На крыльях

Бей ее! Не дай себя в обиду.

Я попыталась оттолкнуть Алину. Вид крови только лишь подстегнул спящую где-то внутри ярость, и я почти перестала контролировать себя. Во мне проснулось дикое желание победить, поставить ее на место, а еще лучше – на колени.

И у меня это получилось – вся та ярость, которая скопилась в мышцах, выплеснулась наружу вместе с черными тенями, обручами обхватывающими голову и давящими на виски. Алина отлетела к стене, вырвав клок моих волос – но я не почувствовала боли.

Я ничего не чувствовала, кроме всепоглощающей ненависти. И вкус крови тоже не чувствовала.

Она. Не. Должна. Прикасаться. К. Антону.

Алина выругалась. А я схватила стоящую рядом на столике вазу и молча замахнулась.

Я не знала, на кого была сейчас похожа.

На сумасшедшую?

Я просто отстаивала себя и свое право на Антона. Свою любовь.

Нас.

Я вдруг точно поняла – эта встреча должна все решить. Больше терпеть нельзя. Не я первая начала. Не я!

Я всего лишь защищаю свое.

– Тебе конец, – тихо сказала я, замахиваясь еще выше. Я почти видела картинки, как ваза разбивается о ее голову, и ее злые глаза, ее красивое лицо, тонкую шею заливает багряная кровь.

Я хотела этого, охваченная праведным гневом. И Алина, кажется, понимала это. Читала в моих глазах.

Она инстинктивно сжалась, закрыла лицо и голову руками.

Ваза с громким звоном разбилась о стену рядом с Лесковой. По полу разлетелись осколки – как лепестки белоснежного фарфорового цветка.

В это же время дверь одной из спален резко распахнулась, и на пороге появился заспанный Антон. Первую секунду он не понимал, что происходит. Только переводил потрясенный взгляд с меня на Алину, с Алины на осколки.

– Катя! – воскликнул он.

– Любовь – это выбор, – срывающимся голосом сказала я, понимая, что плачу, и не в силах была остановить слезы. – Любовь – это небо, Алина.

Злость резко прошла, схлынув и оставив усталость, и мне вдруг стало жаль нас всех – себя, Антона, ее.

Всех потерявших любовь. Оскорбленных любовью – чужой. Недовольных любовью – своей.

Забывших о небе.

Забывших о счастье.

– Что случилось? – спросил Антон, прижимая меня к себе. Он не мог понять, что произошло. Единственное – убедился, что мы обе в относительном порядке.

– Твоя девка напала на меня, – сказала Алина. – Она ненормальная. Сумасшедшая! Дракон, она….

– Замолчи! – велел Антон, на миг прикрыв глаза. – Ты с ума сошла? Какого черта ты творишь? – его голос становился все громче и громче. – Я же ясно сказал тебе – уходи.

– Как я от тебя уйду?! – закричала вдруг Алина. И сейчас вид ее был не столь воинственным, как при общении со мной. – Я люблю тебя, люблю!

– Ты любишь себя, – жестко отвечал Тропинин. – И то, что ты устроила сейчас драку с Катей – подтверждает это.

Она закрыла лицо руками, поддавшись временной женской слабости – слезам.

– Не выставляй меня чудовищем, – тихо сказал Антон, успокаивающе гладя меня по спине одной рукой, а второй пытаясь дозвониться, как позже выяснилось, до Арина.

– Что происходит? – появились вдруг в коридоре Рэн и несколько парней. Как оказалось, они хотели забрать в одной из комнат набор для покера. А наткнулись на нас.

– Женская драка? – весело осведомился кто-то из них, но Рэн обернувшись, покрутил пальцем у виска, явно имея в виду, что при Кее подобные вещи говорить не стоит.

– Это вы нам тут вазы бьете? – попытался разрядить атмосферу Рэн.

Вместо ответа Кей кивнул на Алину, а потом – в сторону, явно имея в виду, чтобы тот утащил Лескову. Тот, все поняв, увел ее, хоть она и пыталась сопротивляться.

В конце концов, она повернулась и сказала Антону:

– Любимый, а что бы ты выбрал? Ее, – кивнула она на меня, и во взгляде ее читалось отвращение, – или музыку, славу?

Тропинин молчал.


Рэн и Алина скрылись из вида. Парни тоже ушли. И мы остались вдвоем с Антоном.

Он пальцами вытирал кровь с моего лица, заглядывая в глаза с каким-то ужасом, явно боясь – не меня, а за меня.

– Девочка моя, – говорил он, – все хорошо?

– Хорошо… Я тебе верю, – прошептала я, глядя ему в серые глаза, – верю тебе, верю, верю.

– Я знаю, Катя, знаю.

Его губы осторожно коснулись моего лба. Самый невинный поцелуй, самый честный.

– Прости.

– Ты не виноват, Антон, – сказала я едва слышно.

– Виноват. Я до сих пор думаю – простила ли ты меня? – его голос звучал измученно. – Смог ли я доказать?..

– Смог. Простила.

Мои пальцы коснулись запястья Антона – казалось, я тотчас уловила его пульс. Я подняла его руку и поцеловала – так, как обычно делал он, ласково касаясь тонкой кожи, под которой вился синий узор вен.

– Поэтому я не поверила ей, – продолжала я, прижимая его ладонь к своей щеке. И Антон только выдохнул.

Он отвел меня в ванную комнату, где я привела себя в порядок. Драка с Лесковой особого урона не нанесла – скорее больно было не физически, а душевно. На лице, слава Богу, никаких следов не осталось.

– Она никогда от нас не отстанет? – спросила я, рассказав ему, что случилось.

Антон молчал.

– Может быть, тебе стоит поговорить с ней? Объяснить, дать понять, что вы больше не пара?

– Она не понимает слов, – с горечью сказал он. – Доводов. Объяснений. Грубости. Ничего не понимает. Ни я, ни Арин не можем донести до нее простой истины. Может быть, это получилось у тебя? – с некоторой иронией глянул на меня Антон, подавая полотенце. Кажется, то, что я едва не разбила о голову Лесковой вазу, его потрясло.

– Ты все еще меня удивляешь, детка, – словно подтверждая мои мысли, сказал он, сидя на бортике огромной ванны, широко расставив ноги.

Я рассмеялась и подошла к нему, встав вплотную и положив руки на его плечи. Он смотрел мне в глаза с легкой улыбкой, будто бы говоря: давай, смелее. То ли пытался отвлечь, то ли просто соскучился. А, может быть, то и другое. Я склонилась к нему, касаясь волосами его плеч, и поцеловала.

– Как насчет того, чтобы вместе принять ванну? – спустя несколько минут спросил он, свободной рукой включая воду.

– После свадьбы, – отвечала я устало – сейчас мне было не до этого. – В смысле, не после нашей, после Ниночкиной.

– Как скажешь, – не стал настаивать Антон, мигом поняв мое состояние. И увел на воздух – хотел, чтобы я окончательно успокоилась.

Пару часов мы с ним провели вместе – сидели на лавочке вдалеке от всех, под бесконечным ночным небом, и он грел мне озябшие в ночной прохладе руки. А его ладони, казалось, никогда не мерзли, и я все никак не могла понять, холодные они или горячие.

Я попросила его спеть мне что-нибудь, и он тихо пел – своим обволакивающим бархатным голосом. Пел песню об оригами, которая меня совершенно заворожила и успокоила. Она была совершенно не похожа на прочие его песни, и я спросила, о чем она. А Антон ответил – о тебе.

И эта ночь мне казалась волшебной, несмотря ни на что.

Уезжали из гостеприимного и шумного особняка мы все тем же составом, вчетвером. Нинка натанцевалась вдоволь, Кира и Нелли – наобщались с близнецами, и если первая восприняла этот эпизод, как классное нетривиальное времяпровождение с крутым музыкантами, то вторая даже разговаривать не могла от счастья. Младшая сестра вздыхала, охала, ахала, произносила какие-то нечленораздельные звуки и улыбалась все время, что дало мне повод заподозрить ее в некоторой степени неадекватности.

– Я это… Того… Ну… Кокорушко замерло, – более-менее внятно начала сестра разговаривать уже тогда, когда мы проехали половину пути до дома.

– Что у тебя там замерло? – спросила я.

– Сердечко! Я его люблю, онни!

– Кого? – удивилась Кира.

– Фила! – оглушительно заорала Нелли. – Я хочу быть с ним!

– Его посадят, – хмыкнула Нинка, одной рукой держа руль, как опытный дальнобойщик. – Ты же несовершеннолетняя.

– Пусть подождет меня четыре года! – в азарте воскликнула сестра, поцеловав экран телефона, на котором был запечатлен Фил.

Я и Нинка даже спорить с ней не стали – понимали, что бесполезно, а вот с Кирой они препирались до самого дома, к которому мы подъехали, обгоняя рассвет. Хотя время выспаться у нас еще было – церемония проводилась вечером.





* * *