На крыльях

– Я не хочу так, – прошептала она. И первой поцеловала его – с неожиданной жадностью, до крови кусая губы. От нее пахло алкоголем и сигаретным дымом, терпкими духами и чем-то своим, особенным, родным. Целуя ее в ответ и позволяя делать себе больно, Кирилл забыл обо всем на свете.

Ему казалось, будто он целовал луну – светящую по-зимнему сдержанно, холодную, но прекрасную. Она не давала тепла – она лишь забирала его. Но Кирилл был согласен и на это.

Срывая с него одежду, Алина толкнула его на кровать. Тряхнула волосами и, изогнув спину, как дикая кошка, нависла над ним – как над добычей. Склонила голову, касаясь прядями волос его плеч, проложила дорожку неожиданно ласковых поцелуев от ключицы к губам и потерлась носом об его нос.

– Я люблю тебя, – прошептал Кирилл, обнимая ее так крепко, как мог. Ладони легко скользили по обнаженной загорелой коже.

Алина не ответила ничего – снова поцеловала его в ноющие губы, снова укусила и сама же зализала рану.

А потом назвала именем брата, шепча на ухо, как заклинание: «Антон, Антон, Антон», но обнимая при этом за плечи Кирилла. Но его так тянуло к ней, что он, даже слыша чужое имя, не смог ее оттолкнуть, ненавидя себя за слабость и наслаждаясь близостью той, которая украла его чувства.

Они уснули, и во сне Кирилл видел, как его отражение в большом круглом зеркале трескается и с грохотом падает на пол.

Проснувшись вечером, Тропинин сидел на краю кровати, пытаясь понять, что с ним происходит и как он должен реагировать на все это, Алина села к нему на колени, положив руки на плечи, и сказала, гладя по волосам:

– Сделай такую же прическу, как у него. И набей такие же тату. Хочу, чтобы ты был еще больше на него похож.

Кажется, это было той самой точкой невозврата.

Кирилл ненавидел Антона. Ненавидел себя.

За то, что он был его копией, а не наоборот.

Все всегда считали Антона успешнее: он лучше учился, он был выше, он был сильнее, он успешно занимался плаванием, он всегда знал, чего хочет, он стал знаменитым. И его, именно его, выбрала Алина. А он, Кирилл, всегда оставался на втором месте, где-то в тени.

Всю жизнь он пытался выбраться из этой тени. Перестать быть отражением чужого сердца.

Но ему до сих пор говорили, что он удивительно похож «на того рок-музыканта из крутой группы», и он ужасно злился. Не Кей похож на него, а он – на Кея. Это выводило из себя.

Единственное, где он затмил брата, так это в глазах матери. Кирилл с детства точно понимал, что она хочет от сыновей, и старался быть для нее самым лучшим, даже если ему все это ужасно не нравилось. Например, как помолвка с Диной. Он согласился на нее только ради матери. А теперь и ее разочаровал.

– Зачем тебе это? – спросил Кирилл безжизненно.

– Я хочу его.

После слов Алины Кирилл дернулся, оделся и молча ушел прочь из собственной квартиры. Он направился в бар, выпил лишнего и отчего-то решил, что должен прямо сейчас, немедленно, увидеться с Антоном.

Сонный отец, которому он позвонил ночью, сказал, что брат находится на свадьбе – на втором ее дне, и даже дал название клуба, в котором веселился Антон.

– Зачем он тебе? – удивился Олег Иванович. – Что-то случилось?

Но Кирилл ничего не ответил ему – бросил трубку. Он, вызвав такси, поехал к Антону. Решил, что вот прямо сейчас набьет ему морду. За все.

За то, что он – его тень.

За то, что он – номер два.

За то, что Алина видит в нем его. Его брата.

Кирилл, у которого голова кружилась от ревности и алкоголя, и не видел, когда садился в такси, что следом за ним поехал «Порше», в котором сидело четверо парней. Они хотели подойти к нему еще около бара, но там было слишком многолюдно, и парням пришлось просто тащиться следом.

Ему повезло. Едва только Кирилл вышел из такси и подошел к клубу, в котором, по всей видимости, радовался жизни братик, увидел его. Антон вместе со своей девушкой стоял около безлюдного входа.

Только вот встреча получилось не совсем такой, как Кирилл представлял себе.

Все произошло быстро. И внезапно. Совсем неправильно.

Антон шепнул что-то своей девушке, и она, глядя на Кирилла огромными испуганными глазами, вдруг убежала – скрылась в дверях. А Антон пошел навстречу.

«Меня испугался? – подумал тогда плохо соображающий Кирилл. – Девке велел убраться».

Его это так развеселило, что он почти засмеялся, но смех застрял в горле, когда вдруг Антон рванулся к нему и неожиданно оттолкнул в сторону – так, что Кирилл едва не упал. Почему ненавистный брат так сделал, он понял лишь тогда, когда на пытавшегося защитить его Антона набросились непонятно откуда взявшиеся парни в количестве двух штук, но Антон успешно от них отбивался. Третий кинулся на самого Кирилла и ударом в лицо повалил на асфальт.

А четвертый – со знакомым смазливым лицом порочного ангела, со впалыми щеками и васильковыми глазами, стоял и не мигая смотрел на происходящее.

Кирилл не был хорош в драках – ненавидел насилие и жестокость, но он сдался далеко не сразу, хоть и чувствовал вкус крови во рту. А вот у Антона дела шли намного лучше – он почти справился с обоими противниками, методично уворачиваясь от них и нанося ответные удары. Но двое против одного – всегда нечестная борьба, и Антону, кажется, приходилось не сладко.

– Сегодня не твой день, – сказал парень с васильковыми глазами крайне неприятным злым голосом, нависнув над валяющимся на асфальте Кириллом, ловящим воздух ртом от резкого хука в живот. – Это тебе – за сестру, падаль!

И несколько раз ударил его в лицо и под ребра, а после – по голове.

Последнее, что Кирилл увидел перед тем, как потерять сознание – нож в руке парня, который с самого начала кинулся на него – и этот нож опасно завис над беззащитной спиной Антона.


– Сзади! – Кирилл не помнил, смог ли прокричать это или нет. И его накрыла густая, как кровь, горячая тьма.

Вот так все враз и перевернулось с ног на голову. Любовь вдруг отошла на второй план, и злость, и ревность, и ненависть – все. Остался только страх. Терпкий, глубоко въевшийся, черный.

Какая, оказывается, малость отделяла Кирилл от брата. Всего лишь нескольких минут хватило ему для того, чтобы понять: все, что между ними было – шелуха по сравнению со смертью.

Очнулся он уже в больнице – с тяжелой головой, которую успели перебинтовать, но в относительном порядке, и тут же начал пытаться выяснить, что с братом, отказавшись от госпитализации.

– Поймите! – говорил он взволнованно – нож все еще стоял перед его глазами. – Там был мой брат! Его ведь привезли вместе со мной? Скажите!

Медсестра, сжалившись над буйным пациентом, даже позвонила в приемное отделение.

– Как там у родственничка твоего фамилия? – спросила она.

– Тропинин, – не без труда вымолвил Кирилл.

– Сонечка, здравствуй еще раз, – сказала медсестра в трубку. – Скажи-ка, к вам привозили тут одного… Тропинин фамилия. Ага… Ага, поняла. Спасибо. Ну, парень, – обратилась она в Кириллу. – Привезли родственничка твоего. В реанимации, в кому впал. Тяжелый.

У Кирилла от ужаса помутилось в глазах, а голова, казалось, готова была разорваться на части.

– Он выживет? – только и спросил он.

– А мне-то откуда знать? – пожала плечами медсестра. – Это надо в реанимацию идти и с доктором говорить.

В ее устах все звучало обыденно и просто. А Кирилл чувствовал, как сходит с ума, и страх гложет его душу, как уличная собака – кость.

Плача, Кирилл позвонил матери.

Он убил своего брата.





* * *


– Из-за меня. Это я его убил, получается. Я, мама, я, понимаешь? – говорил без остановки Кирилл, сидя под дверями реанимации. Он качался туда-сюда, не понимая, что происходит и как теперь сможет жить.

Если бы он не поехал к Антону, ничего бы не было. Брат-близнец умирает из-за него за стеной. Из-за цепочки его поступков.

На него напали из-за Дины: тип с васильковыми глазами (в точности как у нее) – ее брат. Остальные – его дружки. Если бы Кирилл не бросил Дину. Если бы он не хотел быть с Алиной. Если бы он не ревновал брата. Если бы…

Если.

Если бы не все это, с Антоном, умирающим в реанимации, ничего бы и не случилось.

«Если» – самое мерзкое слово, слово-предатель мечты, слово-скальпель. Любимое слово неудачников.

Все как-то почти в одно мгновение переосмыслилось и казалось нелепым, глупым, детским. И осталось только чувство пожирающего, как стая пауков, страха.

– Молчи, – попросила Алла, набирая на телефоне непослушными пальцами кого-то из высокопоставленных знакомых, чтобы выйти на главврача. – Молчи, Кирилл, просто молчи.

С одной стороны, она была рада – думала уже, что Кирилл лично что-то сделал Антону: такого она бы точно не пережила, а с другой – чувствовала, как по клеточке умирает душа: безвестность убивала.

Алла не понимала, что с сыном. Она боялась за сына. Она молилась о сыне – впервые за много лет обратившись к высшим силам.

Время тянулось медленно. Секунда казалась минутой, а минута – часом.

Когда к ним вышел, наконец, мужчина в белом халате и с совершено уставшим лицом, Адольская тотчас подскочила к нему, перегородив путь.

– Дежурный врач? – спросила она.

– Родственники Тропинина, я так понимаю? Давайте поговорим. Но никаких прогнозов давать пока не могу, – сразу же предупредил мужчина.

– Просто скажите: выживет или нет? – пересохшими губами спросила Адольская. Сердце снова кольнуло.

– Если выйдет из комы в ближайшие несколько суток, можно будет говорить о благоприятном прогнозе для пациента, – осторожно, обтекаемыми фразами отвечал врач. И уточнил: – Вы ему кто?

– Мать, – тихо ответила Алла. Она ведь мать, верно? Несмотря на то, какие между ней и Антоном отношения? Она всегда оставалась его матерью. Всегда.

– Кто-о-о? – протянул врач и даже очки снял с носа, с недоумением глядя на светловолосую статную женщину, у которой из-под пальто виднелась сорочка.

– Мать, – повторила Адольская.