Мокрое волшебство

– Конечно, мы можем поговорить о колеснице позже, – согласилась Мавис.

– До глубокой ночи у нас еще полно времени, чтобы поговорить, – сказала Кэтлин. – Пошли, Мишка.

И они пошли.

Нет ничего лучше цирка, чтобы заставить людей позабыть о тревогах. Невозможно сосредоточиться на бедах и трудностях, когда дрессированные собачки демонстрируют свои достижения, волки танцуют знаменитый танец с флагами всех стран, а очаровательная леди прыгает сквозь бумажные обручи, чудесным образом приземляясь на плоскую спину белого коня. Все это поневоле изгоняет докучливые заботы, особенно из умов детей. Поэтому на полтора часа (цирк был действительно хорошим, мне не понять, как он вообще оказался на бичфилдской ярмарке) сплошная стена захватывающего дух наслаждения встала между беседой с русалкой и трудной задачей добыть для нее желанную колесницу. Но как только все закончилось и дети влились в жаркую, плотную толпу, выходившую из пыльного шатра на солнечный свет, на них с новой силой навалилось осознание их долга.

– Правда, клоун был потрясающим? – спросил Бернард, когда они выбрались из толпы.

– Мне больше всего понравилась леди в костюме для верховой езды и ее лошадь, которая бегала вот так, – сказала Кэтлин, пытаясь маленькими белыми ручками и ножками в коричневых чулках показать, как скакала лошадь, демонстрировавшая высшую школу верховой езды.

– А вам не кажется, что слон… – начала было Мавис, но Фрэнсис перебил:

– Насчет той колесницы…

И после они больше ни о чем другом уже не говорили. И все их разговоры сводились к тому, что у них нет и не может быть колесницы, и им ее не раздобыть, по крайней мере, в Бичфилде.

– Как думаете, сработает, если мы скажем тыкве: «Сабрина прекрасная»? – высказала Кэтлин последнее и самое дельное предложение.

– У нас нет даже тыквы, – напомнил Бернард, – не говоря уж о крысах, мышах и ящерицах, которые были у Золушки. Нет, все это без толку. Но вот что я скажу… – Он резко остановился. Уже наступил поздний вечер, и дети были недалеко от дома – на дороге, где жила болтливая овсянка. – А как насчет тачки?

– Маловата, – возразил Фрэнсис.

– На мельнице есть большущая, – напомнил Бернард. – А теперь слушайте. Я не очень хорошо разбираюсь в волшебстве, но дядя Том говорит, что я прирожденный военачальник. Если я скажу, что в точности надо делать, вы с Мавис справитесь сами и отпустите нас с Кэти?

– Собираешься увильнуть? – с горечью спросил Фрэнсис.

– Да нет же. Просто не я затеял эту игру и играть в нее не хочу. А если начну, то все испорчу – ты ведь знаешь, что так и будет. Я невезучий. Вам ни за что не выйти со мной из дома глубокой ночью: я обязательно уроню ботинок на лестнице или чихну… А вы ничего не уроните и не чихнете, сам знаешь.

Бернард испытывал какую-то печальную гордость оттого, что он из тех мальчишек, которые всегда попадаются. Если вы относитесь к таким мальчикам, возможно, самое лучшее – с этим смириться. И Фрэнсис не мог отрицать, что в словах брата есть доля истины.

– Кэтлин – моя любимая сестра, – продолжал Бернард, – и я не собираюсь втягивать ее в заварушку.

– А я хочу быть втянутой, – вставила неблагодарная Кэтлин.

– Ну так что? Вы с Мавис сделаете все без нас или нет?

После недолгого обсуждения, в ходе которого с Кэтлин обращались крайне тактично, на том и порешили. И тогда Бернард изложил свой план кампании.

– Как только вернемся домой, начнем возиться с той старой тачкой, катать в ней друг друга и так далее. А когда придет время отправляться домой, оставим ее в дальнем конце поля, за старой овчарней у ворот. Тогда глубокой ночью она будет у вас под рукой. Вы должны взять полотенца или что-нибудь вроде того и обмотать колеса, чтобы они не громыхали. Можете положить под подушку мой игрушечный будильник, он не разбудит никого, кроме вас. Вы вылезете через окно столовой и через него вернетесь. Я одолжу вам свой новый ножик с тремя лезвиями и штопором, если будете его беречь. Вы разрежете ножиком брезент и двинете по задней дорожке за цирком… Но если хотите послушать моего совета, лучше вообще никуда не ходите. Русалка такая злюка, что я бы не задумываясь предпочел ей тюленя. Эй, а вон и папа с мамой. Побежали!

И они побежали.

План, набросанный Бернардом, был выполнен без сучка и задоринки. Все шло хорошо, только Фрэнсис и Мавис с удивлением обнаружили, что боятся куда сильнее, чем ожидали. Любое по-настоящему грандиозное приключение вроде спасения русалки всегда выглядит намного серьезнее, если вы начинаете его ночью, а не днем. Кроме того, хоть они и знали, что не делают ничего плохого, у них было неприятное чувство, что мама и папа могут с ними не согласиться. И, конечно, даже речи не шло о том, чтобы попросить разрешения отправиться глубокой ночью на колеснице спасать русалку. На такие дела почему-то никогда нельзя отпрашиваться. И чем больше доводов ты будешь приводить, тем меньше, по мнению взрослых, будешь годиться для подобной экспедиции.

Фрэнсис лег полностью одетым, натянув поверх одежды ночную рубашку. У Мавис под ночнушкой была короткая синяя юбка и вязаная кофта.

Верный долгу будильник разразился под подушкой Фрэнсиса оглушительным свистом и грохотом, который никто больше не услышал. Мальчик осторожно прокрался в комнату Мавис, разбудил ее, и, когда они спускались по лестнице в одних чулках, не скрипнула ни одна доска.

Французское окно бесшумно открылось, тачка ждала там, где ее оставили, и дети, к счастью, захватили с собой достаточно веревок, чтобы привязать к колесам жгуты из полотенец и чулок. Ножик они тоже не забыли.

Тачка была тяжелой, они даже испугались, представив, насколько она сделается тяжелее, когда в ней свернется недовольная русалка. Однако дети катили тачку по очереди и прекрасно справлялись с ней на проселочной дороге, ведущей на пустырь, где Бичфилд устраивает ярмарки.

– Надеюсь, ночь достаточно глубокая, – прошептала Мавис, когда показался цирк, выглядевший очень белым при свете звезд. – Думаю, сейчас уже почти два часа.

– Еще какая глубокая, если дело только во времени, – отозвался Фрэнсис. – Но, предположим, цыгане не спят? Они ведь сидят и изучают звезды, чтобы предсказывать судьбу, верно? А вдруг нынче у них астрономическая ночь? Предлагаю оставить тачку здесь и сходить на разведку.

Они так и сделали. Туфли на резиновой подошве бесшумно ступали по росистой траве, и, идя очень осторожно, на цыпочках, дети подошли к шатру. Фрэнсис чуть не споткнулся о растяжку, но вовремя ее заметил и успел обойти.

«Будь на моем месте Бернард, вот бы он наделал шуму», – сказал себе мальчик.

Дети крадучись шли вокруг шатра, пока не добрались до маленькой квадратной выпуклости, отмечавшей место, где находился резервуар с водорослями и русалкой.

«Они умирают в неволе, они умирают в неволе, они умирают в неволе, – повторяла про себя Мавис, пытаясь собраться с духом и напоминая себе, насколько важное у них предприятие. – Вопрос жизни и смерти, – говорила она себе, – жизни и смерти».

Они уже пробрались между колышками и канатами и подошли совсем близко к брезенту. Сомнения в силе и бесшумности ножа овладели трепещущей душой Фрэнсиса. Сердце Мавис билось так сильно, что, как она позже призналась, почти заглушало мысли. Девочка тихонько поскребла брезент, а Фрэнсис тем временем нащупывал нож с тремя лезвиями и штопором. Мавис чувствовала, что если пленница-русалка подаст ответный сигнал, это подкрепит их решимость. Ответного царапанья не последовало. Вместо этого по брезенту пробежала темная линия – отверстие, проделанное руками русалки, которые удерживали две половинки ткани, аккуратно разрезанной сверху донизу. Бледное лицо выглянуло наружу.

– А где же колесница? – спросила русалка тишайшим шепотом, но не настолько тихим, чтобы дети не почувствовали: она сердится даже больше прежнего, если такое вообще возможно.

Фрэнсис боялся отвечать. Он знал, что его голос никогда не будет таким тихим, подобным шуму крошечных волн в летнюю ночь, или шепоту пшеницы, колеблющейся на ветру летним утром. Но мальчик показал на дорожку, где осталась тачка, и дети крадучись пошли, чтобы ее прикатить.

Пока они толкали тачку по пустырю, оба чувствовали, сколь многим обязаны Бернарду. Если бы не его идея обмотать колеса, им ни за что не удалось бы без помех спустить эту неуклюжую громадину по ухабистому неровному склону. А так они подкатили тачку к цыганскому шатру так же бесшумно, как арабы в поэме сворачивали свои шатры.[8] Когда они приблизились к распоротой стороне, Мавис снова поскребла брезент, и отверстие открылось.


– Веревки у вас есть? – раздался мягкий голос, и Фрэнсис вытащил из кармана последний кусок веревки.

Русалка проделала в стенке шатра две дырочки и, пропустив сквозь них веревку, закрепила распоротые куски брезента.

– Теперь, – сказала она, приподнявшись в резервуаре и положив руки на его край, – вы должны помочь: взять меня за хвост и поднять. Подходите каждый со своей стороны.

Это было мокрое, неряшливое, скользкое, тяжелое дело, и Мавис казалось, что у нее оторвутся руки, но она все время повторяла: «Умирают в неволе»… И как раз в тот миг, когда она почувствовала, что больше не выдержит, тяжесть исчезла, и русалка свернулась в тачке.

– А теперь, – сказал тихий голос, – катите… быстрее.

Легко сказать: «Катите быстрее». Все, что могли сделать двое детей с тачкой, нагруженной мокрой русалкой – это хоть как-то ее передвигать. И они очень, очень медленно поползли по пустырю. В переулке, под прикрытием высокой живой изгороди, они остановились.

– Езжайте дальше, – велела русалка.

– Мы не можем, пока чуть-чуть не отдохнем, – пыхтя, ответила Мавис. – А как тебе удалось разрезать брезент?

– Само собой, ножом-ракушкой, – объяснила пассажирка тачки. – Мы всегда носим его в волосах, на случай нападения акул.

– Понятно, – тяжело дыша, кивнул Фрэнсис.

– Вам лучше двинуться дальше, – сказала русалка. – Эта колесница слишком неудобна и слишком мала. Кроме того, медлить опасно.

– Через полсекундочки, – отозвался Фрэнсис, а Мавис дружески добавила:

– Знаешь, теперь ты в полной безопасности.

– А вы – нет, – заявила русалка. – Не знаю, понимаете ли вы, что я – украденная собственность и что вам придется крайне несладко, если вас со мной прихватят.

– Но нас с тобой не прихватят, – с надеждой возразила Мавис.

– Все крепко спят, – сказал Фрэнсис. Удивительно, как смело и уверенно они чувствовали себя теперь, когда дело было сделано. – Нам ничего не грозит… Ой, что это? Ой!

Из черной тени живой изгороди стремительно высунулась рука и схватила его за запястье.

– Что случилось, Фрэнс? Что такое? – спросила Мавис, которая не видела, что происходит.

– В чем дело? Ну что там еще? – спросила русалка ворчливей, чем обычно.

– Кто тут? О-ей, кто? – выдохнул Фрэнсис, дергаясь в хватке невидимого противника.

И из черной тени живой изгороди донесся простой и страшный ответ:

– Полиция!





Глава четвертая. Благодарность




Вряд ли можно представить себе ситуацию более печальную, чем та, в которой оказались Мавис и Фрэнсис. Русалка, свернувшаяся калачиком в сухой тачке вдали от родной стихии, тоже не купалась в роскоши, и все-таки ей было не хуже, чем тогда, когда лассо впервые обвилось вокруг ее рыбьего хвоста. Но дети! Они бросили вызов ночным страхам, пустившись в это предприятие с безмерной отвагой, их отчаянная вылазка почти увенчалась успехом, они вытащили русалку, успех казался таким близким – не дальше моря, а оно, если уж на то пошло, находилось в четверти мили отсюда. Всего четверть мили отделяло их от успеха, а теперь от их губ отвели кубок победителя, венец победы сорвали с их голов… И кто? Полиция!

Это было воистину жестоко. И, хуже того, – опасно.

«Мы проведем ночь в камерах, – с отчаянием подумала Мавис. – А что сделает мама, когда выяснится, что мы исчезли?»

«Камеры» представлялись ей подземными темницами – темными, сводчатыми, сырыми, где кишат жабы и ящерицы и куда не проникает дневной свет. Именно так описываются подземелья в книгах про инквизицию.

Когда голос из кустов произнес: «Полиция!» – воцарилась ошеломляющая тишина. У Фрэнсиса пересохло во рту (как будто он ел крекеры, объяснил он потом), и ему пришлось сглотнуть, прежде чем он сумел выдавить:

– За что?

– Отпустите его! – попросила Мавис невидимого врага. – Мы не убежим. Правда, не убежим.

– Вы не можете, – сказала русалка. – Не можете меня бросить.

– Отпустите! – взмолился Фрэнсис, извиваясь.

И вдруг Мавис метнулась вперед, схватила за запястье вцепившуюся в брата руку и яростно прошептала:

– Ты вовсе не полицейский! А ну, вылезай из куста! Вылезай, кому говорят!