Мистер Кольт

— Я видел фото, скажу за себя, по лицу я бы не установил. Мое мнение, в этом случае нужна была бы дополнительная экспертиза, но таковой не было, ну и как минимум опознание по отдельным, известным родственникам некоторым признакам на теле убитого: родинки, родимые пятна, татуировки, шрамы. Просто признали родственники и все.

— Признать-то признали, но тело родне для похорон не выдали. Нет документов усопшего, нет и свидетельства о смерти, а значит, под вопросом остается установление личности убитого, — Аранский взял со стола фотографию Мельника, в костюме, у дверей черного «мерседеса», посмотрел и отбросил обратно. — Предположим, решил Мельник всех перехитрить, после того, как наломал дров на Святошино и Петровке, решил следы замести и определить себя к уже почивающим в другом мире. Как он это технически сделал, не хочу сейчас фантазировать, нашел кого-то, отдаленно похожего на себя, по габаритам, цвету волос, привел в квартиру, выстрелил специально так, чтобы лицо повредилось. Ни денег, ни документов в квартире не нашли, значит, первое, что могли подумать — элементарное ограбление.

— Достаточно серьезный шаг: для родных ушел из жизни, для себя потерял квартиру, имущество, имя, можно сказать, себя потерял, ради чего?

— Ну как, Валя. Ты посмотри, какими они сейчас бабками ворочают, да квартирка его в Харькове — это копейки по сравнению с теми деньгами, которые через их фирму проходят и, конечно, же частично оседают. А будет достаточно денег, будут и новые документы, и имя, и дом, может, здесь, а может, и за границей. Это другой мир, Валя, там другие ценности, не всегда понятные для нас и принимаемые нами. И потом, каким он был мальчиком в школе, с кем водился, когда постарше стал, какие наклонности были, темперамент, характер, мысли и стремления, это не к нам, пусть в этом психологи разбираются, это их хлеб, а наше дело — факты: пришел, убил, завладел, подстроил, совершил, а потом, на досуге, можно о характере и склонностях пофантазировать. А вообще, поймаем, все точно знать будем. Я прав?

— Хорошо, допустим так. И что дальше?

На столе Аранского зазвенел телефон, сделал пальцем знак паузы и снял трубку:

— Так. Хорошо. Я понял, проводите до моего кабинета и там подождите, — посмотрел на часы. — Совсем забыл. Вовремя, ничего не скажешь.

Кордыбака вопросительно посмотрел на шефа.

— Сюрприз хочешь? — Аранский лукаво усмехнулся.

От сюрприза отказываться Валентин не стал:

— Хочу, конечно.

Аранский встал с кресла и подошел к двери:

— Я пригласил официанта Диму и друзей оружейников на опознание Дровосека — Мельника, пусть по фотографиям, но это пока, надеюсь, будет и вживую. Разложи красиво картинки по столу, все, и харьковские, и которые у детсада сделали.

Аранский вышел из комнаты и через секунду вернулся с официантом. Тот, увидев Кордыбаку, сразу повеселел, обрадовался знакомому лицу в стенах этого похмурого здания. Валентин поздоровался и указал на стол.

Дмитрий бегло пробежал взглядом по фотографиям и кивнул головой:

— Этот говорил с Букетом. Сто процентов он.

— На всех он фотографиях?

Дмитрий еще раз просмотрел снимки, уже более внимательно:

— Он везде.

— Здесь распишись, — Аранский указал на бумагу, лежащую на его столе. — И свободен. Спасибо. Пусть те двое тоже заходят.

Оружейники гуськом вошли в комнату, наверно, не знали, зачем вызвали, выглядели плохо, испуганно глянули на Кордыбаку, на Аранского виновато, но к сценарию были готовы самому худшему.

— Страшно, да? — Аранский сказал так, что у Валентина самого морозец пробежал по коже. — На фотографии посмотрите. Может, узнаете там кого.

Оружейники подошли к столу Валентина, долго изучали каждый снимок и почти одновременно подтвердили, что это тот человек, который оружие коллекционное у них спрашивал, а у Сергея почти купил.

— Ну вот и молодцы. Распишитесь и пока свободны. Прошу заметить, пока.

Аранский собрал фотографии в стопку, положил в свой стол, сел в кресло:

— Вот и внесли ясность, окончательную, — произнесено это было как-то без особого энтузиазма.

— Что, так, Сергей Викторович?

Аранский промолчал. Как пройдет операция по задержанию, он не знал. Неизвестность всегда и настораживала, и немного пугала. Банда опасная, вооружены, отпетые преступники, ни перед чем не остановятся. Не хотелось очередных жертв, очень не хотелось. Задумки были по общему плану, детали прорабатывались. Все склонялись к тому, что брать их надо на офисе, так будет и проще, и безопаснее, Аранский не возражал.

Кордыбака словно читал его мысли:

— Наружка установила, где проживает Мельник?

— Да. На Подоле с Унылым живет в съемной квартире, а Степной на Оболони.

— Как брать будем? Каждого по отдельности?

— Нет. Скорее всего, всех сразу на офисе. Вопросов, конечно, еще много, но в целом, как общая задумка, уже имеется. Детсад обособленно от жилого сектора находится, даже если палить начнут, вероятность мала, что с нашей стороны потери будут или случайные жертвы. С хозяином постройки пообщались, что тоже на пользу, если на штурм детсада пойдем, есть места с мертвыми зонами, не просматривается с их стороны как следует территория. На чердак наши ребята проникнуть смогут. Одним словом, есть надежда, что все получится.

На столе у Аранского зазвонил телефон, он вопросительно посмотрел на Кордыбаку и снял трубку, некоторое время слушал, поглядывая на Валентина, и, одобрительно кивнув, добавил:

— Так точно, все понял, иду… Ну вот, Валя, что я говорил. На завтра планируется. Готовься. Я к Тополеву, всех собирает.






22





Борис лежал на узкой, старой, облезлой, с провисшей, скрипучей и неудобной сеткой кровати. Обстановка в комнате была не то что скромной, она была бедной как в понимании разнообразия, так и в ценностном смысле. Кроме кровати из мебели, был небольшой стол, не письменный и не обеденный, неопределенного предназначения, на шатающихся ножках и со столешницей в раковинах, глубоких царапинах и сколах. Стол не годился для того, чтобы на нем писать, а если рассматривать как обеденный, то был слишком мал, тем более что трапезничали они с Виктором в кухне, такой же невзрачной, убогонькой, как и все остальное в этой квартире. Но это так, к слову, а писать ему было нечего и некому, компьютер тоже остался на Соломенской, забрал с собой только одежду, деньги и оружие. Хорошо оружия не лишили, а вот почему, можно было только догадываться.

Первое время, когда отлучался из этой квартиры, стволы оставлял в своей комнате, но потом, когда выяснились некоторые обстоятельства, стал забирать с собой, несмотря на то, что постоянно таскать железяки по городу было небезопасно.

Уже больше двух недель прошло, как переселился он с Соломенской сюда, на Подол, в двухкомнатную квартиру пятиэтажной хрущевки. В одной комнате жил Виктор, в другой он. Раньше в этой комнате обитал Стэп, теперь Борис. С Виктором они практически не общались, даже завтракали и ужинали в разное время, каждый сам по себе.

Разумеется, произошло это по указанию Студебеккера, и для Бориса было большой неожиданностью, хотя по большому счету не век же ему было жить на Соломенской, когда-то да должно было это случиться. Решение это Студебеккер никак не объяснил, просто поставил перед фактом. Все к тому и шло, Борис это не только чувствовал, но и понимал, поэтому переселение без должного объяснения шефа и в столь убогие условия воспринял спокойно.

А вот то, что в последнее время отношение Студебеккера к нему заметно изменилось, причем в какой-то момент и как-то сразу, было очевидно и бесспорно. Анализировать это не особо Борису хотелось, но пришлось.

Случилось это уже вскоре после того, как деятельность на их офисе, можно сказать, набрала обороты полным ходом. Но не по причине выполнения или не выполнения Борисом своих директорских обязанностей, здесь он откровенно и на совесть старался и работу свою делал. Причина была в другом, знать, конечно, хотелось, но явное беспокойство проявлять не торопился, думал, может, само как-то все разрешится и прояснится. Не разрешилось, а только, наоборот, отстранялся от него Студебеккер, как ему казалось, все больше. Значит, что-то было не так, где-то или прокололся он, как-то не так повел себя, или хуже того, указание Студебеккеру поступило свыше. А вот это могло быть очень нехорошим моментом для Бориса, а потому и мысли в голову стали приходить нехорошие. А вдруг и правда что-то замышлялось против него? Знать бы причину смены расположения к нему Студебеккера, тогда и оценить можно было бы величину проблемы. А главное, чувствовал Борис нутром, нехорошим чем-то веяло. Может, и ошибался, не исключено, но как выяснить? Вот и пришлось задуматься, поломать голову и выход нашел, на удивление, достаточно простой. Не сразу решился, еще некоторое время прислушивался к Студебеккеру, внутренне анализировал, оценивал и только потом стал действовать.

Это был диктофон, небольшой, размером чуть больше флешки. На Караваевых дачах этого добра хватало. Хорошо, за Ковой не следили, и отчетов, куда и когда из квартиры отлучался, никому не давал, потому в один из выходных съездил на радиорынок и купил сразу два.

К корпусу диктофона, как одного, так и второго, приклеил по кусочку небольших магнитов, это давало возможность легко устанавливать их к любому металлическому предмету в комнате, а задумал крепить к сейфу. В какое именно место, он знал — снизу, изнутри к ножке. Так и сделал.

Обычно после трех часов дня Студебеккер и Стреляный заканчивали работу в офисе и уезжали. Борис с Виктором и Стэпом возвращались в офис к пяти, а то и к шести вечера. Недели три уже, как Стэп заменил Стреляного, дела у него пошли на поправку, и везде на сделках сопровождал Бориса. Если в бухгалтерии еще оставались женщины, то Борис сдавал им документы, если не было, оставлял в своем столе до завтра. Стэп и Виктор, как правило, в это время находились в машине. Диктофоны старался менять если не каждый день, то раз в два дня точно, максимально памяти в устройствах хватало на трое суток. Результат получил не сразу, только на пятый день, но какой…

На работу Стреляный приехал позже, часам к одиннадцати. Сначала на записи были слышны звуки, издаваемые только Студебеккером, он шуршал бумагами, часто выходил из комнаты, возвращался обратно, иногда вздыхал, открывал закрывал сейф, работал с деньгами, финансовыми документами, потом, позже, зазвучали диалоги, уже с приездом Стреляного, и почти сразу по делу. Говорили спокойно и обыденно, но о вещах не обычных, а для Бориса и вовсе судьбоносных.

Несколько раз Стреляный молча прокурсировал из угла в угол комнаты, это было понятно по шаркающему звуку его босоножек, он почти не отрывал штиблеты от пола при ходьбе, затем грузно и шумно опустился в свое кресло, включил компьютер, через некоторое время непродолжительно поскрипел колесиком мышки и наконец то ли спросил, то ли предположил:

— Так, что Акерман Романович, завтра большой день у нас намечается?

Студебеккер помедлил, не сразу ответил, очевидно в дела погружен был, потом переключился на вопрос и ответил:

— Я бы сказал, решающий.

— А что сегодня?

— Заканчиваем с клиентами. Парни поехали с последними рассчитаться.

— Главная транзакция сегодня или завтра?

Студебеккер опять помедлил с ответом, мягко прощелкала клавиатура компьютера, очевидно, его, и несколько задумчиво сказал:

— Судя по всему, уже прошла.

— Значит, сегодня?

— Да.

— Сумма не изменилась?

Студебеккер опять на некоторое время потянул с ответом:

— Сумма та же, триста сорок миллионов.

— И что дальше?

— Как и планировалось, бросаем на офшор. На этом наша задача будет выполнена.

— А наличка?

— Завтра Мельник с утра подпишет документы, и на базу за наличкой, обещали, что будет, уже сейчас вся сумма практически приготовлена к выдаче, правда, не два миллиона, как планировалось, а полтора.

— И закрываемся?

— И закрываемся.

— Что с братвой?

— Ничего, как и планировалось. Виктор со Стэпом о директоре позаботятся.

— Убираем? Свою задачу выполнил?

— Конечно. Концы рубим, других вариантов нет.

— Не жалко?