Митральезы для Белого генерала

– Никак патроны кончились, вашбродь? – участливо поинтересовался солдат.

– Осечка, – хмуро отозвался Дмитрий, не желая вдаваться в подробности.

Человеческая психика – странная вещь! Идя в бой, озлобленный потерей товарища Будищев был готов рвать своих противников голыми руками, а если понадобится, то и зубами. Жизнь вообще и вражеская в особенности никогда не имели в его глазах сколько-нибудь большой ценности. Но в число его врагов никогда не входили старики, женщины и дети. Хотя, конечно, он был не из тех, кто дал бы себя зарезать, как барана, ради торжества принципов гуманизма.



Текинский сердар, разумеется, заметил опасность, угрожавшую Великокняжеской Кале и, как только начала стихать канонада, послал помощь своему пригороду. Однако для этого сначала нужно было собрать воинов, привычно укрывшихся в подвалах и щелях от обстрела, а это оказалось не таким уж простым делом. Тем более что дальнобойные русские пушки вскоре возобновили огонь, но уже по самому Геок-Тепе. Тем не менее вскоре его бекам удалось собрать чуть более полутора тысяч человек, которых они и повели на выручку своего предместья.

– Все готовы? – спросил Будищев, разглядывая наступающую толпу в бинокль.

– Так точно! – высунулся вперед Деев, тут же получивший подзатыльник от унтера.

– Расстояние – сорок саженей!

– Есть сорок саженей, – поправил прицел наводчик.

– Вашбродь, – высунулся откуда-то снизу солдат-посыльный. – Их благородие, господин штабс-капитан, спрашивают, почему вы не открываете огонь?

– Сколько «благородий» вокруг, некого и на хрен послать, – пробурчал про себя прапорщик, но вслух ответил: – Ждем, когда подойдут поближе!

– Понял, – кивнул пехотинец и побежал докладывать командиру охотников о полученном ответе.

– Тридцать саженей! – снова прикинул дистанцию Дмитрий.

– Пальнуть бы, – снова подал голос неугомонный Деев.

– Я тебе пальну! – сделал страшные глаза унтер, после чего скосил глаза на офицера и добавил: – Ежели без команды!

Наконец, Будищев пришел к выводу, что расстояние оптимально, и скомандовал огонь. Пулемет привычно зарокотал, пережевав за двадцать секунд матерчатую ленту и выплюнув в сторону противника двести тяжелых пуль. Его собрат на соседней башне присоединился к нему парой мгновений позже и познакомил текинцев с понятием перекрестного огня в упор. Засевшие у бойниц охотники также сделали несколько дружных залпов по наступающим текинцам.

Мягкий свинец, попадая в человеческое тело, плющился и вырывал из него подчас целые куски окровавленного мяса, сражая одного воина за другим. Однако храбрые защитники Геок-Тепе продолжали бежать вперед, надеясь-таки добраться до ненавистных «белых рубах» и дать волю своей ярости, но пули летели все гуще и гуще, выбивая целые просеки в толпе атакующих.

Наконец, даже до самых упертых дошло, что их предместье пало и Великокняжеская Кала теперь принадлежит русским. В отчаянии повернули они назад, но широкое пространство между стенами превратилось в ловушку. Укрыться от убийственного огня митральез было негде, и мечущиеся туда-сюда текинцы валились, как колосья спелой пшеницы, подсекаемые серпом.

Оставшиеся в крепости защитники попытались прикрыть своих товарищей огнем со стен. Вокруг пулеметных расчетов тут же стали свистеть пули, но отодвинувший наводчика Будищев прошелся по вражеским стрелкам длинной, на всю ленту очередью, разом выбив несколько человек и заставив пригнуться остальных.

– Вы отлично справились! – сдержанно похвалил моряков непонятно откуда появившийся Куропаткин.

Лицо Алексея Николаевича было как обычно бесстрастно, как будто он был на заседании в штабе, а не водил лично в штыковую солдат. И только запыленная шинель и фуражка напоминали, что вокруг только что гремел бой.

– Рады стараться, ваше высокоблагородие! – привычно рявкнули в ответ матросы, и лишь их командир отмолчался.

– Однако вы изрядно рисковали, господин прапорщик. Случись задержка с открытием огня, противник вполне мог достичь крепости и ворваться в нее.

Будищев в ответ только пожал плечами. Конечно, можно было сосредоточить огонь на крепостных воротах и завалить их вражескими трупами, но тогда большинство текинцев уцелело бы, и могло продолжать воевать. А теперь их тела в разноцветных халатах пестрым ковром покрывали пространство между двумя крепостными стенами.

– Я доложу о ваших действиях командующему, – пообещал напоследок полковник и, с достоинством взобравшись в седло подведенной ему лошади, ускакал прочь.

Как водится, после боя казаки и солдаты попытались хоть как-то вознаградить себя за труды. Иными словами, после боя служивые разбрелись по захваченной ими крепости в поисках того, чем можно было поживиться. И то сказать, жизнь у военного человека не больно-то радостная. Его оторвали от родного дома и семьи, заставили учиться строю и ружейным приемам, зазубривать непонятную словесность, а теперь еще и отправили на край света, покорять диких туземцев, о существовании которых простой русский мужик в военной форме до сих пор и не подозревал. Опять же, господа офицеры смотрят на тебя как на вошь, унтера так и норовят заехать в рыло, ни за что ни про что. Не жизнь – каторга!

А тут снимет солдат с убитого врага наборный пояс да отнесет к маркитанту, вот и будет ему бутылка водки, а если повезет, то еще с закусью. Выпьет он ее с друзьями, вспомнит дом, жену, если есть, да хоть ненадолго забудется от окружающей его поганой действительности. Все веселее! Матросы, само собой, от пехоты не отставали. Тем паче что им было на чем вывозить добытое. Все-таки тачанки – великое изобретение!

Правда, сам «изобретатель» в этом празднике жизни никак не участвовал, но и своим подчиненным не запрещал. Прежде он и сам трофеев не чурался, но ему их Шматов собирал, а теперь…

– Вашбродь, дозвольте обратиться, – отвлек Будищева от мрачных мыслей матрос.

– Чего тебе, Деев? – сфокусировал на нем взгляд Дмитрий.

– Тут это, – замялся сначала парень, но потом, видимо набравшись храбрости, решительно попросил: – А возьмите меня в вестовые!

– Что ты сказал? – удивился прапорщик.

– Дык, – снова смешался матрос, – вашему благородию все одно по чину вестовой положен…

– Думаешь, хлебное место? – покачал головой офицер, поняв, наконец, о чем речь.

– И это тоже, – не стал лукавить моряк. – Вы, вашбродь, не сомневайтесь. Я бедовый. Могу и за платьем ходить, и кашеварить, и все иное прочее. А ежели чего не умею, так научусь. Вот ей-богу научусь!

– Я подумаю, – сухо прервал его заверения в компетентности Дмитрий.

С одной стороны, мысль о том, что нужно искать замену Федору, не вызывала у него ничего, кроме злости, а с другой, Деев ведь прав. Одному трудно, а офицеру и вовсе невозможно. Белье стирать, мундир чистить, сапоги ваксить. Еду, опять же, готовить. У маркитантов ни черта, кроме шашлыка, да водки с закуской, не найдешь. Если у них столоваться, то ни печень, ни бюджет не выдержат, а войне конца-краю не видать.


Вечером принимавшие участие в штурме войска, сдав Великокняжескую Калу сменщикам, возвращались в лагерь. Удачное сражение вызвало подъем боевого духа у солдат и казаков, так что теперь никто не вспоминал случившуюся накануне вылазку текинцев. Напротив, у всех на устах был прошедший только что бой, когда и артиллерия, и пехота, и новомодные митральезы, действуя как единое целое, захватили целую крепость и с минимальными притом потерями. Некоторые были настолько окрылены успехом, что желали нового штурма в надежде покончить одним ударом с коварным врагом.

На подходе к лагерю в глаза военным бросилось несколько свежих могил. Как оказалось, Скобелев, опасаясь за боевой дух вверенных ему войск, решил не проводить пышных похорон и долгих прощаний, а приказал отпеть и похоронить павших в ночном деле, пока их товарищи были в бою[66]. Нижние чины упокоились в общем захоронении, а для господ офицеров выкопали отдельные могилы. Судя по еще не выветрившемуся запаху ладана, эта скорбная работа была закончена совсем недавно.

На одном из крестов было написано «Подполковник и кавалер Д. О. Мамацев», а рядом с ним все еще стояли заплаканные Катя и Люсия, да еще какой-то человек, на которого уставший за долгий день Дмитрий поначалу не обратил внимания.

– Екатерина Михайловна, позвольте выразить вам свои искренние соболезнования! – скорбным голосом проговорил Будищев.

– Спасибо, Дмитрий Николаевич, – всхлипнула молодая вдова. – Мой муж очень ценил вас как офицера и человека. Он всегда говорил, что вы далеко пойдете…

Произнося последние слова, мадам Мамацева снова зарыдала. Баронесса тут же бросилась ее успокаивать, а прапорщик стоял столбом, не зная как на все это реагировать. Говоря по совести, он ужасно проголодался, и ему теперь было не до душевного состояния несчастных вдов. В принципе, выразив сочувствие, он мог спокойно уйти, но что-то заставило его остаться.

– Хороший был человек, – раздался знакомый голос. – Бравый такой…

– Федя? – не веря своим ушам, спросил Дмитрий.

– Ага, – с достоинством кивнул пропавший денщик. – Я это!

Это и в самом деле был Шматов, но бог мой, а каком виде. Вместо почти щегольского наряда на нем был рваный туркменский халат, а добротные яловые сапоги сменили какие-то невообразимые опорки с подвязанными, чтобы не отвалились, подошвами. На пол-лица расплылся дивный, отливавший перламутром синяк, а голова перевязана серой холстиной.

– Ты где был, сукин сын? – изумился Будищев, разом позабыв о хороших манерах в присутствии дам и тому подобных глупостях.

– Тут такое дело… – невольно попятился Шматов, хорошо знавший, что когда его приятель говорит подобным тоном, ничего хорошего ожидать не приходится.

– Федора нашли среди трупов текинцев, – поспешила вмешаться Люсия. – Он был оглушен, но ничего серьезного. Так сказал доктор Студитский.

– Но… как?!!

– Спросите Нефес-Мергена. Это он нашел вашего слугу и притащил в госпиталь. Полагаю, он искал среди павших текинцев своих кровников, а нашел вашего денщика.

– Твою мать! – не смог удержаться от витиеватой фразы Будищев, после чего подошел к Федьке и сграбастал его в объятия. – Я уже думал, что ты погиб!

– Значит, будет долго жить, – печально улыбнулась немного успокоившаяся Катя.

– Если он меня теперь не задушит, – слабо пискнул Федор. – Тише ты, медведь, ить я же ранетый!

– В самом деле, – поспешила вмешаться Люсия. – Отпустите его, а не то и впрямь что-то сломаете. Я говорила, что нашему другу лучше остаться в госпитале, но он меня не послушал.

– Чего я там не видал? – счастливо улыбаясь, выдохнул освободившийся от объятий Шматов. – В госпитале я еще в Балканскую кампанию належался. Но там хоть государь-наследник-цесаревич захаживал, а тут что же…

Уже потом он рассказал свою историю, заставив позабывшего про голод и усталость приятеля ржать во весь голос. Накануне вылазки, зная, что Будищев до утра не вернется, он пошел в правофланговый редут, проведать служившего в батальоне апшеронцев земляка. Но поскольку там было грязно, надел вместо своей щегольской шинели из офицерского сукна один из ватных халатов.

Когда напали текинцы, он успел выхватить подаренный ему револьвер и палил из него, пока не получил сзади саблей по голове. К счастью, удар пришелся плашмя и только оглушил парня. Затем кто-то из текинцев позарился на его добротные сапоги и оставил босиком. Зато когда стали складывать трупы, Шматова из-за халата определили в текинцы, и одному богу известно, чем все могло кончиться, если бы его не нашел рыскающий среди вражеских трупов туркмен.

– Были бы мозги, было бы сотрясение! – только и смог выговорить согнувшийся от хохота Дмитрий.



– Все-таки Будищев не самый воспитанный человек, – заметила, поджав губы, Екатерина Мамацева, когда приятели ушли. – Так ругаться при дамах… фи!

– Знаешь, а я, кажется, первый раз видела его абсолютно счастливым, – задумчиво заметила Люсия.

– Что за странные идеи тебя посещают, милая?! – искренне возмутилась Катя. – Какое тебе дело до его счастья? Напротив, это он должен составить твое!

– Ты думаешь?

– Честно говоря, уже немного сомневаюсь.



В то время пока Куропаткин штурмовал Великокняжескую Калу, в русском лагере происходили большие перемены. Повинуясь приказу Белого генерала, все части перемещались ближе к вражеской цитадели, а в редутах вместо сменных гарнизонов появились постоянные. В более или менее глубоком тылу остались только медики да еще разного рода чиновники, в большом количестве присутствующие на театре военных действий. В основном это были интенданты, но вместе с ними почтмейстер, представители гражданского управления, полицейские, а также ревизор, специально прибывший с Кавказа для проведения расследований местных злоупотреблений.

Впрочем, Будищеву и чудесно спасшемуся Шматову не было до этого никакого дела, если бы не их имущество, оставшееся совершенно без присмотра во время передислокации. Между тем, помимо одежды и оружия, там имелись весьма ценные вещи. И так уж случилось, что именно на долю представителей статской публики выпала забота о багаже прапорщика и его слуги. Надо отдать им должное, все было самым скрупулезным образом собрано, описано, упаковано и ожидало дальнейшей судьбы на госпитальном складе. Последний был выбран исключительно из-за того, что находился под охраной. Туда и пожаловали приятели в поисках утраченного.

– Извините, Дмитрий Николаевич, – устало отозвался вышедший покурить после очередной операции Студитский, – совершенно не было времени заниматься чем-то, кроме своих пациентов.

Работы в госпитале и впрямь было столько, что врачи и санитары просто падали с ног от усталости. Раненные при отражении текинских вылазок шли нескончаемым потоком. Небольшое исключение было сделано только для Мамацевой, которой надо было проститься с мужем, да Люсии, старавшейся не оставлять подругу одну. Но после похорон и они поспешили вернуться к своим обязанностям.

– Все нормально, – отмахнулся Будищев. – Люди важнее шмоток.

– У вас были деньги в вещах?

– Немного.

– Да, припоминаю, ревизор Заславский передавал какой-то опечатанный пакет доктору Щербаку. Скорее всего, они в нем, но Александр Викторович теперь оперирует. Что же касается прочих вещей, то я сейчас распоряжусь, и вам их выдадут.