Мрачные сказки

– Когда мы уходим?

– Прямо сейчас, – сглатываю я, сознавая всю серьезность того, на что мы собираемся пойти. – Мы встретимся с Каллой и Тео на дороге. Но сначала мне нужно кое-что сделать. Собирайте вещи, я скоро за вами приду.

Это не входит в план. Мы с Каллой и Тео этого не обсуждали. Но я должна это сделать перед тем, как мы покинем Пастораль. Бросить ему вызов, открыто выразить свое неповиновение. Доказать, что не люблю его больше! Я хочу, чтобы Леви узнал: я ухожу и назад никогда не вернусь!

Выскользнув из хижины, я ныряю под полог деревьев.

Своим уходом из общины мы предаем основы всего, что создавали здесь. Мы порываем с принципами общежития, которым нас учил Леви. Он хотел, чтобы мы слепо верили: любой, кто переступит границу, заболеет ветрянкой. Но если это я вонзала нож в стволы и вырезала в них раны, значит, они совершенно здоровы! Сок, вытекающий из светлой древесины, безвреден, а воздух не разносит между деревьями поры болезни, поджидающей новые жертвы – забредших в лес людей.

Я теперь вообще не уверена в том, что этот лес опасен. Может быть, опасность живет лишь в сердцах порочных людей? Я торопливо двигаюсь в темноте. Возврата нет. Это единственный способ спасти Колетт, ее ребенка и себя.

Солнце уже скрылось за соснами, небо затянуто сумеречной дымкой. Я ее не вижу, но ощущаю кожей. Я прячусь за деревьями, чтобы меня не заметили, но все равно нервничаю. Чем ближе я подхожу к дому Леви, тем сильнее мое напряжение. Мне даже кажется, что я состою из одних узлов и крученых волокон, извившихся как листики шалфея в обугленных вязанках на ветках деревьев.

Ранний вечер. Леви с Алисой наверняка еще где-то в общине. Но я осторожничаю. Подкравшись к задней двери, поворачиваю ручку и проскальзываю в дом. Если Леви меня схватит, вряд ли он мне поверит. Теперь – после всего, что случилось. Что бы я ему ни наплела, он едва ли примет мои отмазки за чистую монету. Но я также знаю: одна из половинок Леви меня сильно побаивается. Всегда боялась. Леви понимал: однажды я его предам, он потеряет надо мной контроль. И он не ошибся. Внутри меня клокочет ярость; угольки, тлевшие слишком долго, теперь заполыхали во всю мощь.

В доме тихо и пусто. Я в этом уверена. Но даже если бы хозяева спали – что маловероятно в столь ранний вечерний час, – я бы услышала их дыхание сквозь стены, почувствовала бы тяжесть их тел, лежащих на кровати, их гнет сквозь половицы. Дом подсказал бы мне, что они здесь.

Я быстро пересекаю кухню, вхожу в гостиную. Всего пару раз притрагиваюсь к стенам, чтобы убедиться, где нахожусь, хотя могла бы передвигаться без ориентиров. Я знаю этот дом как свой собственный.

Из кармана в юбке я достаю засушенный нарцисс. Я хранила его между страницами своего дневника в спальне и вынула оттуда перед тем, как покинуть фермерский дом. Поначалу я думала забрать его с собой – единственную ценную для меня вещь, которую мне не хотелось оставлять в Пасторали. Но, шагая по тропинке к родильной хижине, я поняла: этот засохший цветок перестал быть для меня ценностью. И испытала потребность его вернуть. Да, было время, когда он многое для меня значил – первый цветок, который подарил мне Леви, когда мы были юными, когда наши взоры пылали страстью, сплетенные пальцы рук никогда не размыкались, а губы часто сливались в поцелуе.

Но теперь тонюсенькие белые лепестки напоминают мне лишь о том, как обошелся со мной Леви. Он разбил мне сердце, надломил меня. Я решила оставить нарцисс в его доме – в знак того, что ухожу от Леви и никогда к нему не вернусь, что я больше его не люблю.

Пальцы нащупывают край дивана. «Куда бы положить этот гадкий цветок?» Может быть, подняться на второй этаж и оставить его на подушке Леви? Тогда его увидит Алиса, когда они будут ложиться в постель. И начнет задавать Леви вопросы, выяснять, кто его мог оставить. Но в глубине души я понимаю: мне не важно, что подумает Алиса, бросит ли она Леви или нет, потому что я его бросаю. Я ухожу и не собирюсь возвращаться.

Приблизившись к камину, я нащупываю деревянную полочку. Чем не место для цветка? Леви, может, и не заметит его сегодня ночью, а увидит через день или два. Ну так это к лучшему. У нас будет время отъехать от Пасторали подальше, прежде чем он узнает правду. Я уже готова положить нарцисс на полочку, как вдруг слышу скрип открывшейся двери на кухню. Леви вернулся! И он не один. Рядом женский голос. Его жена! Я чую ее сладко-сахарный, пряный запах и прирастаю ногами к полу. В горле застревает ком. Но мне нельзя стоять! Мне нужно выбраться отсюда, прежде чем они меня увидят! Упав на коленки, я заползаю за стул.

Алиса что-то шепчет. Что именно, я разобрать не могу. А потом заливается смехом. Ей невдомек, как мерзко поступил со мной Леви. Она не знает, что он предал мою любовь и однажды может так же отказаться и от нее. Но слышать их вместе невыносимо! К горлу с новой силой подступает гнев. Мне хочется закричать, завопить, завыть. Дать волю первобытной сущности, обнаружившейся внутри. Но больше всего мне хочется причинить Леви боль.

Их шаги пересекают кухню. И снова шепот. Наверное, клянутся друг другу в любви и верности… Я жду, когда они поднимутся по лестнице и направятся по коридору к спальне. А потом я услышу шорох сбрасываемой одежды и тяжелое дыхание обоих.

Но ничего такого не происходит. Зато хлопает снова задняя дверь, а затем – тишина. Возможно, они забежали в дом всего на пару минут – чтобы не целоваться на глазах у всех. И теперь занялись обычными вечерними делами. Алиса на общинной кухне приготавливает закваску для завтрашней выпечки хлеба, а Леви инспектирует общину…

Похоже, они действительно ушли. Но я не тороплюсь встать с колен. Я прислушиваюсь, хочу убедиться в этом наверняка, прежде чем встать и выбежать из дома. Сделав новый вдох, я старюсь подольше задержать дыхание, чтобы лучше слышать. Но сердце бьется слишком громко, так громко, что рискуют лопнуть барабанные перепонки. Этот стук заглушает мне прочие звуки.

И вдруг… чья-то рука, больно стиснув мой локоть, рывком ставит меня на ноги. Я вскрикиваю. Весь воздух вырывается из легких с одним дрожащим выдохом.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Леви сжимает мои плечи так сильно, что, взвизгнув от боли, я роняю на пол засохший нарцисс. А он его даже не замечает. Не замечает! И оттаскивает меня от стула, подальше от маленького расплющенного цветочка.

– Что тебе нужно в моем доме? – рявкает Леви почти у самого моего уха.

Его резкий голос обжигает мне кожу. И от него несет алкоголем. Леви снова напился.

– Я ухожу из Пасторали, – выпаливаю я.

Мне не следовало произносить этих слов. Но я испытала такое неподдельное удовольствие, когда они слетели с моих губ! Каждое из них звенело непокорностью. И под каждым скрывалась измена. Дыхание Леви учащается, руки еще крепче сжимают меня, притягивают к себе мое лицо.

– Ты никуда не уйдешь!

Эта злоба всегда в нем жила – затаенная, тщательно скрываемая. Я это знала. А теперь она прорывается. Даже не желая меня больше как женщину, Леви не хочет отпустить меня из Пасторали. Он не хочет, чтобы я его покинула. И не потому, что он переживает, как бы я не заразилась ветрянкой в лесу, а потому, что ему нужен контроль. Всегда и над всеми. Особенно надо мной.

– Ты решила, что можешь сбежать, а я об этом не узнаю? – скрежещет зубами Леви. – Думала меня перехитрить? – Скривив в ухмылке губы, Леви волочет меня к лестнице.

Алисы в доме уже нет, задняя дверь захлопнулась пару минут назад. Она ушла, теперь на самом деле, по-видимому, заканчивать свою работу.

– Я всегда знал, что ты попробуешь сбежать, – бормочет Леви. – Я даже удивлен, что ты так долго тянула.

Он тащит меня по ступеням наверх, я спотыкаюсь и падаю на колени, но он не замедляет темп, а продолжает тянуть меня за собой. Я ударяюсь икрами о каждую ступеньку, каждый шаг добавляет мне ссадин.

– Ты, похоже, решила увести еще и Колетт с ее ребенком. – Когти Леви впиваются в мою плоть. – Ты с самого начала хотела ей помочь. Ты усомнилась в правильности моего решения!

– Леви! – взмаливаюсь я. – Остановись…

– Я все для тебя делал, – не останавливается он.

Мы наконец наверху, и он тащит меня вперед.

– Я с детства заботился о тебе. А теперь ты удумала меня бросить? – Каждое его слово – как удар плети.

Леви сейчас совершенно другой, и голос его как чужой. Слышу щелчок отпираемого замка, распахивающуюся дверь и сразу понимаю, где я. В коридоре, чуть дальше от спальни. Возле чулана, который Леви по непонятным мне причинам всегда запирал. Он ослабляет хватку на моей руке, и пальцы больно покалывает от приливающей крови. А затем… Леви заталкивает меня в чулан. Я спотыкаюсь, вытягиваю вперед руку, чтобы схватиться хоть за что-нибудь. Но ударяюсь лбом об острый деревянный угол. Глаза заливает кровь.

И мне впервые приходит мысль: а вдруг он собирается меня убить? Я трогаю лоб, ощущаю на пальцах липкую теплую жидкость, у нее металлический привкус.


– Я не позволю тебе уйти, – заявляет Леви.

Его голос немного смягчается, как будто ждет от меня понимания:

– Я не позволю увести своего ребенка.

Мой подбородок трясется; теплая кровь из ссадин и ран стекает по ногам и виску. Голова кружится.

– Леви, пожалуйста, – бормочу я.

Дверь захлопывается, и замок запирается. Я в чулане. Как птица в клетке. Шаги Леви удаляются по коридору. Через миг его тяжелые сапоги громыхают по лестнице.

Мои ладони скользят по стенам узкого и тесного чулана, нащупывают полки, ряд курток, пиджаков и пальто, свисающих с металлических крючков вешалки. Я нахожу дверь, но ручки на ее внутренней стороне нет. Одна сплошная деревянная поверхность. Я изо всей силы пытаюсь надавить на нее плечом, но дверь не поддается ни на дюйм. А потом до меня доносится стук задней двери, и я понимаю: Леви покинул дом.

Ободранные на лестнице колени жжет, голова болит, виски пульсируют. Я опять надавливаю руками на дверь, пытаясь ее открыть. Но уже начинаю сознавать: мне не удастся выбраться из чулана, пока Леви не отопрет его снаружи.

Сев на пол, я подпираю коленями грудь. Сердце колотится слишком быстро, от запаха свежей крови меня начинает подташнивать. Я вспоминаю времена, когда засыпала в объятиях Леви, когда он целовал меня в лоб, а комнату заволакивали теплотой лучи закатного солнца, просачивавшиеся сквозь занавески на окне. Как же я ему верила! Как доверяла! Воображала, как мы вместе прогуливаемся по общине на старости лет – уже поседевшие, но по-прежнему держащиеся за руки.

А сейчас я понимаю: это были фантазии девочки-подростка, девочки, влюбившейся в Леви на лугу под жужжание толстых откормленных пчел и аромат полевых цветов, разносимый ленивым теплым ветерком. Та девочка с былинками травы, застрявшими между пальцами ног, легко попала в тенёта любви. А теперь я позволила Леви ее предать. Какая же я глупая женщина! Поверила в невозможное…

Я зажимаю ладонями глаза, темнота становится черной. Настолько черной, что мне кажется, будто я уткнулась лицом в пол. Я провожу рукой по волосам, нахожу в них узелки и распутываю. Голова раскалывается, разум в прострации, не желающей отступать. Но вот кровь на виске и голенях останавливается, начинает свертываться и запекаться. Тело – этот эффективный механизм – стремится восстановиться, однако сердце ему неподвластно. Оно продолжает мучительно ныть, даже когда боль во всем теле слегка утихает.

Опустив руки, я открываю глаза. Чулан погружен в кромешную тьму. Но она потихоньку рассеивается. Тени обретают форму. Ощущение, будто я пробуждаюсь от сна и пытаюсь сориентироваться по знакомым предметам в комнате. Надо мной висит шерстяной жакет. Вот синий комбинезон с пятнами на коленках. А вон деревянная полка. Эти вещи проступают из темноты, как камушки на дне пруда сквозь слой воды над ними.

Моргнув несколько раз, я пытаюсь всмотреться в комбинезон, но картинка становится размытой, зернистой всякий раз, когда я слишком долго задерживаюсь взглядом на какой-то его части: на кромках штанин, двух серебристых пуговицах на грудке, металлическом крючке, на котором висит комбинезон. И все-таки я все это вижу! Нечетко, но вижу.

Не обращая внимания на гул в голове, я встаю с пола на ноги и прикасаюсь к плотной джинсовой ткани. Зажимаю ее между большим и указательным пальцами – чтобы убедиться: она настоящая, реальная, а не жестокий обман темноты.

Выпустив из руки штанину я осматриваю маленькую квадратную комнату. И чем чаще я моргаю, тем явственней вижу предметы. Как будто пелена, застилавшая сетчатку, растворяется. А вот и полка, о которую я ударилась головой, когда Леви затолкнул меня в чулан. Протянув к ней руки, я ощупываю острый угол. Удар, вспышка… в памяти, как в калейдоскопе, кружатся воспоминания. Всё тело в синяках, ранах и ссадинах, но мне не до них. К моим глазам возвращается зрение!

На полке расставлены книги. Кончиками пальцев я провожу по их корешкам. Некоторые из них очень тонкие, другие, наоборот, широкие, с оттиснутыми буквами. Я не читала книг с юности. С той поры, как потеряла зрение. Я подношу лицо ближе к книгам, пытаюсь разобрать буквы. Буквы, которые образуют слова, составляющие названия. Мозг медленно вспоминает, как формируются эти символы, как они превращаются в повествовательные предложения, излагающие целую историю. Я слишком долго черпала информацию по звукам, исходившим от деревьев, шелесту ветра, менявшего направление, и характерным выдохам, испускаемым чьими-то легкими.

А теперь мой разум пытается воспринять эти печатные буквы и понять их значение. Авторы и названия книг: Э. С. Уоррен «Как править народом», Эллисон Кармайкл «Возвращение к простому образу жизни и натуральному хозяйству», Сунь Цзы «Искусство войны», Берт Ферни «Овладение магией и старинными карточными фокусами».

Последний заголовок застревает у меня в голове, прокручивается в мозгу, оживляя воспоминания, которые лежали мертвым грузом в отдаленном уголке памяти, а теперь начали проявляться. Сняв книгу с полки, я рассматриваю обложку: на каменной поверхности разложена веером колода игральных карт. Из них лишь джокер смотрит лицом вверх. Верхнюю треть обложки украшают звезды, рассеянные по черному фону. Я помню эту книгу. Я видела ее на коленях Леви, когда мы были детьми.

Я лежала на спине, на лугу за фермерским домом, солнце грело мне лицо, а Леви упражнялся в карточных фокусах. Он давал мне выбрать карту, потом перетасовывал колоду и через пару секунд вытаскивал из нее загаданную мной карту с широкой, довольной ухмылкой. Я кивала, и мы начинали все заново. Леви отлично справлялся с фокусами, но предпочитал отрабатывать их сначала со мной и только потом показывать другим членам общины. Он хотел отточить свое умение до мастерства, а я лишь улыбалась, наблюдая за его предельной сосредоточенностью: от напряжения у него даже веснушки на носу собирались в кучку. Мы были тогда юными, по тринадцать-четырнадцать лет. И целовались еще робко, с оглядкой, прячась под сенью орешников. А потом бежали по тропинке в Пастораль, чтобы выпросить у Руны остатки теста, из которого она выпекала сладкий хлеб с лавандой.

Я поспешно возвращаю книгу на полку. Не хочу, чтобы воспоминания спровоцировали у меня слезы. Если Леви прятал в запертом чулане лишь эти книги, тогда, может, ему нечего больше скрывать? У него нет других тайн и секретов. Он более открытый и искренний, чем я думала. Просто человек, боящийся потерять власть и контроль над людьми. И ничего дурного.

Я тру глаза, зрение на миг затуманивается, но быстро восстанавливается. Взгляд падает на полку ниже. Там тоже книги: Хельга Боар «Как перехитрить мозг», Реджинальд Картерсмит «Разум и мышление после рождения». А потом мой взгляд перескакивает на другую книгу, и перед глазами, словно искра, вспыхивает воспоминание: эту книгу Леви начал читать, когда у него пропал интерес к фокусам и плетению венков из одуванчиков и лент. Эту книгу он читал просто с яростным рвением. Жадно ловил каждое слово и цитировал мне целые абзацы, словно хотел, чтобы и я прониклась ее содержанием. Леви захотелось проверить, сможет ли он сам делать то, чему учила книга: заставлять других людей видеть, слышать и обонять вещи, которых в реальности не было. И… забывать все остальное!

Я снимаю книгу с полки. Она тяжелая, объемная по содержанию, в ней много страниц. И эта книга не для забавы детей на праздновании дня рождения. Это медицинское пособие для практического использования. Леви потребовались годы, чтобы изучить и осмыслить ее досконально. Я вожу пальцами по буквам, заставляю нетренированные глаза фокусироваться на словах. И внезапно в голове всплывают воспоминания, четкие и ясные.

Я вспоминаю практически все. Всё! Эту книгу написал доктор Артур Трембли. А называется она «Гипноз и его применение на практике для изменения мозговых функций».



Калла

Ночное небо усеяно звездами, но в воздухе пахнет приближением грозы. Добравшись до окраины общины, мы ныряем в шеренгу деревьев. Ни к чему, чтобы нас заметили. За оконными стеклами уже мерцает свет свечей; родители загнали ребятишек домой и укладывают их спать. Пастораль погрузилась в вечернюю тишину.

Мы проходим мимо общинной кухни. И в окне я вижу две фигуры: Алиса и Руна, как повелось, трудятся допоздна. И значит, Алисы дома не будет, когда мы туда придем. На восточной оконечности общины мы пересекаем главную тропу и, крадучись, пробираемся к парадной двери дома Леви. Внутри темно, ни одна свеча не горит.

Очень надеемся, что Леви не изменил своему вечернему ритуалу последних дней и сильно напился. А теперь валяется в отключке на постели – неподвижное человеческое тело, которое не проснется, даже если ударить его по башке. Но мы не уверены, и поэтому Тео очень осторожно приоткрывает входную дверь, прислушиваясь ко всем звукам в доме. Оглянувшись на меня, муж поднимает вверх ладонь – велит мне обождать на крыльце. Но я мотаю головой – не собираюсь томиться одна в тревожном ожидании.

– Нет, я тоже пойду, – шепчут губы.

Опустив руку, Тео кивает. У нас нет времени на споры. Муж снова поворачивается к двери, и мы вместе проскальзываем внутрь. В доме холод и сквозняк. Мы пробираемся через гостиную к кабинету. Задев голенью стул и потеряв на миг равновесие, я чуть не падаю. С губ непроизвольно срывается вскрик. Тео бросает на меня косой взгляд, и я поспешно зажимаю рот рукой. И опять напряженно прислушиваюсь – не идет ли кто по лестнице, не проснулся ли Леви. Но все тихо. И на втором этаже никакого движения.

Либо Леви действительно вырубился, либо его вообще нет в доме. Возможно, бродит по общине. Приблизившись к широкому рабочему столу, Тео склоняется и выдвигает один из ящиков. Полки на дальней стене заставлены книгами; я улавливаю их характерный запах – запах типографской краски и клея. Занавески на окне плотно задвинуты. Тео вытаскивает из ящика стола связку ключей (от всех машин, что когда-либо приезжали в Пастораль). Положив их на стол, он пытается отыскать нужный ключ.

– Ты помнишь, как он выглядел? – шепчу я.

Тео не отвечает, его руки методично перебирают ключи, прицепленные на металлических кольцах или шерстяных шнурках. В связке есть ключи, связанные вместе. Наконец муж подносит к глазам один ключ. На нем болтается квадратная металлическая пластинка с надписью «Озеро Лоун-Пайн». Это сувенир на память, вроде тех брелоков, что продаются в маленьких магазинчиках при заправках у площадок для кемпинга.

При взгляде на него у меня всплывают воспоминания. О подобных местах – кемпингах, петляющих дорогах, автомобильных радиоприемниках и запахе палатки, только что поставленной после длительного сиденья в гаражах и на чердаках.

– Думаю, вот этот, – говорит Тео, показывая мне ключ.

И, уставившись на него, замолкает на пару секунд. «Может, и ему вспоминаются похожие сцены?»

– Это ключ от моего пикапа, – заявляет муж так, словно хочет себя убедить.