Моя любимая сестра

Ссора должна была произойти без камер, между сезонами, и мы, как мастера перевоплощений, задались целью. Когда осенью закончился срок аренды и я перестала платить Саре, то смогла позволить себе съехать, и вот тогда мы прекратили все общение. Мы не могли дурить СМИ, других актеров, Джесси, если дома вечерами слали друг другу смайлики. Мы видели, что случилось с Хейли, когда ее хакнули, и не могли допустить, чтобы кто-то нас раскусил. Вот почему я не связалась со Стеф, чтобы поздравить ее с выходом книги, которая стала хитом, хотя мне очень хотелось. Услышьте меня: мне очень хотелось.

Вот почему я не могла предупредить ее об обеде Джесси с моей сестрой. Возможно, я нашла бы способ с ней связаться, если бы думала, что Келли – нечто большее, чем кандидат партии зеленых. Но я правда считала эту встречу знаком милосердия к моей сестре, которая, если вспомнить, была очень наивной. Вот только Джесси увидела мою племянницу, высокого мини-олигарха со звездами в глазах. И конечно же, Стеф увидела в решении снимать двух членов моей семьи попытку присвоить себе всеобщее внимание, когда мы разрабатывали линию, которая должна была его разделить. Я позволила себе поверить, что именно в этот момент ссора стала для нее настоящей, хотя в глубине души знала, что это не так. В глубине души я знала, в чем на самом деле крылась причина.

И только на встрече перед съемками я поняла, что ссора больше не фальшивая. Мы со Стеф – единственные актеры, кто общается вне съемок, хотя продюсеры предпочитают, чтобы этого не было. Поэтому нормально, что я не видела Лорен и Джен до этой встречи. А вот что Стефани виделась с ними – это ненормально. И когда женщины все одновременно восстали против Марокко, я поняла, что это никак не связано с моим «отказом» всучить книгу своей известной клиентке.

Не знаю, что было бы, не пожалей меня Иветта и не раскрой привычку Джен закатывать истерики. Как только я разрушила альянс, у меня появилось два варианта. Я могла раскрыть схему Стеф, но тогда пришлось бы признать свою роль в этом, и Джесси, которая против блогеров и фальшивых сюжетов, пришла бы в бешенство. Или могла прикинуться дурочкой. Притвориться, будто все это было частью плана, будто Стефани не пыталась убрать меня из шоу, будто не презирала меня сейчас, и перейти к примирению, как мы изначально замышляли – сойтись во время поездки в Марокко. К моему громадному облегчению, Стеф подыграла мне, когда я загнала ее в угол в уборной на вечеринке у Лорен.

Только теперь кажется, что вместо того, чтобы разыгрывать ссору, мы притворяемся друзьями. Даже в самых страшных снах я не могла представить, что ссора станет настоящей, а дружба – фарсом.





Глава 12

Стефани, июль 2017 года




Бретт встречается со мной в Barneys, чтобы помочь выбрать туфли для поездки в Лос-Анджелес на ужин с женщиной-режиссером. Перечитываю сообщение Лизы, которое пришло этим утром: «НАПОМИНАНИЕ! Ты впервые видишь Бретт после вашего примирения в уборной на вечеринке у Лорен». Она прислала это напоминание, поскольку думает, что мы виделись после вечеринки у Лорен, которая состоялась три недели назад. А почему нет? Мы ведь «помирились». «Все вернулось на круги своя». Я полечу в Марокко. Как бы мне хотелось это тоже взять в кавычки.

Лиза отправляет нам такие напоминания перед большинством сцен из необходимости. Нельзя все напутать.

У нас нет сценария, но есть рамки. Нас снимают не по порядку, иногда записывая встречу за чашкой кофе после большого скандала между двумя актерами, чтобы подготовить зрителей к ссоре, которую покажут на экране вашего телевизора через час. Раньше Лиза писала мне до наших встреч с Бретт: «Напоминание, последний раз вы говорили об аресте Лорен», ведь после этого мы обсуждали миллион разных тем, на камеру или без. По мере съемок приходится подбирать темы для разговоров, и сообщения с напоминаниями служат заголовком для всех пересекающихся сюжетных линий. Очевидно, примирение Бретт и Стеф станет самой важной линией в этом сезоне, как мы и планировали.

После вечера у Лорен я ждала… чего-то от нее. Если бы Бретт написала, я бы ответила, что она должна была мне позвонить. Если бы позвонила, я бы сказала, она должна была встретиться лично.

Она все сделала так, что комар носа не подточит, но так и не признала реальность того, что произошло между нами.

Я и раньше теряла друзей, но сейчас все иначе, возможно, потому, что я никому так не открывалась, как Бретт. Она строит из себя уязвимого человека, и ее уязвимость заражает меня. Бретт знает болезненные подробности того, о чем я рассказывала Винсу лишь в общих чертах, особенно про размах моей борьбы с депрессией. Ненавижу это слово. «Депрессия». Слышу его и вспоминаю о том черном лабрадоре из рекламы, который держит игрушку в зубах и просится на прогулку, а его хозяин неподвижно сидит на диване. Ненавижу его, потому что это правда. Когда моя депрессия набирает полную силу, она не бушует, а зевает. Я обмочилась в кровати, хотя не спала в этот момент и была абсолютно трезва, просто попытка подняться и сделать десять шагов до туалета казалась мне непреодолимой вершиной. Бретт знает это и многое другое – очень многое, – и теперь, когда я ее потеряла, мои секреты словно отрастили ноги и разгуливают по всему миру в коротких юбках и на убийственных каблуках, чтобы привлечь слушателей. Я постоянно боюсь разоблачения, но страх всегда отходит на второй план перед ужасной болью. Я открыла Бретт свое сердце. Отвернулась всего на секунду, и она его обворовала.

В последнее время я думала, что мы испытывали вселенную, плетя интриги с сюжетной линией, и Он это не оценил (все мы знаем, что вселенная – это на самом деле мужчина). Будто пронюхал о наших мелких делишках и усмехнулся: «О, вы ищете, из-за чего бы по-настоящему поссориться?» Если бы я никогда не предлагала этот план, если бы никогда не испытывала судьбу, все было бы так же? «Минуточку», – пораженно думаю я, обходя манекен, одетый в бархат, как раз под стать Принсу. Она считает, это я виновата? Ждала от меня каких-то слов? Моя благосклонность к ней улетучивается, пока я поднимаюсь на лифте до отдела с обувью. Это было бы характерно для Бретт, которой легче обидеться, чем признать ошибку.

Добираюсь до пятого этажа и вижу, что приехала первой. «Неважно», – думаю я, успокаиваясь от мысли о потной и умотанной Бретт, которая знает, что найдет меня взвинченной и раздраженной. Ненавижу ждать. Проходят минуты, и я понимаю, что она не только не пришла раньше, но и опаздывает. Очень сильно. На десять минут. Семнадцать. Двадцать две.

– Если она не появится через пять минут, я ухожу, – сообщаю я Рейчел, нашему координатору, которая даже не потрудилась найти в Barneys что-то, кроме резиновых шлепок. Знаю, что Рейчел зарабатывает тридцать восемь тысяч в год и что я веду себя как ужасная снобка, но мое настроение напрочь испорчено.

– Давай узнаю, где она, – предлагает Рейчел и отходит от меня, чтобы позвонить. И в этот момент, как по мановению волшебной палочки, из-за угла выходит Бретт, не умотанная, в дорогой на вид футболке, причудливых джинсах, с хорошими часами и в массивных белых кроссовках, что стоят дороже ноутбука. Затаив дыхание, я понимаю, что она выглядит отлично, молодой и богатой. «Но красивая ли она?» – вдруг задаюсь я вопросом. Она крупная девушка, сменила статус «большой», коей называла себя в первом сезоне. Ох и налетели на нее за это в Фейсбуке: «Среднестатистическая американка носит восемнадцатый размер. Если ты «большая», то какие тогда мы?» (Передан смысл, орфография и пунктуация отредактированы. Обсуждение же шло в Фейсбуке). Мне хотелось открыть в ее защиту ответный огонь: «Тогда ты огромная, Деб», но Бретт не выносит, когда она не нравится кому-то или когда ее не понимают. Она отвечала каждой полной плаксе и извинялась, объясняя, что в Нью-Йорке в моде худоба и она часто чувствует себя большой в сравнении со сверстниками. Она благодарила их за этот поучительный момент, за напоминание, что живет в пузыре привилегии, и поклялась в будущем тщательнее подбирать слова, когда говорит о теле. Какая поразительная трата времени.

Понятия не имею, какой размер у Бретт, хотя точно не восемнадцатый и не четвертый, как у меня, а я крупнее Лорен и Джен вместе взятых. Но знаю, что у нее пропорциональная фигура, а кожа на бедрах и животе – которую я, увы, видела слишком часто – впечатляюще гладкая, без растяжек и целлюлита. Тело крупное, но не нестандартное, и я еще даже не добралась до лица, бесспорно прекрасного благодаря большим мультяшным карим глазам и чистой оливковой коже. Кажется, ответ очевиден: «Она красивая? Да, красивая». Но я не могу в это поверить. Возможно, потому, что Бретт всем своим видом показывает, будто не считает это правдой. Она твердит о самосострадании, о том, что женщинами необходимо развивать нейронные сети, чтобы получить доступ к доброму и полному любви внутреннему диалогу, а потом берет и уродует свою кожу всякими убогими татуировками. И я видела, как она «питает» себя. Живя со мной, Бретт жрала как лошадь, прятала коробки с замороженными вафлями, посреди ночи закидывала в рот странную смесь из сахара, муки и ванили, словно суп. В этом не было ничего доброго или полного любви. Это было диковатое, скрытное поведение человека, явно стыдящегося себя.

Бретт робко улыбается мне, но не в качестве извинения. К этому моменту я уже обложена коробками из-под обуви, на одной ноге розовая босоножка с ремешками от Aquazzura, на другой – замшевый ботильон от Isabel Marant. Поднимаюсь, чтобы рассмотреть ноги в невысоком зеркале, и Бретт ошибочно принимает это за приглашение обняться. Я не могу оттолкнуть ее, ведь здесь камеры. И поэтому против воли обхватываю ее рукам и утыкаюсь лицом в плечо. Вдыхая резкий запах ее марокканского шампуня и сравнивая ее ровное сердцебиение с лихорадочным моим, снисходительно задаюсь вопросом: а не потолстела ли она?

– Трудно было найти? – спрашиваю я, когда мы разрываем объятия.

– Что найти?

– Магазин обуви. Знаю, что на седьмом есть еще один, а ты не часто сюда поднимаешься.

– Я без проблем нашла, – озадаченно отвечает Бретт.

– Значит, просто опоздала, – злобно улыбаюсь я.

Бретт сверяется с Cartier на запястье. Выглядят винтажными. Ну разве она не крутая?

– Я пришла на пять минут раньше.

На мгновение кажется, будто последних восьми месяцев и не было вовсе. Мы обе поворачиваемся и сердито смотрим на Рейчел.

– Мне сказали, в одиннадцать! – виновато произносит она.

Время от времени продюсеры называют актерам разное время. Это дешевый трюк, чтобы наполнить нас обидой перед съемками. Одну из нас заставляют ждать, заставляют думать, будто остальные не уважают ее время, и вот мы на взводе и готовы к ссоре. Даже если все проясняется, как произошло только что, настроение уже испорчено. Я буду приветлива к Бретт, но грубовата, и все сочтут меня сучкой, потому что я сказала, будто уже пережила это, когда на деле это не так, и выйдут славные две минуты трансляции.

Ну, раз уж меня выставят мегерой, можно хотя бы на этом заработать. Залезаю в сумку за подарком, который упаковала для Бретт. До этого момента я сомневалась, стоит отдавать его ей или нет. Эта отвратительная съемка подтолкнула мое решение.

Бретт смеется.

– Что?

Она также залезает в сумку и передает мне маленькую длинную коробку в оберточной бумаге.

– У меня тоже для тебя подарок.


Мы открываем одновременно. Мой подарок – пара солнечных очков Wayfair в красной оправе, вдоль виска белым написано «SPOKE». Подарок Бретт – мои подписанные мемуары. Разве можно быть более предприимчивыми?

– Черт, а мы алчные сучки, – смеется Бретт прямо в камеру. Беру свои слова обратно, мы не могли быть более предприимчивыми, а вот Бретт – да. Я редко делала свои книги объектом съемок, зная, что в интернете за такое Охотниц обвиняют в излишней саморекламе. Только это не касается Бретт, которая при каждом чихе вытирает нос платочком с вышивкой «SPOKE». Большой Пофигистке всегда удается выйти сухенькой из воды.

– Солнечные очки для Марокко, – говорит она, затем прижимает мою книгу обложкой вверх к груди. – И я с гордостью выставлю твой подарок в своей новой квартире.

– Как дела? – спрашиваю я, мои глаза сверкают от липового любопытства. – Представляю, как отличается от проживания с Сарой. В смысле, ты же помолвлена. – Я смеюсь, словно мы обменялись шуткой, известной только нам двоим.

– Мы обе так заняты, что почти не видимся, – нейтрально отвечает Бретт. Умный ответ. Ответ политика.

– Это не обязательно плохо, – парирую я. – Я считаю, что мои книжные туры освежают наш брак. Полезно проводить время по отдельности. Мы с Винсом не можем оторваться друг от друга, когда я возвращаюсь домой. – С намеком приподнимаю уголок губ. Не только у тебя страстные отношения, лапуля.

Бретт явно неловко.

Я перевожу внимание на ноги.

– Какие лучше подойдут для ужина с женщиной-режиссером?

– Босоножки, – не задумываясь отвечает Бретт. – Определенно.

– Розовые с бантом?! – восклицаю я. – Эта девчонка сделала тебя мягкотелой.

Бретт выпрямляется. Ей это не понравилось. И я это знала.

– Как по мне, они бежевые.

Сажусь и застегиваю ремешок на лодыжке.

– Розоватые, – с усмешкой все же не соглашаюсь я. Бретт куда женственнее, чем прикидывается. – Они розоватые. – Поднимаю голову, когда подходит продавщица. – Возьму ботильоны Isabel Marant и босоножки Aquazzura, но босоножки восьмого размера.

– Не хотите для верности сначала их примерить? – спрашивает продавщица.

– Нет, – киваю на Бретт, – а вот она хочет.

Бретт взмахивает руками.

– Нет, – отказывается она, – категорически нет.

– Категорически да, – наседаю я. Не могу оставить ее с моей книгой в качестве подарка, только не после того как камера сняла, что мы обменялись своей продукцией. – Это подарок тебе на помолвку. Я снова поеду в турне, а потом у меня этот ужин в Лос-Анджелесе, и мне жаль, что я не смогу попасть на твою… – Замолкаю. Вечеринка в честь помолвки Бретт должна быть сюрпризом. – В смысле… мне жаль, что я еще никак тебя не поздравила.

Бретт склоняет голову набок, в недоумении глядя на меня. Но не задает никаких вопросов, нагибается за босоножкой и смотрит на ценник. Затем ахает и возвращает его на пол.

– Ешкин кот! – восклицает она. – Это слишком дорого.

– Не смеши меня, – фыркаю я. – Они не дороже этой ерунды, – киваю на ее кроссовки. Как только Марк наводит камеру на ее ноги, Бретт прячет носки кроссовок, словно пытаясь скрыть все доказательства. Один запрос в гугле, и станет ясно, что наша полная надежды целеустремленная душа отдала за кроссовки пять сотен долларов.

Продавщица возвращается с босоножками размера Бретт, и та, скинув кроссовки, нехотя их примеряет. Мы обе смотрим на ее ноги, обе, вероятно, думаем, что они хорошо на ней смотрятся.

– Даешь туловищу передышку? – комментирую я, заметив новое тату вдоль изгиба ступни, какое-то слово на другом языке, похожем на арабский. «SPOKE», конечно же, и написано красным.

Бретт закатывает глаза.

– Только пока, мамочка.

Моргаю, мои глаза горят от стыда. Как она посмела?

– Очень щедро с твоей стороны, Стеф, – быстро добавляет Бретт, явно поняв, что не стоило указывать на мой возраст, и пытаясь все исправить. – Но я не могу их принять. Отложить планирование ребенка ради поездки в Марокко – более чем достаточный подарок на помолвку.

Я отворачиваюсь, чтобы найти в сумке кошелек.

– Доктор сказал, что вируса Зика сейчас нет в Марокко. Так что никаких жертв. Кроме того, – нахожу нужную платиновую карту, – они хорошо подходят для свадьбы. У тебя впереди много событий, на которые ты сможешь их надеть. – Смотрю прямо на нее. Похоже на момент на свадебной церемонии, когда священник обращается к толпе со словами: «Если кто-то может назвать причину, препятствующую браку, пусть говорит сейчас, или молчит вечно».

– До сих пор не могу поверить, что у тебя будет ребенок, – говорит она.

– До сих пор не могу поверить, что ты выходишь замуж, – не моргнув глазом отвечаю я. Для формальности мы улыбаемся друг другу и обе держимся за перемирие.





Глава 13

Бретт, июль 2017 года