Мрачные сказки

– Ты устала, – говорю я сестре.

В ее глазах страх. Я пытаюсь протянуть к ней руку, но, уловив мое движение, она вздрагивает и пятится назад, подальше от крыльца.

– Я не устала, – выпаливает Би, ее голос звенит туго натянутой тонкой струной. – Я спала много лет.

Би прикладывает к правому глазу ладонь и морщится:

– Со мной что-то странное. В голове туман.

Я приближаюсь к ней на шаг. А что, если… Может, и у Би – как у меня и Тео – стали проявляться смутные картины воспоминаний? Калейдоскоп совмещенных образов начал расщепляться на части, как старая деревяшка – на щепки?

– Ты в порядке, – говорю я сестре, под веками которой уже собираются слезы. – Отдай мне нож, Би!

У меня самой голова раскалывается. Слишком много параллелей сходится сразу: Би – не моя сестра. Все не так, как нам представлялось. Подбородок Би клонится набок, как будто она обдумывает мое требование. Но затем я слышу:

– Нет, не могу. Он мне нужен.

– Пожалуйста! – Я осторожно, стараясь не спугнуть ее шумом, придвигаюсь к Би. – Ты права, наша память нас обманывала.

В глазах Би неуверенность, челюсти скрежещут.

– Я не могу здесь оставаться, – бормочет она, поворачивая голову к лугу и лесу за ним, словно они ждут ее возвращения, беззвучно призывают к себе.

Би отходит от меня еще на шаг, в траву.

– Я тебя понимаю, – зеркально повторяю я ее движения.

Я могла бы сказать ей всю правду. Что я ей не сестра, как и она мне. Но меня удерживает безумный взгляд Би. И вместо этого я, быстро метнувшись вперед, хватаю ее за руку и пытаюсь вырвать нож. Но Би, отпрянув с пронзительным вскриком в сторону, пытается от меня увернуться, взмахивает рукой, и лезвие ножа вспарывает мое предплечье. Капли теплой крови орошают траву.

Отпустив руку Би, я ладонью зажимаю порез. Он глубокий, края рваной раны мгновенно расходятся, и к моим ногам уже не каплет, а стекает из-под пальцев ярко-алая струйка. Би отшатывается, в ужасе раскрыв рот. Она понимает, что сделала. Я вижу, как она дотрагивается до кончика лезвия пальцами и вздрагивает, ощутив на них липкую кровь. Глаза Би округляются от шока, по щекам льются слезы.

– Все нормально, – шепчу я. – Ты этого не хотела.

Би мотает головой, быстро и безостановочно, всматриваясь сквозь темноту своих незрячих глаз. Их зрачки снова замутнели, потеряли фокус. Одно непреднамеренное насильственное действие – и она впала в ступор.

– Би! – Я протягиваю к ней здоровую руку.

На этот раз она не отстраняется от меня; ее тело расслабляется. Но Би продолжает прижимать нож к бедру, отказываясь отдавать.

– Я должна тебе кое-что рассказать, – говорю я. – Я должна сказать тебе правду.



Тео

Мы думали, что на нашей террасе жил незнакомый мужчина. Чужак, прокравшийся тайком в дом, а потом также незаметно его покинувший. Но этим чужаком оказался я. И я не прятался на террасе.

В памяти всплывают обрывки воспоминаний: поездка в горы, ночлег на продуваемой ветром террасе, когда небо сыпало снегом. А затем, когда я узнал, что Калла – Мэгги Сент-Джеймс, я понял, что нам обоим надо уходить. Грозовой ливень хлестал по стенам фермерского дома, и Леви на террасе заявил, что не позволит мне уйти. Помню, как мы подрались, как легким стало недоставать воздуха, а потом окно разбилось, и стеклянный осколок вонзился мне в голову над левым ухом. Я до сих пор вижу шок в глазах Леви – он не хотел, чтобы все зашло так далеко. Я прикасаюсь к шраму над ухом. Как же долго эта рана мучила меня, изводила по ночам болью! А я не мог вспомнить, как получил ее.

В ту самую ночь Калла зашила мне рваные края раны за кухонным столом. За месяц, что я провел на террасе в деревенском доме, в наших отношениях произошли перемены. Я влюбился в Каллу. И в ту ночь я впервые поцеловал ее. А на следующее утро, проснувшись в ее постели под лучами солнца, пробивавшимися в комнату сквозь шторы, я предложил ей покинуть Пастораль, едва растает снег. И она согласилась.

Должно быть, я предполагал, что что-то произойдет. Возможно, чувствовал, что память о прошлом стирается. Потому-то я и спрятал в доме страницы из блокнота – последнее напоминание о том, кем я был до того, как мой рассудок помрачился. Но последнюю – третью – страницу я хранил в кармане несколько дней, не зная, куда ее положить, чтобы никто не смог найти. Никто, кроме меня…

Это последнее воспоминание из той поры. Но теперь мужчина, которым я был прежде, начинает брать верх над тем Тео, которым я стал. Разум проясняется, как после долгого и крепкого сна. Словно живительная приливная волна накатывает и омывает, очищает мой рассудок. Я стою на кухне. Держу фотографию Мэгги и пытаюсь разглядеть жену в размытом, поврежденном образе, в нежном взгляде голубых глаз, устремленных прямо на меня. И в этот момент сетчатая дверь с шумом распахивается.

Вбегает Калла – лицо бледное, рука прижата к предплечью.

– Она этого не хотела, – бормочет жена.

На пол течет кровь. А за Каллой, как напуганный зверек, переминается с ноги на ногу Би, прижимающая к бедру нож. Усадив жену за обеденный стол, я отвожу ее руку от раны – глубокого неровного пореза. А Би тем временем проходит к лестнице и поднимается на второй этаж. Через пару секунд до нас доносится шум хлопнувшей двери в ванную.

– Это вышло случайно, – прикрыв глаза, поясняет Калла.

Нож прошел сквозь кожу и слой плоти. Схватив кухонное полотенце, я прижимаю его к ране:

– Пойду за Феей, рану необходимо зашить.

Но Калла мотает головой:

– Не надо.

И я понимаю: она хочет, чтобы все происшедшее осталось между нами. Если Фея узнает, узнают и другие члены общины. Они захотят выяснить, что случилось, почему Би порезала свою же сестру. Начнутся расспросы, перешептывания, пересуды. Но именно сейчас нам этого не нужно.


Вот почему, стерев кровь, я беру несколько узких лоскутов ткани и начинаю сам бинтовать рану Каллы.

– Откуда у нее нож? – спрашиваю я, понизив голос, чтобы Би не услышала.

Покосившись на предплечье, на котором я завязываю бантиком концы бинтов, Калла съеживается и отворачивается:

– Со слов Би, это она рассекала деревья. Якобы регулярно. Би утверждает, что это не ветрянка расщепляла их ветви и стволы, а она.

Я невольно оглядываюсь на дверь, за которой лес.

– Для чего она это делала?

– Я не знаю. Это какая-то чушь.

А я думаю о болезни, затаившейся внутри деревьев у нашей границы в выжидании, когда они сбросят кору и испустят последний вздох. О болезни, отравляющей лесной воздух. Зачем Би резала деревья ножом? Что заставляло ее делать это?

Мои мысли возвращаются к Леви, к цепочке и странице из блокнота, которые он пытался сжечь в камине. Он хотел, чтобы они исчезли, как Мэгги. Он пытался предать все забвению… Но безвинные люди не уничтожают свидетельства.

– Похоже, нас здесь быть не должно, – прокашлявшись, говорит Калла. – Мы оставили свою жизнь за чертой Пасторали.

Я стараюсь вспомнить, что меня может ждать во внешнем мире. Но вижу лишь пикап и бесконечную дорогу. Наверняка их больше: семья, друзья… Но только мне не удается их вспомнить.

– Я считаю, что нам следует уйти из Пасторали, – заявляет Калла. – До того как мы снова все позабудем.

В мои мысли закрадывается сомнение. Но я киваю жене, потому что понимаю: она права. Речь о наших жизнях. И нас, настоящих, кто-то ждет за стенами леса. Наше прошлое, наши воспоминания ждут нас.

– Хорошо, – соглашаюсь я.



Би

Я сижу в ванной. От тепловатой воды кожу покалывает так, словно ее покусывают маленькие пчелки. Мне необходимо омыться водой: в складки кожи набились грязь, травинки и крошечные лепестки расплющенных полевых цветов. Они изменили ландшафт моего тела. Внутри зыблется беспокойство. Смущающая, озадачивающая потребность в чем-то, от которой я хотела бы избавиться. Но боль, которая меня сейчас терзает, смыть невозможно. Мне нужно что-то более действенное. Гвозди и проволока. Мне нужен нож – такой, как лежит на туалетном столике подле раковины.

Задержав дыхание, я погружаюсь под воду. И мне вспоминаются ощущения, которые я испытывала, когда купалась в мелководье студеного ручья, а проплывавшие мимо листики щекотали мои плечи и локти под стать нежным игривым пальцам. Я выныриваю, прислушиваюсь к стрекоту саранчи, доносящемуся сквозь открытое окно в ванной и встревающему в мои мысли. И чувствую, как мое сознание раздваивается.

Мне кажется, будто я состою из двух человек. Один спит, а другой бродит во сне, как лунатик. И похоже, я способна на чудовищные поступки. Я вырезала ножом отметины на пограничных деревьях. Как долго? Годами? Но для чего я это делала? Я думаю о клеточках, растущих внутри меня, дублирующих себя, множащихся, развивающихся в нечто большее. В моем теле формируется новое тело. Малышка, желающая родиться на этот свет и стать сильной и жизнестойкой, как ее отец. Ребенок, не знающий, кем я в действительности являюсь. Я прикасаюсь к голому животу, к коже, усеянной мурашками, как вдруг слышу тихий стук в дверь и голос Каллы, застывшей у порога ванной.

– Би, можно войти?

Я поджимаю колени к груди, с волос капает вода, шея вжалась в стенку ванной.

– Можно… – отвечаю я.

И сразу слышу скрип приоткрывающейся двери. А за ним – осторожную поступь сестры, заходящей в ванную и притворяющей за собой дверь.

– Прости за то, что я порезала тебя, – мой голос прерывается, звучит нервно, как будто я им долго не пользовалась.

– Это вышло случайно, – покашливает Калла, и я представляю, как она косится на узкое оконце с едва колышущейся на ветру занавеской. А может, она смотрит на нож, лежащий у раковины. Калла не прерывает затянувшуюся паузу. Уж не позабыла ли она, что хотела сказать? Но вот ее руки сплетаются.

– Я не та, кем ты меня считаешь, – наконец выговаривает она.

Не эти слова я ожидала от нее услышать!

– Ни я, ни Тео… мы не те, за кого ты нас принимаешь.

Приподняв голову над краем ванной, я сажусь прямее.

– Тео приехал в Пастораль две зимы назад. Это свой пикап он нашел на дороге. А я… – Калла осекается, а мне уже не хочется, чтоб она продолжала.

Я не желаю услышать то, что она собирается сказать дальше. У меня предчувствие, что это меня сразит, сломает, раздвоит окончательно.

– Я раньше жила в том, другом мире, что существует за пределами Пасторали, – Калла тщательно подбирает слова, подбираясь к правде, до которой докопалась. – Меня зовут Мэгги Сент-Джеймс. Я была писательницей, а потом переселилась сюда. Это было много лет назад. Пять… нет, уже семь лет назад. Я точно не помню, но я знаю…

Вода в ванной становится невыносимо холодной. Мне больше не хочется оставаться в этой комнате и дослушивать до конца признание Каллы.

– Би, я не…

Я предвижу, что она сейчас скажет, потому что подсознательно понимаю: я всегда это знала. Я чувствую, как моя кожа немеет от холодной воды. Резкая грань между правдой и ложью грозит расчленить меня на две части – я слишком часто терла этот рубец, пытаясь содрать с раны грубую корку, увидеть, что под ней, и одновременно страшась, что рана откроется и еще пуще разболится. Меня никогда не покидало ощущение, что в нашем доме что-то не так. И Калла, и Тео казались мне порой чужими.

И все-таки… без этих двух людей я не смогла бы жить. Калла мне не сестра. Как и я ей. Но мне претит слышать от нее это признание, потому что помню те летние сезоны, что мы провели с ней в детстве. Я помню день, когда умерли наши родители и Калла побежала к пруду, а я осталась сидеть в одиночестве в доме, тихо плача в уголке.

А может быть, я горевала по родителям одна? А Калла не грустила на берегу пруда, потому что ее вообще там не было? Потому что мать с отцом не доводились ей родителями и у меня не было сестры. Я всегда была одна? Я прижимаю ладони к глазам – шум в ушах настолько сильный, что голова идет кругом. Опережая Каллу, я спрашиваю:

– Почему мы помним то, чего с нами не было?