Мoя нечестивая жизнь
Часть 67 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мы лежали на кровати, прижавшись друг к другу, болтали, играли распущенными волосами, свивая и развивая их. Я приложила прядь себе под нос, точно усы, Датч последовала моему примеру, мы смотрели на себя в зеркало и хохотали как сумасшедшие. Она восхищалась моей фигурой.
– Энн, ты стала очень красивой женщиной.
– Ну, до тебя мне далеко. С твоими-то глазами.
– Нет, нет. У тебя глаза… мудрые. Как у мамы. Ну а у меня…
– Полно. Перестань. Успокойся, милая.
О, как я любила свою сестру. Для меня она была родная до последнего волоска на голове, и во мне набирала силу надежда, обрастала мускулами, рвалась на волю.
Когда Датч окончательно оправилась, я привела к ней вернувшуюся из школы Аннабелль, которая и не подозревала, что сейчас познакомится со своей теткой.
– Рада видеть вас, миссис Риардон.
– Пожалуйста, называй меня Лили, – попросила Датч.
– Лили была моей лучшей подругой, когда мне было сколько тебе сейчас, – сообщила я дочери.
– Во что вы играли с мамой? – спросила Аннабелль, любуясь золотым браслетом на запястье Датч.
– В орлянку, – улыбнулась Датч.
– Только вместо монет были камешки, – напомнила я, – денег-то у нас не было.
– Экси, ты помнишь? – спросила Датч.
– Почему вы называете маму Экси? – удивилась Аннабелль.
– Потому что, когда мне было сколько тебе сейчас, – сказала я, – меня звали Экси.
– А меня звали Датч. – Но сестра тотчас пожалела о сказанном: – Это прозвище.
– У мамы была сестра по имени Датч. Она иногда во сне произносит это имя. Мама разыскивала ее, но Датч пропала, и Джо пропал, и мама плачет, когда говорит об этом.
Сестра вздрогнула.
– Мне очень жаль, что твоя мама так грустит.
– Да, она грустит, – вздохнула Аннабелль. – Потому что ее мама умерла. А сестра и брат пропали. – Аннабелль повернулась ко мне: – Как, мама? Как они опять пропали?
– Это долгая история. Расскажу как-нибудь в другой раз. А теперь давай придумаем, как развеселить нашу дорогую подругу Лили, чтобы она захотела пожить у нас подольше?
– Концерт! – захлопала в ладоши дочь. – Устроим для нее концерт, мамочка!
– Что за концерт? – заинтересовалась Датч.
– Аннабелль у нас музыкальное дитя, – не удержалась я от похвальбы. – Юная Дженни Линд[99], играет на фортепиано и поет как соловей.
– А что ты любишь петь? – спросила Датч.
– Немецкие песенки, ирландские, песни Мендельсона и все, что мне задает моя учительница мисс Пирсон.
– Знаешь, я бы тоже с удовольствием спела, – сказала Датч.
– Значит, мы устроим концерт на двоих! – обрадовалась Аннабелль и помчалась рассказывать новость своей верной публике – компании фарфоровых кукол.
– У тебя такая милая дочь, – улыбнулась сестра.
– И у тебя такая будет в один прекрасный день, я уверена. Датч закусила губу, лицо ее исказила печаль. Выходя из ее комнаты, я заметила, как она смотрит на склянку с таблетками. Сердце у меня стукнуло, и я уже не знала, хочу ли этого, ведь тогда она вернется к прежней жизни, к мужу, ничуть не поумнев. А если не примет лекарство, то наверняка останется у меня. На какой-то миг у меня даже мелькнула мысль, а не подменить ли лунные таблетки сахарными. Датч родит ребенка. А я сохраню сестру.
Глава четвертая
Займите свои места, леди и джентльмены
Утром в кабинет заглянула Грета. Я думать ни о чем не могла, кроме как о судьбе сестры. Грета постучала в дверь тихо-тихо, что было на нее совершенно не похоже, обычно она чуть ли не врывалась в кабинет.
С появлением Греты атмосфера словно сгустилась.
– Экси! – всхлипнула подруга.
– В чем дело? – Я с досадой посмотрела на нее. Лицо серое. Опустошенное.
Грета разрыдалась:
– Мой муж.
Вздрагивая всем телом, она упала на кушетку. Я подошла, обняла, пошептала что-то ласковое, выслушала ее историю, но мыслями была далеко.
– Мой супрук volltrunken, пьяниса и хам… и… унд я ненавишу его. Он разориль нас, пропиль все, что было дома. И он шестокий унд тяшелый характер, а прошлий ночь он побил меня, Экси. Мерсавец!
Она приподняла волосы и показала ссадину над ухом. Последовала жалкая история о том, как Шпрунт пропил и свое жалованье, и все немалые сбережения, что Грете удалось скопить за эти годы. Этот Шпрунт мне всегда не нравился, ничтожный тип, вечно пьяный, нос красный. А теперь еще выясняется, что он избивает Грету, мало того, угрожает разболтать все ее секреты.
– Он сказал, я толшна ему дат тысящу долларов, чтобы он смог оплатить долки. Сказал, если не получит тенег, он….
– Что он?
– Он… расскашет Вилли про мой прошлое.
– Ты все разболтала Шпрунту? Грета! Ты же собиралась молчать!
Она закрыла лицо руками и завыла:
– Он саставил меня. Он… силой фсял. Прошу, не будем об этом. Тепер он расскашет Вилли, что я была eine Hure и что отец Вилли не был моряком и не погибайл у Мыс Штраха, как я ему говорила. Каково будет Вилли, если он узнает, что он шын шлюхи? Мне нушно расдопыть теньги.
– Ты просишь у меня тысячу долларов?
Во мне все так и вскипело при мысли, что у гнусного тролля Шпрунта теперь есть инструмент для отъема у меня моего заработка.
– Экси, он сабрал все мой сберешений, – еще громче разрыдалась Грета. – Мое полошение ничут не лучше, чем в том году, когда мы с тобой повстречайся на улице.
Я сжала виски. Подступала мигрень. Будто к обнаженному нерву приложили лед.
– Пошли ты его к чертовой матери. Если он не будет платить за жилье и достойно заботиться о своей жене, ты переберешься к нам, вот и все.
– Он не будет платит. У него нет тенег.
Боль в голове уже пульсировала. Казалось, там что-то распухает, съеживается и снова распухает.
– Грета, по-моему, в дверь звонят.
– Экси, как же?
– Позже поговорим.
За беседу с человеком, который сейчас стоит за дверью, мне хотя бы заплатят.
Грета направилась открывать, вытирая слезы.
– Вы пошалеете, мадам Миледи, – пробормотала на ходу, но очень быстро вернулась. Произнесла отрывисто: – Дшентльмен шелает консультацию.
В кабинет ступил осанистый господин средних лет. Рыжеватые бакенбарды, подбородок чисто выбрит, черный сюртук помят, но белая рубашка туго накрахмалена. Черный галстук-бабочка придавал ему вид разорившегося денди.
– Мадам Де Босак? – нервно осведомился денди. Еще один бедняга с забеременевшей пассией.
Его маленькие глаза так и рыскали по комнате… Что-то он очень волнуется.
– Да, заходите, прошу вас, – пригласила я и улыбнулась, несмотря на мигрень. – Присаживайтесь. Чем могу помочь?
Он пощипал усы. Порылся в карманах. Посмотрел на потолок.
– Видите ли, мы и моя миссис в ужасном положении, мадам. Я инвалид войны, работать не могу. У нас трое детей, это больше, чем мы можем себе позволить. А здоровье у моей миссис уже не то, что прежде, не годится для… кхм… Может, вы как-нибудь… не могли бы вы… продать какое-нибудь средство, чтобы предотвратить… кхм… ну…
– Я вас понимаю.
– Еще один ребенок был бы… – Он вытащил из кармана носовой платок. – Так вы поможете мне?
Я смотрела на пятно от горчицы, расплывшееся на лацкане. Всякий его пожалел бы: инвалид войны, больная жена, нервный пот на лбу.
– Могу предложить вам кое-что, – сказала я. – Во Франции популярна одна вещица, называется baudruche. Знаете, что это?
– Энн, ты стала очень красивой женщиной.
– Ну, до тебя мне далеко. С твоими-то глазами.
– Нет, нет. У тебя глаза… мудрые. Как у мамы. Ну а у меня…
– Полно. Перестань. Успокойся, милая.
О, как я любила свою сестру. Для меня она была родная до последнего волоска на голове, и во мне набирала силу надежда, обрастала мускулами, рвалась на волю.
Когда Датч окончательно оправилась, я привела к ней вернувшуюся из школы Аннабелль, которая и не подозревала, что сейчас познакомится со своей теткой.
– Рада видеть вас, миссис Риардон.
– Пожалуйста, называй меня Лили, – попросила Датч.
– Лили была моей лучшей подругой, когда мне было сколько тебе сейчас, – сообщила я дочери.
– Во что вы играли с мамой? – спросила Аннабелль, любуясь золотым браслетом на запястье Датч.
– В орлянку, – улыбнулась Датч.
– Только вместо монет были камешки, – напомнила я, – денег-то у нас не было.
– Экси, ты помнишь? – спросила Датч.
– Почему вы называете маму Экси? – удивилась Аннабелль.
– Потому что, когда мне было сколько тебе сейчас, – сказала я, – меня звали Экси.
– А меня звали Датч. – Но сестра тотчас пожалела о сказанном: – Это прозвище.
– У мамы была сестра по имени Датч. Она иногда во сне произносит это имя. Мама разыскивала ее, но Датч пропала, и Джо пропал, и мама плачет, когда говорит об этом.
Сестра вздрогнула.
– Мне очень жаль, что твоя мама так грустит.
– Да, она грустит, – вздохнула Аннабелль. – Потому что ее мама умерла. А сестра и брат пропали. – Аннабелль повернулась ко мне: – Как, мама? Как они опять пропали?
– Это долгая история. Расскажу как-нибудь в другой раз. А теперь давай придумаем, как развеселить нашу дорогую подругу Лили, чтобы она захотела пожить у нас подольше?
– Концерт! – захлопала в ладоши дочь. – Устроим для нее концерт, мамочка!
– Что за концерт? – заинтересовалась Датч.
– Аннабелль у нас музыкальное дитя, – не удержалась я от похвальбы. – Юная Дженни Линд[99], играет на фортепиано и поет как соловей.
– А что ты любишь петь? – спросила Датч.
– Немецкие песенки, ирландские, песни Мендельсона и все, что мне задает моя учительница мисс Пирсон.
– Знаешь, я бы тоже с удовольствием спела, – сказала Датч.
– Значит, мы устроим концерт на двоих! – обрадовалась Аннабелль и помчалась рассказывать новость своей верной публике – компании фарфоровых кукол.
– У тебя такая милая дочь, – улыбнулась сестра.
– И у тебя такая будет в один прекрасный день, я уверена. Датч закусила губу, лицо ее исказила печаль. Выходя из ее комнаты, я заметила, как она смотрит на склянку с таблетками. Сердце у меня стукнуло, и я уже не знала, хочу ли этого, ведь тогда она вернется к прежней жизни, к мужу, ничуть не поумнев. А если не примет лекарство, то наверняка останется у меня. На какой-то миг у меня даже мелькнула мысль, а не подменить ли лунные таблетки сахарными. Датч родит ребенка. А я сохраню сестру.
Глава четвертая
Займите свои места, леди и джентльмены
Утром в кабинет заглянула Грета. Я думать ни о чем не могла, кроме как о судьбе сестры. Грета постучала в дверь тихо-тихо, что было на нее совершенно не похоже, обычно она чуть ли не врывалась в кабинет.
С появлением Греты атмосфера словно сгустилась.
– Экси! – всхлипнула подруга.
– В чем дело? – Я с досадой посмотрела на нее. Лицо серое. Опустошенное.
Грета разрыдалась:
– Мой муж.
Вздрагивая всем телом, она упала на кушетку. Я подошла, обняла, пошептала что-то ласковое, выслушала ее историю, но мыслями была далеко.
– Мой супрук volltrunken, пьяниса и хам… и… унд я ненавишу его. Он разориль нас, пропиль все, что было дома. И он шестокий унд тяшелый характер, а прошлий ночь он побил меня, Экси. Мерсавец!
Она приподняла волосы и показала ссадину над ухом. Последовала жалкая история о том, как Шпрунт пропил и свое жалованье, и все немалые сбережения, что Грете удалось скопить за эти годы. Этот Шпрунт мне всегда не нравился, ничтожный тип, вечно пьяный, нос красный. А теперь еще выясняется, что он избивает Грету, мало того, угрожает разболтать все ее секреты.
– Он сказал, я толшна ему дат тысящу долларов, чтобы он смог оплатить долки. Сказал, если не получит тенег, он….
– Что он?
– Он… расскашет Вилли про мой прошлое.
– Ты все разболтала Шпрунту? Грета! Ты же собиралась молчать!
Она закрыла лицо руками и завыла:
– Он саставил меня. Он… силой фсял. Прошу, не будем об этом. Тепер он расскашет Вилли, что я была eine Hure и что отец Вилли не был моряком и не погибайл у Мыс Штраха, как я ему говорила. Каково будет Вилли, если он узнает, что он шын шлюхи? Мне нушно расдопыть теньги.
– Ты просишь у меня тысячу долларов?
Во мне все так и вскипело при мысли, что у гнусного тролля Шпрунта теперь есть инструмент для отъема у меня моего заработка.
– Экси, он сабрал все мой сберешений, – еще громче разрыдалась Грета. – Мое полошение ничут не лучше, чем в том году, когда мы с тобой повстречайся на улице.
Я сжала виски. Подступала мигрень. Будто к обнаженному нерву приложили лед.
– Пошли ты его к чертовой матери. Если он не будет платить за жилье и достойно заботиться о своей жене, ты переберешься к нам, вот и все.
– Он не будет платит. У него нет тенег.
Боль в голове уже пульсировала. Казалось, там что-то распухает, съеживается и снова распухает.
– Грета, по-моему, в дверь звонят.
– Экси, как же?
– Позже поговорим.
За беседу с человеком, который сейчас стоит за дверью, мне хотя бы заплатят.
Грета направилась открывать, вытирая слезы.
– Вы пошалеете, мадам Миледи, – пробормотала на ходу, но очень быстро вернулась. Произнесла отрывисто: – Дшентльмен шелает консультацию.
В кабинет ступил осанистый господин средних лет. Рыжеватые бакенбарды, подбородок чисто выбрит, черный сюртук помят, но белая рубашка туго накрахмалена. Черный галстук-бабочка придавал ему вид разорившегося денди.
– Мадам Де Босак? – нервно осведомился денди. Еще один бедняга с забеременевшей пассией.
Его маленькие глаза так и рыскали по комнате… Что-то он очень волнуется.
– Да, заходите, прошу вас, – пригласила я и улыбнулась, несмотря на мигрень. – Присаживайтесь. Чем могу помочь?
Он пощипал усы. Порылся в карманах. Посмотрел на потолок.
– Видите ли, мы и моя миссис в ужасном положении, мадам. Я инвалид войны, работать не могу. У нас трое детей, это больше, чем мы можем себе позволить. А здоровье у моей миссис уже не то, что прежде, не годится для… кхм… Может, вы как-нибудь… не могли бы вы… продать какое-нибудь средство, чтобы предотвратить… кхм… ну…
– Я вас понимаю.
– Еще один ребенок был бы… – Он вытащил из кармана носовой платок. – Так вы поможете мне?
Я смотрела на пятно от горчицы, расплывшееся на лацкане. Всякий его пожалел бы: инвалид войны, больная жена, нервный пот на лбу.
– Могу предложить вам кое-что, – сказала я. – Во Франции популярна одна вещица, называется baudruche. Знаете, что это?