чем-то с Джулианом – Фиона отчаянно жестикулировала. Он как-то сказал ей, что у нее руки-птички, и она замахала пальцами у него перед лицом, порхая ими, как крыльями, гладя его по щекам. Он подумал, что, наверное, надо бы прийти ей на помощь; Фиона, при том что и сама была очень напористой, уставала от напора Джулиана.

«Он как полный рот шипучих конфет, – сказала она однажды. – А я люблю шипучие конфеты! Да, да! Они чудо, и он чудо. Ничего не хочу сказать. Но полный рот конфет – это чересчур».

Ричард делал фотографии, как и предлагал Йель: незаметно снимал гостей за едой и разговорами, смеющихся людей. Камера была его неизменным аксессуаром, так что никто особо не обращал внимания – это ключ, как сказал Ричард, к великим фотографиям.

Пришел Тедди и поздравил Чарли с событием, а затем повернулся к Йелю и спросил, не холоднее ли сегодня в Эванстоне, чем в самом городе.

– Вы ведь над озером! – сказал он.

Он все время вращал в руке пинту пива. Его лицо ласкало взгляд, как и его нос. Шрам на переносице дополнял шрам на верхней губе.

– Ты не видел Терренса? – спросил он вдруг, точнее, прошептал.

Йель окинул взглядом зал, высматривая долговязую фигуру Терренса, его очки в проволочной оправе.

– Плохо это, – сказал Тедди.

А затем Йель увидел его, и Чарли, должно быть, тоже, поскольку тот издал тихий стон и тут же отвернулся. Йель представлял, что Терренс будет выглядеть осунувшимся, может, слегка похудевшим с прошлой встречи на День благодарения. Сколько прошло – две недели? Но Терренс стоял, привалившись к стене, точно пугало, с обритой головой, ввалившимися щеками. Если бы не очки, Йель мог бы его не узнать. Его кожа, когда-то такая теплая и насыщенная, была цвета грецкого ореха. Казалось, он с трудом держит голову.

– Черт возьми, – прошептал Чарли.

– Ясно, что он болен, – сказал Тедди. – Он всегда был болен, но теперь он болен. Словно его Т-лимфоциты сдохли. Рубикон перейден. Он должен лежать в больнице. Не знаю, почему он здесь.

– Он был в порядке! – сказал Чарли. – Две недели назад он был в порядке!

– Две недели назад, – сказал Йель, – он выглядел так, словно был в порядке.

– А теперь он выглядит как Ганди, – сказал Чарли. – О боже. О боже.

Йель подумал, что Чарли сразу направится к нему, но нет. Он пошел к бару с пустым бокалом.

Пиво было что надо. Не забыть бы про еду. Ему стоило бы поговорить с Терренсом, узнать, как у него дела, но он был не готов пересечь комнату и подойти к нему – Терренс сидел теперь на стуле у стены, а по бокам стояли Джулиан и какой-то старикан. Йель сомневался, что сумеет не выдать своих чувств, скрыть свой ужас. Так что он направился к бару и встал за женщиной в лиловом платье.

– Йель! – сказала женщина, развернувшись.

И он поперхнулся пивом. Это была Сесилия Пирс. На дюйм выше его, спасибо шпилькам, и на веках синие тени, на работе она с таким макияжем никогда не показывалась.

– Так рада видеть тебя! Мне следовало ожидать!


Он не совсем понял, что она имела в виду, поэтому сказал:

– Мой партнер был в плановой комиссии.

– Да? А он здесь? Я пришла с друзьями, но они обжимаются в гардеробе, поэтому я теперь вроде как здесь одна.

Будучи знакомым с Сесилией трезвой и пьяной, он почти не сомневался, что сейчас перед ним вторая версия. Или как минимум облегченный вариант второй версии. Может, это была золотая середина, идеальная Сесилия Пирс, которая не будет ни грызть его с завещательным даром, ни домогаться.

Чарли был по другую сторону зала, общаясь с людьми, незнакомыми Йелю. Но тут подошел Джулиан и положил руку Йелю на талию, а подбородок ему на плечо.

Сесилия сказала, не в меру бойко:

– Привет! Я Сесилия, из Северо-Западного! Очень рада наконец с вами познакомиться!

Сжав руку Джулиана, она сказала:

– Вы, наверно, так гордитесь!

Йель не понял, относила ли она эту гордость к нему или к вечеринке. И почувствовал, как подбородок Джулиана давит ему на плечо, царапая щетиной шею.

– Я очень горжусь, – сказал Джулиан. – Да. Поистине. Горжусь.

Йель увидел, чем это может обернуться – он представил, как Сесилия, покидая вечеринку, говорит им, какая они клевая пара, в присутствии Чарли – и сказал:

– Джулиан просто любит вешаться на людей. Мой партнер – Чарли Кин. Он где-то здесь. У него борода.

– Ненавижу его бороду, – сказал Джулиан, – я ему говорил. Зачем скрывать такую красоту?

Сесилия нашла это безумно остроумным, во всяком случае, она захохотала. Ее натужный хохот скрывал страх, что разговор исчерпает себя и она останется одна. Йель заметил Глорию, репортера Чарли с пирсингом в ушах, и помахал ей.

– Глория училась в Северо-Западном, – сказал он.

Между женщинами завязался разговор, и через минуту Йель с Джулианом улизнули.

– Туалет, – прошептал Джулиан за ухом Йеля, и это показалось ему неплохой идеей, учитывая, сколько пива он выпил.

В туалете было пусто. Джулиан, вместо того чтобы направиться к одной из двух кабинок, поплескал воду себе на лицо и остался стоять, явно в настроении поболтать. Он накрутил на палец прядь волос. Если когда-нибудь Джулиан облысеет, ему придется придумать, чем еще занять руки.

– Та женщина, – сказал Йель, – не то чтобы моя начальница, но кто-то вроде.

– Она, похоже, ничего.

Часть привлекательности Джулиана состояла в том, как он смотрел на тебя. Если ты опускал взгляд в землю, Джулиан мог согнуться знаком вопроса и взглянуть тебе в глаза снизу, словно желая приподнять тебя. Он мог погладить свое ухо и покраснеть, поймав твой взгляд, и в этом тоже была своя особая привлекательность.

Йель направился в кабинку. Он был рад отсутствию писсуаров.

Голос Джулиана:

– Ты когда-нибудь видел танец со змеей?

– Заклинателя? С корзинкой?

– Нет. Обычно это делают женщины, вроде танца живота, но при этом по всему телу ползает питон. Короче, клубная купальня нанимает парня, типа такого качка, танцевать со змеями.

Йель рассмеялся, застегивая ширинку.

– Очень безопасно.

– Ты ничего не понимаешь в веселье!

– Извини. Змеи – это, наверно, самое безопасное из всего, что там есть.

Йель вышел из кабинки и вымыл руки. Джулиан смотрел в зеркало.

– Ты бы не возражал, если бы их все закрыли.

– Честно, Джулиан – да, я думаю, так было бы лучше. До поры до времени. Я не обвиняю их во всем, как некоторые, но они уж точно не приносят пользы. И дело не в аморальности, или вырождении, или в чем-то таком. Это просто, ну, как если бы в ресторане была вспышка кишечной инфекции, стал бы ты там есть?

Джулиан покачал головой. Похоже, он был настроен на серьезный разговор.

– Ты даже не знаешь, о чем говоришь. Я там слышал больше пропаганды кондомов, чем где бы то ни было. Ты просто повторяешь за Чарли.

– Чарли кое в чем прав.

– Но, Йель. Пока придумают, как эту штуку лечить, подобных мест не останется.