На крыльях

– Может быть, правду скажете? Я могу разговаривать только с близкими родственниками, – недовольно поджал губы врач.

– Вы глухой или тупой? – прошипела женщина, которая точно не ожидала такой реакции.

– Идите-ка вы, мать, шутить в другое место, – резко отвечал мужчина в белом халате. – Это отделение реанимации, а не цирк. Мать она! Мы тут за жизни боремся, а она устраивает непонятно что!

От этих слов в глазах Аллы помутилось.

– Слушай, ты, любезный, ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь? И как разговариваешь? – заговорила женщина жестко – так, как привыкла, и врач опешил. – В вашей реанимации мой сын, – ткнула она себя в грудь. – И если с ним что-то случится, ты легко не отделаешься, дорогой мой. Я тебя не просто посажу, я всю твою семью…

– Мама, – вдруг неуверенно произнес Кирилл, трогая Аллу за плечо, но она не обратила на это никакого внимания.

– … понял меня? Я все тут по кирпичикам разложу, – продолжала гневно женщина, которой в эти секунды казалось, что там, за темно-зеленой стеной, из-за того, что этот козел в белом халате ничего не делает, умирает ее родной сын. – И тебя разложу.

Кирилл вновь тронул ее за плечо.

– Посмотри назад, – тихо сказал он.

– Да что тебе надо?! – закричала Алла, но все же обернулась. И замерла.

Кто-то там, наверху, услышал ее молитвы.

Позади них стоял совершенно здоровый Антон, держащий за руку свою девчонку, и смотрел на происходящее с огромным интересом. Наверное, слышал все ее слова.

– Что происходит? – спросил он, переводя взгляд с матери на брата.

– Женщина нашла своего восьмидесятилетнего сына Игната Федоровича Тропинина, – ядовито произнес доктор, который, правда, за время работы привык к неадекватным родственникам, перепуганным за жизнь и здоровье любимых людей.

– Мы перепутали, – сказал Кирилл, глазам своим не веря. – Однофамильцы.

– Вот как? Вам бы, женщина, сдержаннее быть. Это реанимация, а не базар. Всего хорошего, господа, – и мужчина в белом халате скрылся за дверями отделения.

Алла молча подошла к Антону, осмотрела его внимательно, положив ладони на его щеки, и, лишь убедившись, что тот в полном порядке, кровью не истекает и умирать не собирается, опустилась на скамью в полном изнеможении.

Алла не вешалась сыну на шею с радостными криками, не плакала от счастья, не била от переполняющих ее эмоций – просто села и уставилась в одну точку.

– Живой, – только и сказала она, а Антон лишь смотрел на нее изумленно и не знал, что ответить. Он отлично слышал громкие, переполненные злостью и неподдельным отчаянием слова матери и догадался – она отчего-то решила, что ему плохо и он в реанимации.

То, что она способна переживать за него, стало открытием, и Антон, решивший уже, что для матери он никто, был ошеломлен.

Все для него был удивительным: и то, что пальцы ее на его щеках дрожали, и то, что выглядела она сейчас – ненакрашенная, без укладки, в криво застегнутом впопыхах пальто – не как бизнес-леди, а как обычная, уставшая женщина. С тенями под глазами, морщинками, растерянная, а не воинственная. Какая-то совершенно другая и – парадокс – живая.

Они оба молчали – и мать, и сын. Она сидела, он – стоял рядом. И смотрели они оба в одну и ту же сторону, не зная, что нужно сказать.

Катя, которая стояла в стороне, глядя на них, лишь вздохнула. Она перевела взгляд на близнеца своего любимого человека и поняла, что глаза у него мокрые, и в них все еще остается страх: терпкий, липкий, противный…А где-то там, за страхом, – свет.

Кирилла ей отчего-то тоже стало жаль.





* * *


Все произошло совсем не так, как представлял себе это Кирилл.

Потеряв сознание, он не увидел, как Антон в последний момент увернулся, услышав слабый крик брата, и почти тут же ему на помощь бросились парни, которых позвала перепуганная Катя. Впереди всех мчался радостный Келла, кровь которого кипела и требовала веселья. Да и охрана клуба быстро среагировала.

Увидев всю эту толпу, брат Дины и его друзья опешили и, решив оставить сведение по счетам до лучших времен, бросились к своему «Порше», который с визгом газанул и скрылся за углом.

Антон был в порядке – так, пара ушибов, пустяки, зато Кирилл находился без сознания, и ему тотчас вызвали «скорую». Он без движения лежал на асфальте с окровавленной головой, и Антон сам измерил ему пульс, повернул на бок, подложив под голову свою кожаную куртку, и не отходил от Кирилла до тех пор, пока не приехали врачи.

Он смотрел в бледное лицо брата, впервые за долгое время видя его так близко, и в какой-то момент Антону показалось, что он смотрится в зеркало. Сложно было сказать по выражению его глаз и сжатым губам, что он чувствует, но Катя, стоявшая позади, точно знала – Антон переживает за брата. За то время, пока они были вместе, она научилась читать его – не полностью, но частично. И этих знаний ей хватило, чтобы понять – любимый человек сейчас, хоть и молчит, но на пределе своих эмоций.

«Скорая» приехала на удивление быстро. Доктор – молодой еще совсем парень – велел грузить Кирилла в машину. А сам остановился на мгновение напротив Антона и сказал задумчиво:

– Вы мне оба кого-то напоминаете. Певца какого-то.

– Нам это часто говорят, – согласился Антон.

На такси он направился следом за «скорой», и хоть просил Катю остаться в клубе, она решила, что не бросит его одного. Ехала вместе с ним и просто держала за руку – за что Антон был ей благодарен.

Они приехали в травмпункт при одной из клинических больниц с некоторым отставанием от машины «скорой помощи». Антону сообщили, что брат пришел в себя и его отправили на рентген, и он, взяв Катю, вышел на улицу: боялся, что сейчас в «травме» его девушка вновь увидит кровь и ей станет плохо. Тропинин отвел ее к набережной, которая находилась за больницей. Некоторое время они гуляли, а затем вновь вернулись в травмпункт, только брата там Антон уже не застал. Охранник сообщил ему, что Кирилл подорвался куда-то и убежал плача что весьма озадачило Антона, который слабо представлял, из-за чего мог зарыдать близнец. Он даже предположил, что братец тронулся, и, ругаясь сквозь зубы, отправился его искать. Нашел уже около отделения реанимации – уже позднее выяснилось, что туда по странному стечению обстоятельств поступил их пожилой однофамилец с тяжелыми травмами, и Кирилл был дезинформирован, решив, что в коме находится его брат.


Но все это стало ясным потом, а сейчас Кирилл вдруг засмеялся – явно не из-за того, что ему было смешно: через нервный смех выходили его эмоции и напряжение. И это словно стало спусковым крючком.

Антон, желая нарушить тишину, сделал ему замечание, Кирилл огрызнулся сквозь смех, и между ними завязалась вялая перепалка.

– Знаете что, дорогие мои. Убирайтесь-ка оба, – махнула вдруг рукой Алла и встала. Ногу пронзила резкая боль, и если бы не Антон, вовремя подхвативший мать под руку, она бы, наверное, упала. Да и сердце у нее все еще болело – правда, меньше, зато вдруг заломило виски.

– Что с тобой? – испуганно спросил Кирилл. Честно говоря, он сам чувствовал себя не слишком-то хорошо: голова кружилась, и предметы двоились, и тошнило – как-никак, сотрясение, и ему сейчас нужно было лежать, а не ходить, находясь на грани помешательства из-за брата. Он уже успел преждевременно обвинить себя в его смерти и испытал столько эмоций, сколько, наверное, никогда ему прежде испытывать не доводилось.

– Подвернула ногу, – сдавленно отвечала Алла, которая ненавидела чувствовать себя слабой. И почему только раньше она ничего не чувствовала – вела машину, бежала даже.

– Травмпункт рядом, – тихо сказал Антон, чувствуя себя не в своей тарелке. – Пойдем.

Алла ненавидела больницы, и еще больше – больницы государственные, но отчего-то не стала сопротивляться и разрешила сыну довести себя до травмпункта при клинике, который также располагался на первом этаже.

Кирилл шагал следом, слегка покачиваясь, и молчал. Он уже успел уже поругаться с братом, и выглядел до сих пор потрясенным, но отчего-то впервые за долгое время не чувствовал ревности, хоть мать и шла с Антоном впереди, припадая на ногу. Он чувствовал лишь облегчение от того, что все разрешилось благополучно, и в эти часы забыл обо всем, даже об Алине.

У Аллы оказалось сильное растяжение – ничего серьезного, но боль была острая, резкая, и на больную ногу она ступала с трудом. Антон вывел ее на улицу – уже с перетянутыми бинтом ступней и голенью, и они медленно пошли к ее машине, которую он заранее подогнал настолько близко к выходу, насколько это было возможно.

Кирилла, который хотел выйти следом за ними, вдруг кто-то тронул за предплечье и, обернувшись, он увидел Катю. Все это время она была рядом с ними и молчала.

– Что? – спросил он удивленно.

– Пусть они вдвоем побудут, – сказала девушка, – немного.

– Зачем? – явно не понял молодой человек, но Катя взглядом указала ему на свободную скамейку, и он не стал сопротивляться – сил не было.

Антон и Алла шли очень медленно, и сын держал ее осторожно, боясь, что его неосторожное движение причинит ей боль, но Адольская была действительно железной леди – почти железной, и никак не показывала, что ей больно.

Она вдруг вспомнила, как однажды Антон вывихнул ногу, упав на лестнице перед школой, и она также вела его в травмпункт и обратно – только в другой, детский, поддерживая под руку. И тогда тоже было весеннее солнечное утро, безоблачное и безветренное, и тени от зданий и деревьев были такими же длинными и острыми.

«Мама, я пропустил олимпиаду по математике», – сказал тогда Антон. Мать всегда требовала, чтобы дети учились хорошо, и обрадовалась, когда сына отправили на районную олимпиаду.

«Ничего страшного, сынок», – ответила Алла, которой было не до математики: сначала она перепугалась, что сын и вовсе сломал ногу.

«Я думал, ты будешь ругаться».

«Нет, все хорошо. Главное – ты в порядке».

Антон посмотрел на мать и вдруг увидел, что глаза ее блестят. И, кажется, не от солнца.

– Что? – только и спросил он.

Алла покачала головой и остановилась, чувствуя, что не в силах больше сдерживаться и быть сильной.

На половине пути, под утренним солнцем, она заплакала, опустив голову, а Антон, растерявшись и не зная, что делать, несмело обнял ее одной рукой за плечи, второй продолжая поддерживать под локоть. Вид у него был растерянный, и он смотрел в голубое звонкое небо слегка покрасневшими глазами, боясь, что кто-нибудь увидит их.

Алла плакала – молча, почти беззвучно, уткнувшись сыну в плечо, а тот опустил взгляд, словно боясь, что и ему в глаза попадет яркое утреннее солнце.

– Все в порядке, – сказал Антон тихо. – Пойдем в машину.

Мать подняла голову и улыбнулась ему сквозь слезы.

«Мама, я не хотел, чтобы все так получилось».

«Ничего страшного, сынок».





* * *


После всего, что произошло в клубе и в больнице, домой я вернулась часов в девять, вымотанная, но, как ни странно, довольная. Антон встретился с матерью, и, кажется, между ними что-то произошло – не на внешнем уровне, а на уровне эмоциональном, глубоком. Возможно, между ними вновь протянулась та самая тонкая, пока еще совсем слабая нить, соединяющая мать и сына. По крайней мере, я надеялась на это.

Я видела, как плакала Алла Георгиевна, уткнувшись сыну в плечо, а Антон обнимал ее осторожно, вполсилы, и выглядело это весьма трогательно. Я была уверена, что они уже много лет не стояли вот так близко и не обнимали друг друга, и в какой-то момент поняла, что не только Антону было тяжело. Наверняка и Алла нелегко переносила их затянувшийся конфликт и совершала все новые и новые ошибки, упрямо не замечая этого и считая, что желает своим сыновьям лишь добра.

В эти минуты, пока они стояли вместе, она выглядела беззащитно, как всякая мать, боящаяся потерять своего сына.

Вся злость на Адольскую куда-то пропала. Осталось сожаление. И какая-то странная печаль. Наверное, позднее, злость на нее вернется, но сейчас мне было чисто по-человечески жаль ее и Антона.

Мы с Кириллом наблюдали за ними из окна напротив. Он смотрел на мать и брата спокойно, с каким-то ревнивым облегчением, а потом вдруг сказал:

– Все это так знакомо.