Мрачные сказки
Часть 37 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Откуда тебе это знать? Ты же никогда не покидал Пасторали.
– Купер много мне рассказывал о нем. Он говорил, что я должен защищать общину от внешнего мира. Делать все возможное.
– Он не этого хотел. – На секунду зажмурившись, я снова смотрю на Леви. – Это правда или нет? – требую я от него ответа. – Деревья больны?
– Я выдумал историю, в которую вы все поверили, – вздыхает Леви.
И я вдруг вижу перед собой того подростка, которого запомнила из детства. Изящный изгиб рта и мягкость, прежде теплившаяся в его темно-зеленых глазах, – вот такого юношу я полюбила всем сердцем! Настолько глубоко, что верила всему, что он мне говорил.
– Купер рассказал мне историю о первых поселенцах, которые здесь осели. И об исчезнувшей девушке, которую они потом увидели в лесу; она выглядела одичавшей, обезумевшей, нездоровой, как будто подхватила какую-то болезнь, будто ее чем-то заразили деревья.
– И на основе той истории ты выдумал новую?
– Кто знает? Быть может, первопоселенцы были правы и деревья на самом деле чем-то болели.
Леви отводит взгляд на сад; капли дождя разбиваются о длинные листья кукурузы, содрогающиеся от каждого удара.
– Поначалу я сказал общине только, что дорога небезопасна, нам надо держаться в пределах периметра и защищать себя от внешнего мира. Но никто не желал меня слушать. Все продолжали мечтать о сношениях с внешним миром и даже о торговле.
Виски Леви подергиваются, словно признание в том, о чем он никогда не говорил, больно щиплет его глаза.
– Мне нужно было всех запугать, чтобы люди по-настоящему страшились этого леса, дороги. Мне надо было, чтобы они боялись за свою жизнь.
Леви сглатывает, и его лицо искажает печальная мина. «Уж не мнит ли он себя страдальцем?»
– Каждую неделю на собрании я рассказывал людям одну и ту же историю: о болезни, живущей в лесу. И очень быстро они позабыли то время, когда не боялись ветрянки. Все уверовали в нее! Даже ты…
– Это ты заставлял меня вырезать метки на деревьях! Ты использовал меня!
Леви кивает, уже не скрывая того, что творил:
– Мне нужно было сделать ветрянку реальной, заставить людей безоговорочно поверить в опасность, подстерегающую их за нашим периметром.
Я лишь качаю головой:
– И ради этого ты закопал Эша и Тёрка в землю, нанес им порезы и убедил всех в том, что они заразились…
В глазах Леви проблескивает холод.
– Община увидела то, что я повелел ей увидеть.
– Ты убил их, хотя в том не было нужды!
Леви подступает ко мне на шаг. Его лоб разглаживается:
– Я был вынужден так поступить. Мне надо было доказать свою правоту. Если ты решишь покинуть Пастораль, я накажу и тебя.
Под взглядом Леви мои ноги прирастают к земле.
– Я делал это, чтобы защитить все, что мы здесь построили.
Я думаю о нашей общине. О людях, все же выходивших за периметр, чьи тела мы порой замечали в лесу. Замечали… только никто из нас не отваживался пересечь границу и занести их в Пастораль. Мы верили, что в их смерти повинна ветрянка. А в действительности виноват был Леви! Леви, навязывавший нам правила общежития, придуманные им самим. Леви, добивавшийся нашего повиновения. Он убивал членов общины, чтобы отстоять свою ложь, сделать обман правдой.
Но на самом деле Леви достиг одного: он сделался убийцей. И вот теперь он стоит в футе от меня с каменным, равнодушным лицом, но я вижу, как тяготит его этот груз. Тяжкое бремя вины. Алкоголь лишь заглушает то, что Леви хочется, но не удается забыть.
– Ты убивал нас, – холодно говорю я.
Не болезнь, а Леви – монстр, которого нам следовало бояться.
– Ты превратил всех нас в пленников.
– Нет, – возражает Леви, – я создал место, где вам ничто не могло навредить.
– Кроме тебя!
Леви на миг опускает глаза, но тут же снова возвращает взгляд на меня; из его глаз сочится леденящий холод, как будто он что-то просчитывает в уме – время, которое ему потребуется, чтобы вытянуть вперед руки и сжать мое горло.
– Мне нужна была жена, которая не бросила бы меня и не решилась бы пойти против, – цедит сквозь зубы Леви.
Я отступаю на шаг назад. К горлу подкатывает комок.
– Я всегда хотел только тебя. Ты – единственная, без кого я не смог бы жить.
Быть может, некогда так и было. Да только теперь все иначе. Он любил ту девушку, которой я была, когда ему подчинялась и не задавала вопросов на глазах у людей, которая была слепой, покорной и кивала всякий раз, когда он просил делать насечки на пограничных деревьях. А сейчас… сейчас мне нельзя доверять. Сейчас я опасна!
– Я дал тебе все, что ты желала. Я дал тебе сестру, я дал тебе то, что не хочется потерять, – причины для того, чтобы остаться.
Мыслям в голове становится тесно. «Он дал мне сестру». Покопавшись в глубинах памяти, я внезапно сознаю, что выжигает в моем сердце брешь: у нас с Каллой не было общего детства! Она появилась в общине позже, гораздо позже. И поселилась в фермерском доме – пришлая, чужая мне по крови. Но как же быстро я поверила в наше родство! А теперь она – с пулей в теле – пытается сбежать из Пасторали. И мы, возможно, никогда уже не увидимся.
Мне надо отвернуться от Леви, помчаться к фермерскому дому, оттуда – к дороге. Я еще могу догнать их с Тео. Но Леви, словно считав мои мысли, резко устремляется вперед и хватает меня за руки. От его прикосновения мое тело содрогается от омерзения. Хотя всего лишь пару дней назад я таяла в объятиях Леви, стремилась прижаться к нему, слиться, стать с ним одним целым. Раньше, но не сейчас.
Леви припирает меня к стене садового сарая. Спина врезается в горизонтальные бревна. Рана на виске саднит, кровь затвердела скорлупой на коже. Я сознаю, что Леви тяжелее меня, а он нависает надо мной, обдает дыханием мои волосы. И все-таки я не могу понять, чего он хочет: зажать меня в объятиях и поцеловать или обхватить руками мое горло и задушить.
– Я мог бы убить ее, когда она пожаловала в общину, эту Мэгги Сент-Джеймс… И Тревиса я тоже мог убить. Я сделал бы это, и никто бы не узнал, – захлебывается бормотанием Леви. – Но я не мог допустить, чтобы люди в общине увидели, что чужаки способны пробраться к нам по лесу и не заразиться ветрянкой. Поэтому я предал их забвению.
Леви рассказывает это так, словно он сделал благое дело, проявил милосердие, как человек с высокими моральными принципами.
– Я позволил им сблизиться – Тревису и Мэгги. Затем внушил им кое-какие воспоминания, и вскоре оба во все поверили. Вы все поверили. Вы хотели верить в мир, который я для вас создал.
Глаза Леви расширяются, руки все крепче сжимают мне горло.
– Разум человека податлив и пластичен. Им так легко манипулировать. Ты хотела верить в то, что Калла с Тео жили здесь всегда, с основания общины. И ты в это верила. – Замолчав, Леви убирает с моих глаз прядь волос. – Иногда я даже задаюсь вопросом: как далеко возможно зайти? Во что еще я мог бы вас заставить поверить?
Я с отвращением от него отворачиваюсь:
– Любовь к себе ты тоже мне внушил?
– Ну, ты же этого хотела…
Мы все верили Леви благодаря его гипнозу! Он нашел способ, как нас убеждать, уговаривать лживыми словами, – он рассказывал нам байки, в которые нам хотелось верить. Мы, как самые глупые овцы, следовали за пастухом-монстром на заклание.
Я пытаюсь вывернуться из его рук, но Леви лишь сильнее прижимает меня к стене. Его рот всего в паре дюймов от моих губ.
– Я использую тебя, Би, чтобы укрепить веру всех остальных. Я скажу им, что ты заболела, заразилась ветрянкой под стать Эшу и Тёрку. Я им скажу, что ты пыталась сбежать из общины вместе с Колетт и ее ребенком. Но лишь вступила в лес, как гниль мгновенно проникла в тебя. Я скажу им, что ты умерла очень быстро, до отправления обряда. И я похоронил тебя на нашем кладбище. Из доброты и гуманности. И все насельники Пасторали еще раз удостоверятся, что покидать ее пределы нельзя, что в нашем лесу таится опасность. Твоя смерть их окончательно убедит.
Рука Леви скользит по моему животу, замирает на нем, словно он способен почувствовать жизнь, развивающуюся во мне. Но уже через секунду эта же рука возвращается по моей груди снова к горлу. За ней неотрывно следят его глаза. Как будто Леви наслаждается каждым мгновением, моими последними нервными вдохами.
– Ты всегда была моей любимицей. Ты нравилась мне еще в детстве, – пальцы Леви снова смыкаются на моей шее, нащупывают пульсирующую в ней кровь, поддерживающую жизнь в нашем ребенке.
– Не делай этого, Леви, – пытаюсь обрести голос я. – Ты убьешь не только меня. Ты убьешь и нашего ребенка!
На секунду его пальцы замирают, губы сморщиваются.
– Я сделаю вас обоих мучениками, – ухмыляется он. – Пожертвую вашими жизнями во спасение остальных!
Часть Леви всегда меня опасалась. Он боялся, что однажды я все вспомню, что зрение вернется ко мне и я расскажу всей общине, что он творил, что он в реальности представляет собой. Леви боялся утратить контроль. И теперь он пытается его удержать.
Не мигая, вонзив пальцы в мои голосовые связки, Леви сдавливает мне горло. Всего несколько секунд – и я начну задыхаться, а мое тело – корчиться в конвульсиях, из последних сил борясь с Леви за глоток воздуха. Всего один глоток…
– Ты не почувствуешь боли, Би, – вкрадчиво произносит он.
Я сразу вспоминаю этот тон! Именно таким мягким, убаюкивающим голосом он нашептывал мне на ухо слова лжи, становившейся правдой. Именно такой голос Леви использовал для гипноза, чтобы добиться желаемого. Но я не хочу впускать его слова в свое сознание! Мои пальцы расцарапывают Леви грудь и шею, я стараюсь оттолкнуть его от себя, но голова уже кружится, а в глазах искрит.
Внутри полыхает страх, сжигая боль в душе и теле. Еще миг – и остается только ужас. Но я вспоминаю! И руки тут же опускаются вниз. Пальцы ищут то, что заткнуто под пояс юбки. Есть! Вот она – гладкая деревянная рукоятка, я сжимаю ее в руке. Собравшись с последними силами, делаю выпад ножом.
Лезвие прорезает ткань, плоть, утапливается в туловище Леви, и мою руку заливает теплая жидкость. Время замедляется, растягивается. Глаза Леви округляются, зрачки на миг расширяются и тут же сужаются до точек размером с булавочный укол.
Его руки отпускают мое горло, тело осаживается и заваливается назад; рот разверзается в немом крике, а пальцы скрючиваются в конвульсии. Я захожусь кашлем, судорожно втягиваю воздух, ноги не держат меня, но я не позволяю себе упасть. Сделав шаг вперед, я снова хватаюсь за нож, не давая Леви вытащить его. Взгляд падает на маленький шрам на его подбородке. Тот самый шрам, к которому я так любила прикасаться и который так любила целовать в юности. Секундное воспоминание стирает решимость: «Я нанесу тебе еще один шрам. И ты уже не сможешь его залечить!» Я вдавливаю нож глубже. И наблюдаю, как при этом корчится Леви.
Сердце бьется, стучит, колотится сильно, до боли. Я всегда знала слабость Леви. Его слабостью была я. И даже сейчас он недооценил, на что я готова была пойти, чтобы исправить то, что он наделал. Леви падает на колени, в его глазах мелькает недоумение, рот брызжет слюной, горло душит подступающая кровь. Я тоже опускаюсь наземь рядом с ним, не отводя от Леви взгляда. Пусть мое лицо станет последним, что он увидит! И запомнит – уже навсегда.
Я вытаскиваю из его тела нож, рука пахнет кровью – с тем самым характерным, металлическим привкусом.
– Я хочу, чтобы ты это ощутил, – говорю я Леви слова с трудом прорываются сквозь преграду из клацающих зубов. – Знай, это я забрала у тебя жизнь. Я лишила тебя всего!
Кровь стекает с губ Леви. Зрелище жуткое, но я не отворачиваюсь:
– Я всегда была сильнее тебя!
Мои губы невольно кривятся в улыбке, а Леви ритмично моргает. Он пытается что-то сказать, но не может. Ложь больше не осквернит его рот. И никто не услышит его лукавых, обманчивых слов.
– Ты всегда был слабым!
Веки Леви подрагивают, он явно силится не закрывать глаза. И я снова всаживаю в него лезвие – на этот раз еще сильнее, еще глубже, по самую рукоятку, только ниже, туда, где почки. Чтобы положить конец его лживой жизни. И сразу подмечаю перемену в лице Леви; краски сбегают с него, кожа приобретает оттенок козьего молока.
– Сдохни, лжец! – шиплю я, наблюдая за Леви.
Истекая кровью, он заваливается на бок, руки повисают, как листья кукурузного початка. Грустное и отвратительное зрелище… Вытащив нож, я встаю на ноги, тело сотрясает дрожь, хотя внутри все пышет жаром. Я убила его! Человека, которого любила… Он это заслужил.
– Купер много мне рассказывал о нем. Он говорил, что я должен защищать общину от внешнего мира. Делать все возможное.
– Он не этого хотел. – На секунду зажмурившись, я снова смотрю на Леви. – Это правда или нет? – требую я от него ответа. – Деревья больны?
– Я выдумал историю, в которую вы все поверили, – вздыхает Леви.
И я вдруг вижу перед собой того подростка, которого запомнила из детства. Изящный изгиб рта и мягкость, прежде теплившаяся в его темно-зеленых глазах, – вот такого юношу я полюбила всем сердцем! Настолько глубоко, что верила всему, что он мне говорил.
– Купер рассказал мне историю о первых поселенцах, которые здесь осели. И об исчезнувшей девушке, которую они потом увидели в лесу; она выглядела одичавшей, обезумевшей, нездоровой, как будто подхватила какую-то болезнь, будто ее чем-то заразили деревья.
– И на основе той истории ты выдумал новую?
– Кто знает? Быть может, первопоселенцы были правы и деревья на самом деле чем-то болели.
Леви отводит взгляд на сад; капли дождя разбиваются о длинные листья кукурузы, содрогающиеся от каждого удара.
– Поначалу я сказал общине только, что дорога небезопасна, нам надо держаться в пределах периметра и защищать себя от внешнего мира. Но никто не желал меня слушать. Все продолжали мечтать о сношениях с внешним миром и даже о торговле.
Виски Леви подергиваются, словно признание в том, о чем он никогда не говорил, больно щиплет его глаза.
– Мне нужно было всех запугать, чтобы люди по-настоящему страшились этого леса, дороги. Мне надо было, чтобы они боялись за свою жизнь.
Леви сглатывает, и его лицо искажает печальная мина. «Уж не мнит ли он себя страдальцем?»
– Каждую неделю на собрании я рассказывал людям одну и ту же историю: о болезни, живущей в лесу. И очень быстро они позабыли то время, когда не боялись ветрянки. Все уверовали в нее! Даже ты…
– Это ты заставлял меня вырезать метки на деревьях! Ты использовал меня!
Леви кивает, уже не скрывая того, что творил:
– Мне нужно было сделать ветрянку реальной, заставить людей безоговорочно поверить в опасность, подстерегающую их за нашим периметром.
Я лишь качаю головой:
– И ради этого ты закопал Эша и Тёрка в землю, нанес им порезы и убедил всех в том, что они заразились…
В глазах Леви проблескивает холод.
– Община увидела то, что я повелел ей увидеть.
– Ты убил их, хотя в том не было нужды!
Леви подступает ко мне на шаг. Его лоб разглаживается:
– Я был вынужден так поступить. Мне надо было доказать свою правоту. Если ты решишь покинуть Пастораль, я накажу и тебя.
Под взглядом Леви мои ноги прирастают к земле.
– Я делал это, чтобы защитить все, что мы здесь построили.
Я думаю о нашей общине. О людях, все же выходивших за периметр, чьи тела мы порой замечали в лесу. Замечали… только никто из нас не отваживался пересечь границу и занести их в Пастораль. Мы верили, что в их смерти повинна ветрянка. А в действительности виноват был Леви! Леви, навязывавший нам правила общежития, придуманные им самим. Леви, добивавшийся нашего повиновения. Он убивал членов общины, чтобы отстоять свою ложь, сделать обман правдой.
Но на самом деле Леви достиг одного: он сделался убийцей. И вот теперь он стоит в футе от меня с каменным, равнодушным лицом, но я вижу, как тяготит его этот груз. Тяжкое бремя вины. Алкоголь лишь заглушает то, что Леви хочется, но не удается забыть.
– Ты убивал нас, – холодно говорю я.
Не болезнь, а Леви – монстр, которого нам следовало бояться.
– Ты превратил всех нас в пленников.
– Нет, – возражает Леви, – я создал место, где вам ничто не могло навредить.
– Кроме тебя!
Леви на миг опускает глаза, но тут же снова возвращает взгляд на меня; из его глаз сочится леденящий холод, как будто он что-то просчитывает в уме – время, которое ему потребуется, чтобы вытянуть вперед руки и сжать мое горло.
– Мне нужна была жена, которая не бросила бы меня и не решилась бы пойти против, – цедит сквозь зубы Леви.
Я отступаю на шаг назад. К горлу подкатывает комок.
– Я всегда хотел только тебя. Ты – единственная, без кого я не смог бы жить.
Быть может, некогда так и было. Да только теперь все иначе. Он любил ту девушку, которой я была, когда ему подчинялась и не задавала вопросов на глазах у людей, которая была слепой, покорной и кивала всякий раз, когда он просил делать насечки на пограничных деревьях. А сейчас… сейчас мне нельзя доверять. Сейчас я опасна!
– Я дал тебе все, что ты желала. Я дал тебе сестру, я дал тебе то, что не хочется потерять, – причины для того, чтобы остаться.
Мыслям в голове становится тесно. «Он дал мне сестру». Покопавшись в глубинах памяти, я внезапно сознаю, что выжигает в моем сердце брешь: у нас с Каллой не было общего детства! Она появилась в общине позже, гораздо позже. И поселилась в фермерском доме – пришлая, чужая мне по крови. Но как же быстро я поверила в наше родство! А теперь она – с пулей в теле – пытается сбежать из Пасторали. И мы, возможно, никогда уже не увидимся.
Мне надо отвернуться от Леви, помчаться к фермерскому дому, оттуда – к дороге. Я еще могу догнать их с Тео. Но Леви, словно считав мои мысли, резко устремляется вперед и хватает меня за руки. От его прикосновения мое тело содрогается от омерзения. Хотя всего лишь пару дней назад я таяла в объятиях Леви, стремилась прижаться к нему, слиться, стать с ним одним целым. Раньше, но не сейчас.
Леви припирает меня к стене садового сарая. Спина врезается в горизонтальные бревна. Рана на виске саднит, кровь затвердела скорлупой на коже. Я сознаю, что Леви тяжелее меня, а он нависает надо мной, обдает дыханием мои волосы. И все-таки я не могу понять, чего он хочет: зажать меня в объятиях и поцеловать или обхватить руками мое горло и задушить.
– Я мог бы убить ее, когда она пожаловала в общину, эту Мэгги Сент-Джеймс… И Тревиса я тоже мог убить. Я сделал бы это, и никто бы не узнал, – захлебывается бормотанием Леви. – Но я не мог допустить, чтобы люди в общине увидели, что чужаки способны пробраться к нам по лесу и не заразиться ветрянкой. Поэтому я предал их забвению.
Леви рассказывает это так, словно он сделал благое дело, проявил милосердие, как человек с высокими моральными принципами.
– Я позволил им сблизиться – Тревису и Мэгги. Затем внушил им кое-какие воспоминания, и вскоре оба во все поверили. Вы все поверили. Вы хотели верить в мир, который я для вас создал.
Глаза Леви расширяются, руки все крепче сжимают мне горло.
– Разум человека податлив и пластичен. Им так легко манипулировать. Ты хотела верить в то, что Калла с Тео жили здесь всегда, с основания общины. И ты в это верила. – Замолчав, Леви убирает с моих глаз прядь волос. – Иногда я даже задаюсь вопросом: как далеко возможно зайти? Во что еще я мог бы вас заставить поверить?
Я с отвращением от него отворачиваюсь:
– Любовь к себе ты тоже мне внушил?
– Ну, ты же этого хотела…
Мы все верили Леви благодаря его гипнозу! Он нашел способ, как нас убеждать, уговаривать лживыми словами, – он рассказывал нам байки, в которые нам хотелось верить. Мы, как самые глупые овцы, следовали за пастухом-монстром на заклание.
Я пытаюсь вывернуться из его рук, но Леви лишь сильнее прижимает меня к стене. Его рот всего в паре дюймов от моих губ.
– Я использую тебя, Би, чтобы укрепить веру всех остальных. Я скажу им, что ты заболела, заразилась ветрянкой под стать Эшу и Тёрку. Я им скажу, что ты пыталась сбежать из общины вместе с Колетт и ее ребенком. Но лишь вступила в лес, как гниль мгновенно проникла в тебя. Я скажу им, что ты умерла очень быстро, до отправления обряда. И я похоронил тебя на нашем кладбище. Из доброты и гуманности. И все насельники Пасторали еще раз удостоверятся, что покидать ее пределы нельзя, что в нашем лесу таится опасность. Твоя смерть их окончательно убедит.
Рука Леви скользит по моему животу, замирает на нем, словно он способен почувствовать жизнь, развивающуюся во мне. Но уже через секунду эта же рука возвращается по моей груди снова к горлу. За ней неотрывно следят его глаза. Как будто Леви наслаждается каждым мгновением, моими последними нервными вдохами.
– Ты всегда была моей любимицей. Ты нравилась мне еще в детстве, – пальцы Леви снова смыкаются на моей шее, нащупывают пульсирующую в ней кровь, поддерживающую жизнь в нашем ребенке.
– Не делай этого, Леви, – пытаюсь обрести голос я. – Ты убьешь не только меня. Ты убьешь и нашего ребенка!
На секунду его пальцы замирают, губы сморщиваются.
– Я сделаю вас обоих мучениками, – ухмыляется он. – Пожертвую вашими жизнями во спасение остальных!
Часть Леви всегда меня опасалась. Он боялся, что однажды я все вспомню, что зрение вернется ко мне и я расскажу всей общине, что он творил, что он в реальности представляет собой. Леви боялся утратить контроль. И теперь он пытается его удержать.
Не мигая, вонзив пальцы в мои голосовые связки, Леви сдавливает мне горло. Всего несколько секунд – и я начну задыхаться, а мое тело – корчиться в конвульсиях, из последних сил борясь с Леви за глоток воздуха. Всего один глоток…
– Ты не почувствуешь боли, Би, – вкрадчиво произносит он.
Я сразу вспоминаю этот тон! Именно таким мягким, убаюкивающим голосом он нашептывал мне на ухо слова лжи, становившейся правдой. Именно такой голос Леви использовал для гипноза, чтобы добиться желаемого. Но я не хочу впускать его слова в свое сознание! Мои пальцы расцарапывают Леви грудь и шею, я стараюсь оттолкнуть его от себя, но голова уже кружится, а в глазах искрит.
Внутри полыхает страх, сжигая боль в душе и теле. Еще миг – и остается только ужас. Но я вспоминаю! И руки тут же опускаются вниз. Пальцы ищут то, что заткнуто под пояс юбки. Есть! Вот она – гладкая деревянная рукоятка, я сжимаю ее в руке. Собравшись с последними силами, делаю выпад ножом.
Лезвие прорезает ткань, плоть, утапливается в туловище Леви, и мою руку заливает теплая жидкость. Время замедляется, растягивается. Глаза Леви округляются, зрачки на миг расширяются и тут же сужаются до точек размером с булавочный укол.
Его руки отпускают мое горло, тело осаживается и заваливается назад; рот разверзается в немом крике, а пальцы скрючиваются в конвульсии. Я захожусь кашлем, судорожно втягиваю воздух, ноги не держат меня, но я не позволяю себе упасть. Сделав шаг вперед, я снова хватаюсь за нож, не давая Леви вытащить его. Взгляд падает на маленький шрам на его подбородке. Тот самый шрам, к которому я так любила прикасаться и который так любила целовать в юности. Секундное воспоминание стирает решимость: «Я нанесу тебе еще один шрам. И ты уже не сможешь его залечить!» Я вдавливаю нож глубже. И наблюдаю, как при этом корчится Леви.
Сердце бьется, стучит, колотится сильно, до боли. Я всегда знала слабость Леви. Его слабостью была я. И даже сейчас он недооценил, на что я готова была пойти, чтобы исправить то, что он наделал. Леви падает на колени, в его глазах мелькает недоумение, рот брызжет слюной, горло душит подступающая кровь. Я тоже опускаюсь наземь рядом с ним, не отводя от Леви взгляда. Пусть мое лицо станет последним, что он увидит! И запомнит – уже навсегда.
Я вытаскиваю из его тела нож, рука пахнет кровью – с тем самым характерным, металлическим привкусом.
– Я хочу, чтобы ты это ощутил, – говорю я Леви слова с трудом прорываются сквозь преграду из клацающих зубов. – Знай, это я забрала у тебя жизнь. Я лишила тебя всего!
Кровь стекает с губ Леви. Зрелище жуткое, но я не отворачиваюсь:
– Я всегда была сильнее тебя!
Мои губы невольно кривятся в улыбке, а Леви ритмично моргает. Он пытается что-то сказать, но не может. Ложь больше не осквернит его рот. И никто не услышит его лукавых, обманчивых слов.
– Ты всегда был слабым!
Веки Леви подрагивают, он явно силится не закрывать глаза. И я снова всаживаю в него лезвие – на этот раз еще сильнее, еще глубже, по самую рукоятку, только ниже, туда, где почки. Чтобы положить конец его лживой жизни. И сразу подмечаю перемену в лице Леви; краски сбегают с него, кожа приобретает оттенок козьего молока.
– Сдохни, лжец! – шиплю я, наблюдая за Леви.
Истекая кровью, он заваливается на бок, руки повисают, как листья кукурузного початка. Грустное и отвратительное зрелище… Вытащив нож, я встаю на ноги, тело сотрясает дрожь, хотя внутри все пышет жаром. Я убила его! Человека, которого любила… Он это заслужил.