Молоко без коровы. Как устроена Россия

Несмотря на комплименты демократии, фантастический рост Южной Кореи с 1960-х гг. проходил под контролем военных властей. По уровню доходов кореец был чуть беднее жителя Сомали, сейчас – в 24 раза богаче. Государство пестовало национальный капитал: строило заводы и передавало их частникам. Но ими не были друзья генералов-президентов Пак Чон Хи и Чон Ду Хвана. Поддержка привязывалась к достижению заявленных результатов по экспорту: не вышел на мировые рынки – ничего не получил. А внешняя агрессия направлялась исключительно на коммунистов из КНДР.

Модернизация не может проводиться только для Москвы и Петербурга за счет остальной страны. Исламской революцией обернулись реформы в Иране при шахе Мухаммеде Резе Пехлеви, когда передовые западные порядки пересаживались при помощи авторитарных методов. А полиция и СОБР не защитят, если 90 % населения недовольны.

В начале XX века сказочный рост пережила Аргентина. Модернизация? Ничего подобного. Просто идеальные условия для мясного животноводства совпали с возможностью завалить дешевой говядиной полмира: как раз появились холодильники и трансокеанские перевозки. Аргентинец стал богаче француза, но, как и в России эпохи дорогой нефти, власти испугались системных реформ и перестройки экономики. Как и у нас, политики-популисты обещали не создать новое богатство, а перераспределить старое от богатых к бедным[2]. И пенсионер думал: раз пенсию повышают – значит, наша экономика растет. Великая депрессия и мировые войны обвалили аргентинский экспорт, следом ушли инвестиции, а вместо них – пустота. Что сегодня экспортирует Аргентина? Разве что футболистов.

Среди стран былого соцлагеря Венгрия считалась одной из самых зажиточных. Поэтому в 1990-е реформы провели щадящие – испугались обозлить народ. Сегодня венгры беднее словаков, на которых недавно смотрели свысока. В отсутствие экономического роста политикам остается распалять идею Великой Венгрии, пока инвестор в ужасе отступает в Румынию или Прибалтику.

Одни из крупнейших на планете месторождений алмазов находятся в Центральноафриканской республике, где в 2018 г. убили трех российских журналистов. Еще больше драгоценных камней в соседнем Конго (Заире). Но не похоже, что эти страны испытывают наплыв искателей приключений, как Калифорния времен «золотой лихорадки». Португальцы и голландцы еще в XV веке описывали ужасающую бедность Конго: здесь не знали ни письменности, ни колеса, ни плуга. Но вот что удивительно: местные не торопились это все перенимать и через 300 лет после появления европейцев. Оказалось, при существующих институтах это не имело смысла! Половину рабочих рук составляли рабы, а налогообложение было совершенно произвольным. Специальный налог взимали каждый раз, когда король ронял свой головной убор. А какие тут могут быть инвестиции, если ты вкладываешь свои кровные, а всю прибыль заберут фискалы короля? Конголезцы, вопреки здравому смыслу, переносили свои деревни подальше от городов (то есть потенциальных рынков сбыта сельхозпродукции), чтобы не быть ограбленными королевскими опричниками.

Де-факто Африка южнее Сахары – самая отсталая часть планеты. Обывательское сознание трактует это по-своему: мол, негры, что с них взять? Но как тогда быть с Ботсваной – государством, затертым между ЮАР, Намибией и Зимбабве и имеющим доход на душу населения на уровне Болгарии и Черногории? Ботсвана не имеет выхода к морю, а половина ее территории приходится на пустыню Калахари, из ресурсов – только крупные запасы алмазов. Но Ботсвана успешна как раз потому, что не дала посадить свою экономику на «алмазную иглу», а сумела распространить у себя те институты, которые сделали Запад процветающим: конкуренцию, защиту собственности, верховенство права, минимальное вмешательство государства в жизнь людей.

Государство, где люди зарабатывают на уровне россиян, до 1966 г. являлось британской колонией Бечуаналенд. Как пишут Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон в книге «Почему одни страны богаты, а другие бедны», на территории размером с Францию имелось 12 км дорог с твердым покрытием и 22 человека с высшим образованием. Вдобавок Ботсвана была окружена государствами, управляемыми белыми, которые с недоверием отнеслись к чернокожему Сереете Хама – первому премьер-министру[3]. Если бы Хама был похож на африканских диктаторов вроде Сиаки Стивенса или Роберта Мугабе, он захватил бы доход от алмазов, создал бы на них отряды опричников и отдал бы им в кормление страну в обмен на службу. Это типичный африканский путь, и экономическое развитие такому диктатору только мешает: независимые предприниматели создают противовес его власти. Но Хама пошел другим путем: на «алмазные деньги» выстроил эффективную бюрократию и независимые суды, провел земельную реформу, создавшую прослойку состоятельных скотоводов. Рост их доходов потянул за собой сектор услуг и даже промышленность. И все это – на фоне честных выборов и реальной власти парламента.

Пример Ботсваны подтверждает, что на основе западных институтов могут процветать не только англосаксы. Правильные институты важнее нефти и газа, но выбор в их пользу еще ничего не гарантирует. Тот или иной африканский диктатор нет-нет да пытался вывести страну на цивилизованный путь, но тут же становился жертвой переворота: элиты боялись «созидательного разрушения», при котором на первый план в экономике выходят носители новых идей, а не старых связей. В США крупнейшие состояния связаны с Интернетом: Гейтс, Джобс, Цукерберг. А где сегодня Херсты и Вандербильты? Второй момент: для реформ нужна сильная централизованная власть, пусть и не доведенная до абсурда, как в современной России. Из-за безвластия долгое время не имели эффекта усилия правительства Колумбии, где значительную часть территории страны контролировали партизаны и наркобароны. И в-третьих, должен быть спусковой крючок. Для Европы эту благотворную роль сыграла, как ни парадоксально, эпидемия чумы XIV века, убившая 38 млн человек. Крестьянский труд стал более ценен, произошел пересмотр отношений в пользу большей свободы личности, выросла самостоятельность городов.

Кажущееся таким естественным доминирование Запада в последние 500 лет не было предопределено. Скорее наоборот: в начале XV века Европа выглядела захолустьем по сравнению с Востоком. В Пекине проживало 700 тыс. жителей, а среди 10 крупнейших городов мира европейским был только 200-тысячный Париж. Зато к 1900 г. в десятке мегаполисов присутствовал только один азиатский – Токио. Как пишет историк Ниал Фергюссон, 600 лет назад по реке Янцзы проходило до 12 тыс. барж с рисом, а компендиум китайской науки насчитывал 11 тыс. томов. В Китае создали сеялку за 2 тыс. лет до Джетро Талла, а первую доменную печь для выплавки чугуна – около 200 г. до н. э. Англичане только в 1788 г. перекрыли по производству железа показатели Поднебесной 700-летней давности. Флот китайского адмирала Чжэн Хэ в начале XV века брал на борт 28 тыс. человек и был крупнее любого западного до Первой мировой войны.

Европейская цивилизация не шла ни в какое сравнение не только с Китаем, но и с Ближним Востоком. Турки стояли под стенами Вены, а арабы владели Испанией. Халифат Аббасидов простирался от Кабула до Толедо еще и потому, что в Дамаске работала первая в мире больница, а в Фесе – первый университет. Первый ученый-экспериментатор был мусульманином: ибн Аль-Хайсам из Басры издал семитомную «Книгу оптики». В багдадском Доме мудрости переводили Аристотеля, а Роджер Бэкон впоследствии признавал: «Философия пришла к нам от мусульман»[4].

В чем тут урок для современной России? Тома написаны о том, как Запад пережил Возрождение, Реформацию и Просвещение, как помогли ему в росте гарантии собственности, конкуренция, передовая наука. Но не менее поучительно происходившее на Востоке, где 500 лет назад победили духовные скрепы, импортозамещение, патриотизм, коррупция и культурное своеобразие. Мудрые имамы решили, что изучение философии несовместимо с Кораном. Согласно фирману султана Селима I, с 1515 г. застигнутого у печатного станка ждала смерть. До 1868 г. в Стамбуле не существовало обсерватории, а единственной западной книгой, до конца XVIII века переведенной на ближневосточные языки, была книга о сифилисе. В Китае уничтожили отчеты о плаваниях Чжэн Хэ, хотя прибытие его флота в Восточную Африку в 1416 г. сравнимо с полетом Гагарина: 30 местных царьков сразу же признали господство императора Минь. Но с 1500 г. китайца, замеченного в постройке судна более чем с двумя мачтами, приговаривали к смерти. Дэн Сяопин впоследствии скажет: «Ни одна страна не может развиваться, закрывшись ото всех. За 300 лет изоляции Китай обнищал, отстал в развитии, погряз в невежестве». Сегодня Поднебесная провела эффективную модернизацию и грозит снова потеснить западные демократии в авангарде человечества, хотя еще в 1990 г. средний американец был в 73 раза богаче среднего китайца. А сегодня «всего» в 17 раз – спасибо реформам!

Почему Англия размером с Вологодскую область, где из ресурсов масштабно добывали разве что уголь, владела четвертью мира, если централизованная королевская власть в ней была слаба? Наши школьные учебники предлагают совершенно нелепые ответы: потому что Европа находилась на пересечении торговых путей, а у англичан было много кораблей. Но ведь мы уже увидели, что не месторождения ресурсов делают страну богатой, а люди, которых общественные институты мотивируют хорошо работать, копить деньги и инвестировать.

Для описания важности институтов существует хрестоматийный пример, российским школьникам неизвестный: почему Северная Америка оказалась в разы богаче Южной? Почему именно на севере возникла супердержава США? Ведь Колумб приплыл на юг континента. На юге конкистадоров ждали золото и серебро в немыслимых количествах, испанцы без труда заставили работать на себя многочисленные индейские племена. На севере Америки о подобных условиях могли только мечтать. Когда Колумб гнал свои каравеллы через океан, Англия была увлечена войной Алой и Белой розы, а в эпоху Великих географических открытий вступила с более чем 100-летним опозданием. Англичане основали Джеймстаун (первую колонию на территории нынешних США) только в 1606 году. И не нашли вокруг ни золота, ни алмазов, ни индейцев, которых можно было бы заставить на себя работать.

Школьников на Западе обязывают осмыслить то, что произошло следом. Испанцы грабили города инков и ацтеков, брали в заложники их вождей, заставляя наполнять драгметаллами огромные комнаты. Когда у горы Потоси в Боливии обнаружили крупнейшее в мире месторождение серебра, захватчики включили 200 тыс. км в «миту Потоси» – каждый седьмой местный мужчина обязывался работать на рудниках бесплатно. В итоге испанцы перенесли в Новый Свет сословное устройство метрополии: 1–2 % богатых знатных землевладельцев и остальное бесправное нищее население, готовое подхватить любую революционную идею. Поскольку выращивание сахарного тростника, кофе, каучука давало неплохую рентабельность, не было нужды в инновациях и построении сильной промышленности. В колониях пустила корни имперская бюрократия, а в итоге галеоны с золотом обрушили экономику самой Испании, где цены стали вдвое выше французских.

У англичан на севере возникло общество принципиально иного типа. Раз ни золота, ни потенциальных рабов им не перепало, колонистам пришлось работать самим. И это оказалось прекрасной идеей! После британской сельской тесноты простые люди могли объявить своей собственностью сотни километров земли и относительно спокойно пасти на ней скот, сеять зерно. Налоги они устанавливали самостоятельно, в зависимости от своей же нужды: от 1 до 5 % дохода. Конечно, были проблемы со сбытом, но число переселенцев росло: к концу XVIII века из Англии каждые 10 лет эмигрировало до 70 тыс. человек. Кроме того, в Америке оседали немцы, французы, скандинавы. В первых американских колониях собственниками земли были 75 % жителей. И даже те, кто приезжал в качестве слуги и 5 лет отрабатывал свой билет через океан, потом бесплатно столбили 10–15 акров. Когда началась промышленная революция, американцы имели средства на инвестиции, а законы этому способствовали. В итоге на англосаксонском севере Америки – конкуренция, верховенство права, мир свободных купцов и фермеров. А на испаноязычном юге – революции, произвол латифундистов, аграрный характер экономики при отсутствии стимулов работать лучше у прикрепленных к земле крестьян.

Но даже среди подкованных американцев немногие помнят, что все могло выйти иначе. Ведь основавшие Джеймстаун служащие Вирджинской компании хотели ровно того же «большого хапка», что испанские конкистадоры: грабить, отнимать золото, обращать в рабство. Но индейский вождь Вахунсунакок отнесся к ним трезво – шанса взять себя в плен и шантажировать не дал. Тогда Вирджинская компания попыталась эксплуатировать самих колонистов, введя в Джеймстауне кодекс «Законов божественных, нравственных и военных»: людей расселили по баракам, заставляя работать до изнеможения за пайку. За побег, воровство с огорода или попытку что-либо продать – смертная казнь. Этот ГУЛАГ мог прокатить в Южной Америке, где плотность враждебного индейского населения была высока, а значит, и бежать особо некуда. А на огромной территории современных США и Канады индейцев было от силы миллиона два.

Вирджинской компании потребовалось 12 лет, чтобы понять: что работает на юге, бессмысленно на севере. То же самое пришлось осознать лорду Балтимору, которому английский король Карл I в 1632 г. подарил 10 млн акров земли на севере Чесапикского залива. Счастливый Балтимор разработал систему маноров, как в сельской Англии: он раздаст землю вассалам, которые будут драть по три шкуры с крестьян-арендаторов (литменов) и сами платить ему ренту. В «Основополагающих установлениях» Балтимор прописал: «Все дети литменов должны оставаться литменами, и так во всех поколениях». Но колонисты покрутили ему пальцем у виска и ушли подальше на свободные земли: мол, сам и работай, умник[5].

Историк Сергей Ачильдиев обращает внимание: «Уровень развития общества зависит скорее от институтов, которые порождают инициативу, чем от культуры. В Испании после Колумба цвела высочайшая культура – и что? Уже к началу XIX века Испания стала второсортной европейской державой. Почему? Кортесы, в отличие от английского парламента, не имели реальной власти, испанская буржуазия, в отличие от французской, не стала фундаментом общества. В колониях Симон Боливар хотел ровно того же, что и Джордж Вашингтон: создать Соединенные Штаты Латинской Америки. Несмотря на героизм и военные успехи, он в отчаянии восклицал: «Мы пашем море». Правильные институты невозможно сформировать, если у вас 98 % граждан ничем не владеют, никому не верят и продают свой голос за пачку гречки. Фрэнсис Фукуяма указывает «три источника политического порядка Нового времени»: сильное эффективное государство, его подчинение праву, подотчетность правительства гражданам. Но не менее сложно добиться потом стабильности системы».

Возьмем современность: впечатляющая модернизация проведена на рубеже 1990–2000 гг. в Ирландии. Беднейшая страна Европы вдруг стала расти темпами Тайваня и Южной Кореи, обойдя по доходу на душу населения Великобританию! Рост пошел, конечно, не «вдруг». Налоги на прибыль для компаний снизили до 10–12 %. Для сравнения, в нынешней России бремя только растет, бизнес отдает более 40 %. Кроме того, ирландцы стали создавать условия для крупных инвесторов вроде Microsoft и Google путем субсидий и налоговых льгот. Национальное агентство предложило условия для стартапов новым технологичным компаниям[6].20 лет спустя эту схему смоделировали в Калужской области, где в 2005–2010 гг. на зависть соседям воздвигли 13 технопарков, принявших заводы крупнейших мировых производителей. Но результаты иные: Калуга даже отдаленно не похожа на Дублин, а калужане не сильно богаче жителей депрессивного Брянска. Потому что все сливки этого роста Москва забрала в федеральную казну.

Инвесторы пришли в Ирландию, имея в виду параллельно идущую реформу народного образования, повысившую технические навыки работников. К тому же Ирландия является членом ЕС, что облегчало выход на европейские рынки. Тот же Евросоюз с 1973 г. выдал 60 млрд долларов на ирландскую модернизацию по линии различных фондов и НКО. И все это явно не про Россию. Даже если у нас по всей стране снизят налоговую нагрузку на бизнес до 10 %, это вряд ли принесет нам рост ирландскими темпами. Потому что инвестора будут держать дома такие наши реалии, как коррупция, зависимость экономики от нефтяных цен, политическая непредсказуемость. Вот какую область знаний держит подальше от учебников российский истеблишмент!





Римские грабли




Но если уроки Запада столь ценны, почему сегодняшние США оказалась, по данным Всемирного банка, на 72-м месте в мире по простоте уплаты налогов, на 16-м – по легкости регистрации прав на недвижимость? С 1996 г. в США ухудшается работа государственных органов в плане борьбы с коррупцией, подотчетности и действенности инстанций. Лишь 16 % выпускников Гарварда хотели бы вести бизнес в «стране юристов». Что случилось? Может быть, правы те патриотически настроенные эксперты, что предрекают Западу загнивание и крах еще с советских времен?

Разрушению образцовых институтов посвящен бестселлер Ниала Фергюсона «Великое вырождение». Фергюсон вопрошает: «Почему сейчас в сто раз дороже, чем 60 лет назад, выпустить на рынок новое лекарство? Почему управление США по санитарному контролю запретило бы продажу столовой соли, если бы ее выставили на продажу как фармакологический препарат? Почему американскому журналисту пришлось потратить целых 65 дней на получение разрешения, чтобы поставить в Нью-Йорке киоск с лимонадом?»[7] Россиянин поди уверен, что это начало вымогательства взятки, но на Западе бюрократы другие: у них большие зарплаты, быстрые карьеры, а соль в больших количествах вредна – и почему бы на этом не выслужиться. Из страны неограниченных возможностей Штаты превращаются в сословное общество, где возможности родителей значат слишком много для получения диплома и последующего трудоустройства.

История же про киоск с лимонадом не на шутку взволновала интеллектуалов. Это в чистом виде отсыл к эксперименту нобелевского лауреата по экономике Эрнандо де Сото, у которого ушло 289 дней, чтобы оформить документы на швейную мастерскую в родном Перу. А чтобы построить на государственной земле здание, документы собирались 6 лет и 11 месяцев по 52 инстанциям. Для Запада это стало синонимом неработающих институтов, из-за которых экономика уходит в тень и увязает в коррупции, блокируя развитие страны. Де Сото часто вспоминали в связи с «арабской весной» в Тунисе и Египте – мол, народ устал от государственного произвола. И вдруг привет – в «столице мира» Нью-Йорке дозревают похожие яблочки.

Отец экономической науки Адам Смит еще в XVIII веке прозрел, что страны останавливаются в развитии, когда законы и учреждения вырождаются, а рулить процессами начинает рентоориентированная элита[8]. Смит, вероятно, пришел бы в ужас, увидев, как в сегодняшней Америке тысячи юристов предлагают населению услуги по списанию долгов. А люди берут кредиты, заранее не собираясь их отдавать. Классик не поверил бы, что под видом социальной помощи будет поощряться паразитизм. Что на пособии по безработице могут годами сидеть целые поколения беднейших семей. А демократические партии будут вести охоту за их голосами, предлагая новую и новую халяву. Дошло до социального такси для бездомных и больничных по депрессии, от которой во времена Смита лечили как раз трудом. Как пишет Фергюсон, за 20 лет доля трудоспособных американцев, получающих страховые выплаты по инвалидности, выросла с 3 до 6 %. И это больше, чем после Второй мировой войны, когда на родину вернулись слепые и безногие ветераны, а уровень уличной преступности был выше в 7 раз.

В 1989 г. на углу Вест 44-й стрит и 6-й авеню в Нью-Йорке установлено табло, в реальном времени показывающее изменение национального долга США – в целом и на каждую американскую семью. При установке на табло значилось 2,7 трлн долларов, а в сентябре 2017 г., когда долг превысил 20 трлн, табло не выдержало и сломалось. Но мы видим, какое противодействие встречают попытки президента Дональда Трампа вернуть в страну производства, снизить нелегальную иммиграцию и начать хоть немного жить по средствам. А заодно перестать ломать активную часть населения огромными налогами и экспроприациями имущества только за то, что, вкладывая деньги, инвестор мог воспользоваться инсайдерской информацией.

Идея свободной торговли трещит по швам во всем мире, а правительства ведущих держав защищают собственные рынки без особой оглядки на ВТО. Эпохе глобализации может прийти конец: прямые иностранные инвестиции в развитых странах обвалились на 40 % за каких-то три года. Международное кредитование за два года сократилось примерно на 9 %, или на немыслимые 2,2 трлн евро. Взять контейнерные перевозки: в течение 40 лет они росли минимум на 10 % в год и конца-края этой тенденции никто не видел, а с 2015 г. падение доходит до 4 %. И большинству стран плевать на предостережение босса МВФ Кристин Лагард: «Ограничение свободы торговли будет глушить двигатель, который в течение многих десятилетий обеспечивал беспрецедентный рост благосостояния по всему миру».

Даже просвещенные демократии ограничивают доступ иностранцев на свои рынки. По данным Global Trade Alert, страны G20, особенно США, только в 2015 г. ввели против отдельных государств 644 ограничительные торговые меры[9]. Больше всех достается даже не России, а Китаю. Президент Трамп пробился в Белый дом, проповедуя вред договоров о свободной торговле: «Мы – как копилка, которую ограбили!» Или: «Мы не можем позволить Китаю продолжать насиловать нашу страну!» Это Трамп про то, что с 2001 г. в Америке закрылось 60 тыс. заводов – по его мысли, из-за губительных торговых соглашений.

При этом существует арбитраж ВТО, где США, Евросоюз и Япония уже много лет успешно оспаривают право Китая продавать своим же компаниям редкоземельные элементы по льготной цене. Известно также уморительное решение запретить Польше выпускать гольф-кары на том основании, что это ущемляет права Канады, где гольфкары вообще не производят. Директор Института глобализации и социальных движений Борис Кагарлицкий обращает внимание: «Процедуры арбитража в рамках ВТО контролируются основными же нарушителями ее правил – США, ЕС и Канадой. И новым членам жаловаться на них – все равно что писать начальнику жалобу на него самого. Даже Китай, Индия, Бразилия перестали подавать иски в ВТО, а по факту открыто игнорируют правила организации»[10].

Многие развивающиеся страны от Монголии до Перу, вступив в ВТО и обнулив пошлины, вдруг обнаружили, что у них не стало обрабатывающей промышленности, а их место в «мировой специализации» – выращивать кофе и бананы. Вместо тотального объединения всех и вся, то Каталония, то Валлония, то Шотландия требуют независимости. Судя по всему, заканчивается период истории человечества, векторы которого были определены Второй мировой войной. На фоне безусловных успехов передовой Запад столкнулся с нарастающей демотивацией к труду, ограничением конкуренции и конформизмом граждан. Коррозии подверглись фундаментальные вещи, которые сделали Запад богатым и процветающим.

Под вкусной идеей «государства всеобщего благосостояния» оказался махровый социализм. Как и в романах Айн Рэнд, предприниматели, творцы и прочие атланты вынуждены содержать миллионы дармоедов, которые даже не пытаются искать работу, но на пособие могут дважды в год отдыхать на Канарских островах. Еще недавно трудолюбие и патриотизм европейцев сходились в той точке, что можно передать детям не только семейное дело, но и страну, в которой хочется жить: с развитыми образованием и здравоохранением, с улыбчивыми соседями на безопасных улицах. Сегодня улицы Парижа и Лондона запружены дикими нелегальными иммигрантами, а школьную программу подстраивают под уровень их отпрысков. Санта-Клаус оскорбляет религиозные чувства этих приезжих, а полиция стесняется жестко пресекать их разбои, кражи и сексуальные домогательства.

В 1970-е годы Германия и Великобритания охотно принимали трудовых мигрантов из Турции и Индии – строго по квотам и приглашениям предприятий. Сегодня Европа тонет в иммиграции совсем другого качества: люмпенизированный элемент из стран Африки и Ближнего Востока часто вообще не планирует вкалывать на заводах, но уверен, что ему предоставят и кров, и еду. Халяву для него создали белые политики, опасавшиеся сравнений с Гитлером в случае «нетолерантного поведения». Они же быстро смекнули, что в мусульманской общине, объединенной вокруг своих лидеров, проще собирать голоса, и танцуют перед ней польку. Простое недовольство положением дел делает законопослушных граждан маргиналами.

Дошло до того, что великий биолог Джеймс Уотсон, получивший в 1962 г. Нобелевскую премию за открытие структуры молекулы ДНК, в 2019 г. был лишен почетных званий за свои утверждения о связи уровня интеллекта с расовым происхождением[11]. «Лишатели» разбираются в биологии лучше Уотсона? Им даже наплевать, что он близко не является расистом, а просто обобщает итоги исследований. Ученый не устает повторять, что глупость – это болезнь и что 10 % «самых глупых» людей надо лечить. По нынешним меркам, это страшно неполиткорректно, потому что евгеника негласно запрещена со времен нацистских экспериментов. Хотя это то же самое, что запретить космонавтику, потому что Вернер фон Браун разработал Фау-2.

Затеянная Дональдом Трампом торговая война между США и Китаем вряд ли пойдёт на пользу мировой экономике. И вряд ли изменит глобальную тенденцию к международному сотрудничеству. Казалось бы, между Вашингтоном и Пекином немного общего. В правом углу ринга мировой лидер последнего столетия, колыбель индивидуализма и демократических свобод, в левом – управляемый коммунистами азиатский муравейник, идеологией которого веками был коллективизм. Но так ли на самом деле велика разница? Ведь любой экономист за последние 20 лет выучил термин Чимерика (Chimerica = China + America) и воспринимал эти две державы как одно целое.


Работало это так. Китайские граждане еще не забыли Мао Цзэдуна и стараются экономить каждый доллар на «черный день». Американцы, наоборот, жизни не мыслят без кредитов. В 2017 г. США пришлось занять 800 млрд долларов, а в Китае положительное сальдо текущих платежей достигло 262 миллиардов. Случилась дикая вещь: китаец со средним доходом 2 тыс. долларов в год дает взаймы американцу, у которого за год набегает 34 тысячи.

Зачем же бедняку давать в долг богатому? Ниал Фергюсон объясняет: «Дело в том, что, для того чтобы занять свое громадное население, Китай производил товары для вечно голодного американского рынка. Чтобы удерживать цены на товары на низком уровне, надо не давать юаню подорожать относительно доллара. Для этого Китай скупает миллиарды долларов на рынках. С точки зрения США, лучшим рецептом для продолжения праздника жизни был импорт дешевых китайских товаров. Более того, перенося производство в Китай, американские корпорации выгадывали на дешевизне рабочей силы. Продавая миллиард долларов Народному банку Китая, США могли поддерживать свою учетную ставку на низком уровне».

Не нужно быть великим экономистом, чтобы догадаться: этот симбиоз кита и слона процветал за счет будущих поколений, которым предстоит платить по кредитам, и обречен в долгосрочной перспективе. Тем не менее Чимерику на полном серьезе называли фундаментом для объединения всех государств планеты. И люди верили! Хотя все куда проще: до поры китайский импорт не дает разгуляться американской инфляции, а дешевый труд в Поднебесной ограничивает рост заработной платы в Америке.

С Западом происходит многое из того, что погубило Римскую империю. Как пишет историк Михаил Ростовцев, к IV–V векам Рим давно утратил важнейшие черты античности: демократию, верховенство права, «безналоговый режим» для свободных граждан. Наоборот, при Диоклетиане налоги вышли за предел, дальше которого эффективная аграрная экономика невозможна. Служба в армии из почетной обязанности превращается в рабство – легионеров ловят и клеймят, как скот. Под надуманными предлогами экспроприируют собственность, возникает механизм круговой поруки и обычай преклонять колени перед начальством. Неудивительно, что нашествие готов многие римляне восприняли с облегчением.

«Иногда создается впечатление, что сегодня Запад берет пример с России с ее сословностью, ухудшением делового климата и неадекватной бюджетной вакханалией, а не наоборот. Но все же инклюзивные демократические институты способны устоять перед ростками цезаризма, как было при Рузвельте. Развитый мир хорошо усвоил, что на протяжении последних 300 лет не политики, а инженеры двигали мир вперед, а 95 % бедняков обогатились не на бесплатной раздаче хлеба, а благодаря эффективной экономике. Как говорил Адам Смит, «это неслыханная дерзость, когда короли и министры делают вид, будто заботятся о сбережениях простого народа». Величайшая находка Запада оказалась в том, что свободные люди изобретательны, а самый эффективный менеджер должен поменьше им мешать.





Ограбление по-русски




В 1991 г. Библиотека Конгресса США провела опрос и выяснила: вторая после Библии книга по влиянию на умы читателей – роман-антиутопия «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд (урожденной в Петербурге в 1905 г. Алисой Розенбаум)[12]. В русском переводе «Атлант» состоит из 1398 страниц (больше «Войны и мира») не столько литературы, сколько скучноватой производственной драмы. Но каков масштаб идеи!

Философия бестселлера построена на том, что мир держат на своих плечах творцы: предприниматели, изобретатели, труженики. Но всегда есть риск, что их усилия перевесит критическая масса болтунов, карьеристов, как выразился экономист Людвиг фон Мизес, «альфонсов от науки и политики, реализующих анти-промышленную революцию». В романе атланты-капиталисты проигрывают в борьбе с правительством социалистического толка, рынок уступает позиции плановой экономике, и страна постепенно погружается во тьму.

Все начинается безобидно: пособия по безработице, пособия одиноким матерям, социальная демагогия. Потом антимонопольные законы, чтобы крупный бизнес не вытеснял мелкий, аугнетенные меньшинства нельзя было уволить. Затем рост налогов, массовый спад производства и первые «временные трудности». Затем по велению правительственных доброхотов поезд с дефицитной сталью отправляется не на лучший в стране станкостроительный концерн, простаивающий без сырья, а в местное «пикалево», производящее низкокачественные суррогаты и запутавшееся в долгах. Зачем? Чтобы избежать социальных взрывов! Как следствие, разоряются оба предприятия, а правительство отбирает у фермеров Небраски зерно, отложенное под посевы, чтобы немедленно накормить голодающих. А что будет через год?

Задолго до появления «РЖД» и «Ростехнологий» Айн Рэнд моделирует ход: технологически родственные предприятия объединяют в промышленные пулы, где сильные кормят слабых – лишь бы те выпускали продукцию и не увольняли персонал. Бизнесу начали спускать план производства – как следствие, есть фотоаппараты, но нет фотопленки. И все это под риторику про вороватых олигархов, ограбивших народ. Выпуск самолетов приостановили, перелеты по частным делам запретили – только по «общественной необходимости». Но, чтобы создать видимость заботы, по голодающим регионам запустили бесплатный оперный театр, а болтуну-психологу дали 7 млн долларов на изучение природы братолюбия. И хотя в романе нет попов и казаков, разве нам это все мало знакомо?

Многих читателей лично коснулась павловская реформа начала 1991 года, в ходе которой 50- и 100-рублевые купюры прекратили хождение через 3 часа после объявления о «реформе» по ТВ, а со счетов в сберкассах обналичивали не более 500 рублей в месяц. Но это не эксцесс, а древняя традиция. Чуть ли не каждое поколение россиян на протяжении веков было ограблено похожим образом. Не изменился даже набор признаков, по которым можно предсказать появление новых «черных лебедей»: доведенная до абсурда централизованная власть, великодержавие, милитаризация, коррупция, политика главнее экономики.

В учебниках 200-летний период русской истории назван «монголо-татарским игом». Иго заключалось в том, что русские княжества платили дань, размер и формы которой за два века менялись. Монголы организовали на Руси 43 налоговых округа и трижды провели переписи населения, освободив от всякой подати только православную церковь. Крестьянство платило «ясак» – стандартную десятину «со всего» зерном, мехами, серебром. Города тянули «тамгу»: купец мог заплатить либо 3–5 % с оборота, либо 0,5 % с капитала. Современный предприниматель может о таких условиях только мечтать. Проблема в том, что помимо монголов русичам приходилось кормить собственную знать.

Лет через сто после Батыева погрома татарская и русская аристократия плотно срослись, а наши князья стали конкурировать между собой за «ярлык»: право на сбор дани в Орду. Монголы считали русскую землю скудной и налогами не давили, а сколько выжимали князья с податного населения, вообще не их печаль. В середине XIV века все Московское княжество платило ордынскому центру 1280 рублей, а одна только Астрахань (называвшаяся тогда Хаджи-Тархан) – 1800 рублей налогов ежегодно. Как и сегодня, успешное выполнение плана, а не развитие хозяйства, открывало перед князьями самые вкусные карьерные перспективы.

К примеру, Москва конкурировала с Тверью, пока в 1327 г. в Твери не побили монгольских сборщиков дани. Московский правитель Иван Калита шанса не упустил: опрометью ринулся в Орду, вернулся с монгольскими войсками и жестоко опустошил Тверскую землю. В награду Калита получил ярлык на великое княжение Владимирское, сбор дани перешел в его руки. Позднее он убедил ханов, что обеспечит стабильные поступления из Углича, Галича и Белозерска. Историки Никита Соколов, Ирина Карацуба и Игорь Курукин пишут об этих делах: «Московские воеводы выколачивали дань умеючи. После пожалования в 1328 г. Ивану половины Ростовского княжества они «принесли великое несчастье в город и всем живущим в нем, и многие гонения в Ростове умножились. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали, а сами вместо этого удары по телам своим с укором получали и с пустыми руками уходили, являя собой образ крайнего бедствия»[13].

При Калите в Московском княжестве стали взимать что-то вроде НДС – часть от стоимости проданного и купленного товара. Судя по всему, князья объясняли новые налоги происками монгольской закулисы, с выгодой для себя разогревая тему межнациональной розни. Стоит ли напоминать, что и после свержения «ига» Москва продолжила собирать полный объем ордынских налогов. Самое трагическое для российской истории в том, что жадность князей постепенно привела к исчезновению частной собственности на землю.

Чтобы тянуть высокие великокняжеские налоги, крестьянин нуждался в поддержке общины. А община была заинтересована в использовании земли максимально эффективно. В деревне начались «поравнения» – передел земель между общинниками в зависимости от количества работников в семье. Как уже вспоминалось, в XIX веке славянофилы объясняли общинный характер земледелия «русским духом» и «особым путем». Реальный исток другой: князь давил налогами, и община была вынуждена следить, чтобы «тягло» несли все поровну. С дворянским землевладением картина не лучше: служишь государю – имеешь землю и рабов, перестал служить – все отобрали. В Англии в том же XIII веке окреп парламент, ставший защитой от новых налогов и гарантией прав собственности.

Известно письмо Ивана Грозного английской королеве Елизавете, которая ранее отписала царю, что не может решить его вопрос без одобрения парламента. Грозный королеву зачморил: «Мы надеялись, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государской чести и выгодах для государства… Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как простая девица». Возможно, что-то подобное писали российские патриоты канцлеру Германии Ангеле Меркель в разгар санкций и контрсанкций. Во всяком случае, манера называть «интересами государства» личные интересы не слишком изменилась. А цена централизации власти всегда была очень высока.

В декабре 1569 г. Иван Грозный получил донос, будто жители Новгорода Великого хотят предаться польскому королю Сигизмунду II. «Государская голова» по собственному разумению собрала 15-тысячное опричное войско и двинула на север, по дороге учинив погромы в Твери, Клину и Торжке, которые в орбиту Новгорода давно не входили. Первым делом на колы сажали новгородцев, выселенных сюда «собирателем земель» Иваном III. Новгород был обложен заставами, чтоб никто не сбежал, и началась резня, которая монголам в голову бы не пришла. При взятии Батыем Рязани погибло около 8 тыс. русских жителей, которые насмерть обороняли свой город. Грозный уничтожил до 40 тыс. собственных подданных, которые вовсе не сопротивлялись. Во время только одной акции «Малюта отделал 1490 человек ручным усечением». Опричный немец Генрих Штаден отмечал в своих воспоминаниях: «Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49-ю, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра»[14].

Зачем старались опричники – понятно, но очень жаль, что нельзя изучить в институте Сербского тараканов из головы великого князя. Ведь Новгород был богатейшим ремесленным центром с поголовно грамотным населением, а 150 лет спустя там только 3 % жителей могли вывести свое имя. Император Петр I покупал в Голландии и Англии все те товары, которые Новгород благополучно производил еще во времена «монголо-татарского ига».

Проблема лишенной противовесов власти не только в том, что она иногда сваливается в руки патологических личностей вроде Грозного, который еще в детстве любил с колокольни «человеков уроняти». Или вроде императора Петра I, часами наблюдавшего в застенках за допросами: «Ноздри вынуты малознатно, а надо – до кости». Отсутствие парламента и политических партий чуть ли не в каждое царствование приводило к ограблению населения.

Отец Петра, царь Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, вряд ли уступит в хитрости горбачевскому премьер-министру Валентину Павлову. В 1653 г. он приравнял серебряный рубль к медному, хотя рыночное соотношение цен серебра и меди составляло в то время 62:1. Поскольку серебряных рудников в России в XVII веке не имелось, из Европы завозили йоахим-сталеры, которые перечеканивали в рубли на Московском денежном дворе. На этой операции царь тоже плутовал: русские «ефимки» выходили более чем на четверть легче.

В общем, к 1653 г. сложилась привычная картина: надо воевать у Польши Украину, а денег нет. Можно было дать гражданам землю, а городам «магдебургское право», амнистировать беглых рабов и объявить выборы в Думу – тогда народная активность могла бы наполнить казну по европейским лекалам. Но царь с боярами придумали вариант попроще: из фунта меди, которому цена 12 копеек, «рубили» монет на 10 рублей. Всего меди начеканили на 4 млн – два государственных бюджета. Но денег все равно не хватило, поскольку война затянулась на 13 лет. Уже к лету 1662 г. в городах начались волнения: получил солдат зарплату медью, а на базаре торгуют только за серебро. Кто бы мог подумать! Когда к царю в Коломенское потянулся народ с вилами, он пообещал тут же наказать саботажников – и с перепугу казнил 200 спекулянтов. В итоге царь же и «навел порядок», обменяв медные деньги на серебряные из расчета 1:100[15]!

Однако по части ограбить народ Алексей Михайлович уступал сыну Петру. Одно только 100 %-ное повышение налога на соль сделало этот товар недоступным многим крестьянам. Но следом на страну обрушился целый вал денежных и натуральных повинностей: «запросные», «драгунские», «корабельные». Царевы «прибыльщики», точь-в-точь как нынешние депутаты Госдумы, изобретали, что бы еще обложить налогом: бани, дубовые гробы, бороды. За бороду дворянин платил 60 рублей в год, а простой крестьянин – 2 рубля. Оседлали даже традицию борьбы за чистоту браков в Башкирии: за черные глаза брали 2 алтына подати, за серые – 7 алтын, а за голубые – 13[16]. На полном серьезе!

Крестьяне обязаны были возить казенные грузы, работать в счет податей на казенных заводах, строить Петербург, каналы и крепости. За петровское правление бюджетные доходы выросли в три раза, нагрузка на реальную душу возросла не менее чем на 50 %. Налоговая система принесла в 1724 г. доход в 8,5 млн рублей, из которого 63 % шло на армию. В ходе Северной войны военные расходы достигали 96 % бюджета, хотя «норма» была в то время 40–45 % – так было при Екатерине II или у предшественника Петра, царя Федора Алексеевича.

Возникает вопрос: ради чего? Читатель школьных учебников такому вопросу удивится: так ведь «окно в Европу», «птенцы гнезда Петрова», коллегии, «Табель о рангах», Преображенский полк, Полтава, «небываемое – бывает». Но при такой логике придется занести в программу, что и президент Дмитрий Медведев сделал Россию великой державой: при нем открыли инновационный центр «Сколково», телефонизировали деревни, принудили Грузию к миру, реформировали полицию, объявили беспощадную войну коррупции и даже возвысились над временем, отказавшись переводить стрелки на час осенью и весной. В любой эпохе дымовая завеса из символов скрывает реальные экономические результаты. При Медведеве рост ВВП замедлился почти до нуля. А по итогам реформ Петра I количество налогоплательщиков сократилось на 20–25 %.

Кто-то скажет: война, грозное время, историческая необходимость. Но Петр 20 лет воевал со Швецией, армия которой на максимуме достигала 100 тыс. штыков, а не с 9 млн солдат вермахта, танками и «мессершмитами». Россия выступала в союзе с Данией, Саксонией и Польшей. Первый русский император забрил в солдаты 400 тыс. рекрутов, из которых погибли 200 тыс. – большинство от болезней и невыносимых условий. Тогдашняя Россия не могла содержать такое огромное войско, а царь пытался экономить на качестве, заменяя его количеством. И не наоборот, как пишут в учебниках.

К моменту воцарения Петра русская пехота уже на две трети состояла из полков иноземного строя, обученных иностранцами (78 тыс. человек), а стрельцов было всего 17 тысяч. Имелись и драгуны, и гусары. Но все они были контрактниками, получали за службу деньги. При Петре солдатиков стали забирать бесплатно, клеймить, словно легионеров умирающего Рима, и держать в острогах во время передислокаций[17]. Ведь петровская армия почти не имела казарм, и на зиму ее заселяли «на постой» в дома простых граждан. А заодно солдаты собирали налоги. Историк Василий Ключевский пишет: «Полковые команды, руководившие сбором подати, были разорительнее самой подати. Она собиралась по третям года, и каждая экспедиция длилась два месяца. Шесть месяцев в году села и деревни жили в паническом ужасе от вооруженных сборщиков, содержащихся за счет обывателей, среди взысканий и экзекуций. Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России баскаки времен Батыя»[18].

В развитии Петербурга как «окна в Европу» не было смысла уже к 1710 г., когда Россия приобрела Ригу и другие порты в Прибалтике. Петру просто нравился его «парадиз», к тому времени на две трети состоящий из казенных зданий на геометрически совершенных улицах.

Далеко не Петр придумал посылать молодых россиян учиться в Европу и приглашать иностранных спецов в Россию. Иначе откуда бы взялась в Москве Немецкая слобода, где он любил околачиваться в юности. Такую практику широко ввел Борис Годунов за 100 лет до Петра, и с тех пор Россия потихоньку двигалась по пути модернизации. Но Петр все перевернул с ног на голову. Годунов в два раза снизил налоги, чтобы помочь в развитии предпринимательства, а Петр задушил его налогами и указами. При нем Берг- и Мануфактур-коллегии оформляли разрешения на открытие предприятий, распределяли среди них заказы, контролировали качество и объем товаров, выдавали ссуды и даже судили фабрикантов. 80 % предприятий были казенными, а в городах жило всего 3 % населения. Талантливый управленец не мог занять важную должность, если у него не было соответствующего чина. Петр ограбил страну и стащил ее с буржуазного пути развития, который привел Европу к процветанию.

К концу правления Петра «купеческие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются не токмо в каком призрении, но паче ото всяких обид, нападков и отягощений несносных едва не все разорены, от чего оных весьма умалилось, и уже то есть не без важного государственного вреда». Буржуазии в России не появилось и к началу XIX века, хотя при Екатерине II купечество было освобождено от податного налога. Манифест о свободе предпринимательства 1775 г. также отменил налоги на промыслы, монополии на добычу некоторых ресурсов, а кустарное производство дозволялось открывать без дополнительных разрешений. Но наверху-то остались самодержцы и аристократические группы интересов, власть которых не имела противовеса.

На рубеже XVIII–XIX веков царям опять не хватало серебра. Но уже вовсю гуляли бумажные ассигнации, и власть решила включить станок: типа дадим городам и помещикам «на развитие», а потом обратно излишки отзовем. «Потом», конечно, стало недосуг, и в 1800 г. бумажный рубль стоил уже 66 копеек.

Писатель Александр Радищев едва ли не первым оценил приток ассигнаций как эмиссионный налог на население: «Бумажные деньги – суть гидры народные». Вывод делался и вовсе крамольный: «Государь, который деньги делает, есть вор общественный, если не вор, то насильствователь»[19].

Что делать власти в такой ситуации, чтобы не потерять статус-кво? Знакомый вариант: участвовать в антинаполеоновской коалиции за английские деньги. Тем более уже имелся опыт Семилетней войны, когда обнищавшая императрица Елизавета Петровна, имевшая более тысячи платьев, отправила русскую армию воевать с прусской за деньги австрийские.

По всем раскладам императору Александру I логично было с Наполеоном дружить. После Тильзитского мира в 1807 г. Россия даже стала союзником Франции и присоединилась к континентальной блокаде Англии, получив взамен доступ к рынкам покоренной Наполеоном Европы. Это было реальное импортозамещение! Как сообщает писатель Александр Никонов, «по сравнению с доблокадным 1804 г. собственное хлопкоткачество выросло в несколько раз. Общее количество заводов и фабрик увеличилось за несколько лет в полтора раза, а количество рабочих – вдвое. Собственное производство сахара подскочило в пять раз!» Торговый баланс России в кои-то веки стал положительным.