Митральезы для Белого генерала

Удачная вылазка привела защитников Геок-Тепе в состояние совершеннейшей эйфории, почему-то совершенно уверившихся, будто им удалось в ночном бою перебить едва ли не половину русского отряда. Обрадованные текинцы выскочили на стены и принялись выкрикивать оскорбления своим противникам, перемежая их неприличными жестами.

Первым это непотребство заметил капитан Полковников, снова вступивший в командование четвертой батареей после гибели Мамацева. Не тратя времени даром на получение разрешения от начальства, он приказал развернуть орудия и обработать наглецов шрапнелью.

– Так их, Петр Васильевич! – восторженно воскликнул поручик Томкеев, наблюдая, как над стенами древней крепости вспухли разрывы снарядов. – А то радуются, сукины дети…

– Ничего, пусть порадуются, – усмехнулся в усы капитан. – Помяните мое слово, недолго осталось!

– Вы думаете?

– Хотите пари? – вопросом на вопрос ответил Полковников.

– Нет уж, увольте, – засмеялся поручик. – Вам и в карты черт ворожит, а уж тут и говорить нечего. Тем паче что я и сам думаю схожим образом. Не может быть, чтобы Михаил Дмитриевич оставил подобную дерзость без ответа.

И в самом деле, скоро прибежал посыльный из штаба с приказанием от командующего всей артиллерии, кроме нескольких горных орудий и ракетных станков, выйти из лагеря и занять позиции перед так называемыми «Великокняжескими Калами». Это была группа небольших отдельных укреплений, лежащих в пятидесяти саженях от основной цитадели Геок-Тепе. Великокняжескими их нарекли еще во время неудачного похода генерала Ломакина, а почему – уже никто толком не помнил.

Следом за пушками в поле стала выходить пехота, а за ними несколько сотен казаков и эскадрон тверских драгун. Стало ясно, что готовится штурм.

Геок-Тепе уже несколько раз подвергался бомбардировке со стороны русских, но еще никогда она не была столь ожесточенной, как в первую половину дня 29 декабря. Словно мстя за пережитое унижение, артиллерия Закаспийского отряда утюжила Великокняжескую Калу, перемежая гранаты шрапнелью. Особенно отличилась мортирная батарея, стрельба которой, возможно, была не такой точной, как у новейших дальнобойных пушек, но мощность бомб с лихвой компенсировала этот недостаток. К обеду, когда готовые к штурму колонны уже стояли перед вражескими укреплениями, в их стенах уже зияли внушительные бреши, башни и другие более или менее высокие строения разрушены, а прятавшийся по щелям гарнизон полностью деморализован.

– Прикажете начинать, ваше превосходительство? – обернулся к Скобелеву Куропаткин.

– С богом! – отозвался командующий, не отрываясь рассматривавший картину разрушений вражеского города в бинокль.

Услышав его, Алексей Николаевич как-то внутренне преобразился, будто даже став несколько выше ростом.

– Господин полковник, извольте прекратить огонь по Кале, – начал приказывать он стоявшему рядом начальнику артиллерии. – Далее, вам следует перенести огонь дальнобойных пушек четвертой батареи двадцатой бригады и двум взводам девятнадцатой батареи и мортирам по Геок-Тепе…

Трудно сказать, зачем было отдавать столь подробные распоряжения опытнейшему Вержбицкому, начавшему служить, когда еще Куропаткина и в помине не было. Тем более что диспозиция была разработана заранее, все и без того знали своего место и порядок действий, и уж тем более это знал Антон Игнатьевич, но…

– Есть! – по-военному коротко отозвался Вержбицкий.

Людям, не слышавшим вблизи канонады, никогда не понять, отчего тишина может быть оглушительной. Но сейчас, пока расчеты разворачивали свои громогласные машины для убийства, она была именно таковой. Впрочем, недолго.

Получившие приказ колонны пришли в движение. Сначала размеренным шагом, но постепенно ускоряясь и переходя на бег, двинулись они к полуразрушенным вражеским укреплениям. Заметив это, защитники стали выходить на стены и стрелять по наступавшим «белым рубахам», но их огонь был слишком разрознен и неточен, чтобы остановить натиск русской пехоты.

– Ура! – крикнул возглавивший ее Куропаткин.

– Ура! – вторили ему солдаты, врываясь в Калу.

Всюду слышались звуки выстрелов, металлический лязг сабель о штыки, яростные крики сражающихся и жалобные стоны умирающих. Не прошло и десяти минут, как все было кончено, занятые укрепления совершенно очищены от неприятеля и только кое-где еще вспыхивали короткие схватки, когда обнаруживался скрывшийся в щели или подвале противник. Пощады никто не давал и не просил. Выстрел или удар штыка – и все было кончено.

Отдельно шли охотничьи команды, чьей задачей было занять стену, выходящую на Геок-Тепе, и держаться, если текинцы вздумают оказать помощь гарнизону Великокняжеской Калы. К одной из них, находившейся под командованием штабс-капитана Слуцкого, присоединили взвод Будищева с митральезами.

– На пролетках в бой пойдете? – усмехнулся командир охотников при виде пополнения.

– Так точно, – хмуро буркнул прапорщик, спрыгивая на землю.

– А где ваш верный спутник?

– Там, – показал рукой на вражескую цитадель Дмитрий, еще больше помрачнев при этом.

– Жаль, – немного смутился Слуцкий. – Хороший был парень, толковый.

– Рад вас видеть, камрад, – осклабился во все тридцать два тевтонских зуба фон Левенштерн.

– Взаимно, – крепко пожал протянутую руку Будищев.

– Где есть ваша знаменитая винтовка?

– Обойдусь винчестером, – отмахнулся моряк, не желая пускаться в подробные объяснения.

Для большинства знакомых ему офицеров он был просто метким стрелком. Чрезвычайно удачливым, разумеется, но не более того. В сущности, так оно и было, поскольку Дмитрий и впрямь ловко управлялся и с пулеметом (благо тот стоял на станке), и с любой винтовкой, и с револьвером. Но помимо этого у него был Шматов…

Хоть и не сразу, но у них с Федором сложился тандем. Один стрелял, а другой вел наблюдение, выбирал цели, предупреждал об опасности. Наконец, при необходимости, просто прикрывал спину. А вот теперь его не было…

Когда закончилась канонада и охотники бросились вперед, моряки из взвода Будищева первыми добрались до ближайшего к ним пролома на своих тачанках. Несколько коротких очередей выкосили немногочисленных защитников, открыв тем самым путь основным силам.

– Ловко! – похвалил запыхавшийся Слуцкий, увидев, как матросы разбирают на части пулеметы. Первый номер тащил ствол, второй станок, на долю остальных достались жестяные коробки со снаряженными лентами.

– Не отставайте, – отозвался Дмитрий.


Пока основные силы зачищали Калу, охотники бегом прошли ее насквозь, пока не оказались у тыловой стены, почти не пострадавшей от обстрела. Узкие ворота, больше похожие на калитку, оказались приоткрыты, а какой-либо караул и вовсе отсутствовал.

– Сбежали, сукины дети, – неодобрительно покачал головой штабс-капитан.

– Соскучились? – мрачно осведомился Дмитрий.

– Да не особо, – ухмыльнулся тот и принялся командовать подчиненными, расставляя их по стенам.

– Где прикажете встать нам?

– На ваше усмотрение, господин прапорщик. Вы все-таки лучше знаете свое оружие.

– Тогда на башнях, и это… ворота не закрывайте.

– Но почему?

– Чтобы видели, куда идти, – одними губами улыбнулся Будищев, но глаза его остались мрачными и холодными.

– Хорошо, – кивнул Слуцкий.

– Задача ясна? – обернулся к своим подчиненным Дмитрий. – Тогда первый расчет налево, второй – направо. Вопросы?

– Водицы бы, вашбродь, – подал голос один из номеров.

– Своевременно! – кивнул офицер. – Значит так. Вы занимаете позиции, а я с Петровым осмотрю колодцы. Бурдюки, надеюсь, не забыли?

– Вот, – простодушно протянул ему кожаный мешок один из матросов.

– Молодец! – выразительно похвалил его прапорщик. – Пойдешь с нами.

– Рад стараться, – смущенно ответил тот намертво затверженной на занятиях фразой. – Слушаюсь.

– Напоминаю всем, – продолжил Будищев, – что вы не у тещи на блинах, а на войне. А потому держитесь настороже, и вообще, сначала стреляйте, а потом думайте.

Колодец Дмитрий заметил, еще пока они короткими перебежками двигались по Кале. Источник водоснабжения, как водится, находился на небольшой площадке, окруженной со всех сторон домами. Вероятно, в мирное время здесь любили собраться и посудачить пришедшие за водой женщины, но теперь вокруг было пусто и тревожно. К тому же в пострадавших от обстрела строениях вполне могли прятаться враги.

– Есть, ваше благородие! – обрадованно прошептал Петров, зачерпнув с помощью нехитрого устройства, именуемого в России журавлем, воды. – Пущай на дне, но есть!

– Может, ее отравили? – опасливо пробубнил второй матрос. – Мало ли что этим басурманам в голову придет.

– Может, – охотно согласился с ним Будищев, напряженно озирая окрестности. – Вот мы на тебе сейчас и проверим!

– Слушаюсь, вашбродь, – потерянно отозвался парень, наклоняясь к кумгану.

– Ты что, дурак? – отпихнул его в сторону прапорщик и покрутил пальцем у виска. – Очнись, боец! Пулеметам пофиг, какая вода, а у тебя во фляге с собой должна быть. Или просохатил уже?

– Никак нет! – обрадовался тот.

– Деев, ты меня эдак до кондрашки доведешь! – покачал головой припомнивший наконец-то его фамилию Дмитрий. – Набирай скорее бурдюк и дуй с ним к первому расчету, а ты – Петров, ко второму…

Не успел он договорить, как из соседнего двора раздался выстрел. К счастью, неведомый стрелок взял слишком высоко, и пуля только свистнула над головами матросов.

– Пригнитесь! – рыкнул на подчиненных прапорщик, приставляя к плечу приклад.

– Вон он, вашбродь, – показал рукой Деев, заметивший дым от вражеского выстрела.

– Вижу, – нехотя процедил Будищев, нажимая на курок.

– Попали? – с блеском в глазах спросил матрос.

– К расчетам – бегом, вашу дивизию! – вызверился на него Дмитрий, но потом добавил уже спокойным тоном: – Я прикрою.

Гулко бухая сапогами по утоптанной до состояния камня земле, моряки умчались прочь. Дождавшись, когда моряки покинут опасный участок, прапорщик осторожно двинулся к забору, из-за которого палил один из последних защитников Калы. Едва он успел добраться до дувала, как сверху показался шестигранный ствол старинного карамультука. «Так вот почему ты так редко стрелял», – подумал про себя моряк.

Была бы у него граната, он не раздумывая бросил ее через забор, но как говорили казаки-таманцы, «чого нема – того нема»! Стрелять тоже было несподручно, поэтому он, не тратя времени даром, схватился за вражеское ружье и что есть силы дернул его на себя. Оно неожиданно легко поддалось, и в руках у Будищева оказался трофей.

– Эй, выходи! – позвал моряк обезоруженного противника.

На этот зов из калитки с трудом вышел старик, одной рукой опиравшийся на палку, а второй сжимавший кривой кинжал. Судя по всему, вздумавший пострелять аксакал был таким же древним, как и отобранное у него кремневое ружье. Дряблая кожа цвета высохшего пергамента, голый череп, несколько седых волос, оставшихся от бороды, слезящиеся выцветшие от времени глаза указывали на более чем почтенный возраст. Но дух его был еще крепок.

– Шайтан! – прошипел он, ощерив беззубый рот, и попытался ткнуть своего врага кинжалом.

– Не дури, дед! – нахмурился прапорщик, клацнув затвором и одновременно делая шаг в сторону.

Увы, воспринявший его отход как признак слабости, старик и не думал останавливаться. Выставив вперед лезвие, он посеменил в свой последний бой, очевидно, намереваясь дорого продать свою жизнь. Но в этот момент из-за угла показались проводившие зачистку русские солдаты. Заметив, что не в меру прыткий абориген пытается напасть на офицера, один из них подбежал и ловко ткнул аксакала штыком. Тот мгновенно рухнул на землю и затих, как будто острие штыка перерезало последнюю нить, прикреплявшую к этому дряхлому телу его бессмертную душу.