Мирелла

Идет шествие. Вокруг толпится мелкая нелюдь, любуясь на сановных господ, кои выступают друг за другом. Как и в Гамельне, они идут в порядке знатности.

Первой ступает Судьба, вершительница человеческих жизней. Лик ее смутен, неясен. Едва различимы лишь складки развевающегося плаща. Фигура ее скрыта, зато голос – от голоса ее толпа трепещет. Свистящий, словно бич, он вскоре разрастается до грома, и тогда все падают ниц и пригибают головы, надеясь избегнуть ее стрел.

Вторым шествует Счастливый случай и его приспешники: Удача, Встреча, Совпадение, Фортуна, Острое Словцо и прочие развеселые, дородные молодчики. Они идут вразвалку, в цветастых штанах, и хохочут во все пухлые щеки.

Третьей проходит Смерть, гордая, черная, без нарядов и прикрас, строгая, под стать одеянию. Бесплотное тело ее тускло, а лик суров.

Четвертыми следуют посыльные Смерти: Поветрия, Недуги, Убийства и прочие всевозможные Напасти. У всех человечьи лица и значительный вид. Мор из них самый юный и самый уверенный в себе. Он ступает впереди, спокойно, не чванясь. Окаймленный синеватым пламенем, кое озаряет его прекрасное как ночь лицо, он величав. Мирелла не может не признать, что вид его благороден.

Когда он приближается, по толпе проходит трепет. Вся чернь этого странного мира толкается, дабы полюбоваться на него. У них самих сияние совсем слабое и чувств только пять. Они завидуют юноше, тянут руки, чтобы коснуться, но живо отдергивают их, боясь ожечься.



Видение померкло.

Мирелла в упоении вдохнула вновь и вобрала воспоминание уже недавнее:



Мор идет по улицам Гамельна. Он любит гулять в этом городе, который постепенно меняется под его рукой, сеющей смерть. Но нынешним вечером он погружен в заботы и думы. Дух его неспокоен из-за юницы, чей волос так же ал, как и уста: он только что перемолвился с ней. Какая-то девчушка, жалкая смертная, которая едва до плеча ему достает, – и вдруг дала отпор. Он всё еще чувствует щекой призрак поцелуя, в котором она отказала ему.

Он блуждает по городу и невольно подходит к сараю, где, как он знает, она укрывается. Стоя перед хрупкой лачугой, он гонит прочь всякую любезность. В конце концов, он сильнее всех. Но одумывается: он не какой-нибудь хам.

Однако всё же проходит сквозь стену сарая. Мирелла, изможденная после их встречи, спит глубоким сном, укрыв за спиной какого-то мальчугана. И не просыпается, когда Мор подступает ближе. Он не станет тревожить ее. Лишь хочет рассмотреть поближе. Он привык бродить так меж людей, не подозревающих, что на них смотрят.

Он подходит ближе, но не вплотную, чтобы не разбудить. И долго стоит так, погруженный в созерцание.

Уже решив уходить, он вдруг слышит шорох. Оборачивается на звук. Кто-то из спящих поднялся. Это Бедвик. Мор узнает здоровяка: тот шляется по городу и обворовывает мертвецов.

Стараясь не шуметь, Бедвик рыскает близ Миреллиного ложа. Чего он хочет? Бедвик не знает и сам. Но водонос чует наживу. Миреллы не было день и ночь. А вернулась она, что-то пряча за пазухой. И с тех пор всё копается в углу. Бессомненно, обчистила чей-то дом и нашла нечто необычайной ценности.

Знай Бедвик, что юница с таким старанием прячет флейту из кости, он бы и пальцем не двинул.

Водонос взлез в кормушку. Ни Мирелла, смертельно утомленная, ни Пан, еще не вполне окрепший, не пробудились. Бедвик ищет глазами сокрытый предмет. И замечает оголенную Миреллину ногу. Белая кожа светится в темноте. Взгляд его подымается до бедра. Вдруг намерения о краже оставляют его ум. Там поселяются замыслы куда более темные.

Мор чувствует, как кровь вскипает в нем от гнева. Бедвик приготовляется действовать.

Не Мору выбирать, кто умрет. Это не его роль. Но в его силах чуть сдвинуть линии судьбы, ежели он крепко того возжелает. До сих пор он отказывал себе в том, зная, что всё имеет последствия. Но в эту минуту он не колеблется. Он вынимает из кармана крысу, гладит ее по спине. Крыса проворно прыгает наземь.

Бедвик готов. Он наляжет коленом Мирелле на грудь, чтобы та не двинулась, а ладонью закроет рот, чтобы не вскрикнула.

Хромому мальцу лучше лежать смирно. Бедвик нагибается.

Крыса юркает к его лодыжке и кусает до крови.

Водонос чувствует, как в плоть его вонзились крохотные зубы. Он спрыгивает вниз, бежит к ближайшему ведру, дабы промыть рану. В ведре пусто. Он обшаривает весь сарай – ни капли воды. В отчаянье Бедвик вынимает нож. Лезвие входит в плоть на лодыжке, он вырезает куски кожи с того места, куда впился грызун. Истязает себя молча, сдерживая крик. Никто не должен знать, что в нем может быть зараза, иначе его выгонят.

Мор улыбается. Старания тщетны. Покидая сарай, Мор покровительственно кладет ладонь на юницын лоб, гладит ее по волосам.



Мирелла вернулась в настоящий миг. Здесь, в церкви, у нее закружилась голова: она зашаталась, но удержалась на ногах, лишь слегка задев Мора. Украденные воспоминания не оставляли ее в покое. Она бесшумно отступила.

Мор обернулся с разительной быстротой. Одной рукой он схватил юницу за горло. Другой вырвал у нее флейту. Сжал ее. Кость треснула с жутким хрустом. Осколки посыпались к ногам Миреллы.

Музыка смолкла. Чары рухнули.

Чумные остановили свой пляс. Они озирались друг на друга, скорбные, немощные и потерянные. Они медленно покидали церковь, возвращаясь в постели. Священник, убежденный, что сим местом завладел Диавол, укрылся в исповедальне.

Во всей церкви осталась одна Мирелла, и Мор держал ее как в тисках. Она начинала задыхаться. Мирелла лишилась оружия и сомневалась, что Бог придет к ней на помощь.





XIII

Возникла связь





– Спасибо.

Мирелла, в последней попытке противостоять навалившейся на нее силе, вытолкнула из себя слово. Едва протиснулось оно сквозь сжатое горло. Мор от удивления чуть ослабил хватку, хоть и не разжал пальцев вовсе.

– Вы просите спасти вас? Взываете о пощаде? – спросил он.

Глаза Миреллы вспыхнули яростным блеском.

– Нет, – отвечала она, – никогда впредь не стану я умолять. Я благодарю вас. За то, что ночью в сарае вы остановили Бедвика, когда он думал взять меня силой.

Мор пристально взглянул на юницу.

– И как вы прознали об этом? – спросил он.

Мирелла сглотнула. Самое тяжкое еще впереди. Она призналась в том, что сделала и что увидела.

Мор внимал. До того он был удивлен способностями этой девчушки, что даже забыл возмутиться. Он не водился с людьми, ибо ни во что их не ставил. В его мире лишь самые мелкие сошки из посыльных изредка удостаивали смертных своим явлением. Он же не желал иметь никаких дел с этими фиглярами, краснобаями, прохвостами, выдающими себя за магов и мудрецов. Все они мелочь, шелуха, хвастуны, мужланы, решившие, будто все знают, хотя ни разу не слыхали и не видали потустороннего мира.

Юница же была иной. Никогда еще не встречал он столь способного человеческого существа, да к тому же женщину. Он еще ослабил хватку.

Мирелла видела, что Мор остыл.

– Так отпустите меня, – сказала она просто.

Мор глядел на нее. Когда она говорила, голос ее дрожал в его ладони. Тонкая шея Миреллы была вся меж его пальцев. Держать в руке столь нежную, трепетную плоть – было нечто волнующее в этом ощущении. Мор с сожалением отнял руку.

Освободившись, Мирелла опустилась на колени и принялась собирать осколки флейты. Отныне она знала: ничто не потеряно навсегда. Она завела песню на три счета, какую пропела ей мать. Осколки кости собрались и срослись во флейту, целую и невредимую. Мор восхищенно наблюдал.

Мирелла поднялась. Она встала лицом к Мору, смело, со флейтою в руках, готовая биться.

Мор улыбнулся. Он принимал вызов. Щелчок пальцев. Церковь огласил писк тысячи и одной крысы. Но сколько ни смотрела Мирелла на пол, не видела ни единой.

Первая тварь упала ей на голову, увлекая с собой лоскут платка и прядь волос. Мирелла подняла взор. Своды церкви заколыхались.

Грызуны кишели у ног каменных святых, кои украшали стены. Мирелла стояла прямо под платьем святого Аустрегизила. Крысиный поток обрушился на нее со статуи.

Не медля, Мирелла дохнула во флейту что было мочи. Чистый звук прокатился ударной волной. Крысы разлетелись вокруг нее, расшибаясь о стены с колоннами. И попадали дрябло, точно шерстяные кульки.

Мирелла обернулась к Мору, намереваясь пустить в лицо ему ту же ноту, какой отбросила она крыс. Куда там! Она увидела его довольную ухмылку, и сердце ее упало. Она поняла со всею ясностью: такой удар он отобьет без труда.

А силы ее были на исходе. Пляска смерти, починка флейты и та последняя нота истомили ее. Однако, Бог свидетель, стойкости Мирелле было не занимать. Она умела принудить себя, велеть умолкнуть боли в мышцах и легких, чтобы донести последнее ведро с водой. В сей же час по дрожи в членах, по огню в груди, по пелене, временами застилавшей взгляд, она понимала, что до такого предела еще не доводила прежде свое тело. Она боялась, что ежели вновь пойдет на лобовой удар, то может упасть и уже не подняться.

Нужно брать смекалкой, а не силой. Мирелла сочинила новый наигрыш, не столь могучий. Ноты взлетели, закружились, неудержимые. Мирелла сотворила прекрасные чары. Если не в силах она отбросить Мора, по крайней мере есть надежда затуманить ему ум.

Мор взирал на летящий к нему наигрыш. Черт возьми! А у плутовки еще есть кое-что в рукаве, ничего не скажешь. Но и он не так прост. Едва ноты подступили слишком близко, он укутался облаком синеватого пламени. Коснувшись его, звуки тонко зашипели и пропали. Мирелла поникла сердцем. Мор же забавлялся вовсю.

Демон направился в ее сторону. Мирелла присогнула дрожащие ноги, напрягла изнуренные мышцы.

Юноша миновал ее и уселся на скамью пред алтарем. Он беззаботно облокотился о спинку, протянул сапоги на приступку для колен и улыбнулся ей.

– Вы украли у меня два воспоминания, – сказал он, – а потому должны мне два своих.

Не в пример поцелую, сие требование показалось Мирелле справедливым. Она задумалась, что рассказать ему. Надобно было занять Мора и выжить при таком размене. Она уселась на ту же скамью, на надежном от него расстоянии.

– Я вам поведаю о первых двух моих напевах, – сказала она.

Она сомкнула глаза и вспомнила детские годы. Не всё в них было беззаботно. Знавала она и голод, и холод. Но была в ней та особая сила, что живет в детях: они могут играть и смеяться даже средь лютых невзгод.

– Я из найденышей, выросла в приюте. Трижды в день монашки заставляли нас петь антифоны на утреню, хваления и вечерню. То были заунывные распевы. Однажды за хвалениями – мне было лет шесть – я подумала, до чего же они тоскливы и однообразны. Вот жалость! А ведь так славно разносились под сводами церкви детские наши голоса… Я стала сама потихоньку менять напев. Мне виделся веселый хоровод, вдали от церковного холода. Сосед по хору стал мне вторить. И мало-помалу все сироты запели по-моему – так вышло само собой, помимо моей воли. И как мы пели! Отдавались звуку всем существом. Голоса наши сливались в прекрасном согласии. Мы позабыли, до чего не хватает нам материнской ласки, мы будто сбежали из скорбного нашего приюта, где монахини так скупы на заботу.

Лицо Миреллы омрачилось.

– Нас прервал яростный крик настоятельницы. Она налетела на нас, потрясая распятием, отходила им нас по головам. Потом она говорила, будто увидала, как волосы встают у нас дыбом, а ноги отрываются от пола. Решив, что мы одержимы, монахини сделали всё, чтобы прогнать нечистую силу из наших хилых тел. В подполье приюта была монастырская темница. Десять каменных мешков для провинившихся, таких тесных, что и спину не распрямить. Зимою там стояла вода. Каждого из нас запирали там по очереди. Три дня, скрючившись, ногами в ледяной воде, без еды. С тех пор мы уж не отклонялись от псалмов, и прочие дети со мной не заговаривали.

– Какая дурость, – процедил Мор сквозь зубы.

Мирелла помолчала.

– Второй раз я сочинила песню в восемь лет, – продолжила она. – Меня только назначили водоноской. Я думала, не выживу. Второй день бегала я с ведрами по Гамельну. Мышцы мои до того дрожали, что я упала наземь. И уж не могла подняться. Но помирать не хотелось. И тогда я запела. Выискала в недрах души напев, какой подкрепит меня и поможет сдюжить. Вода стала поплескивать в такт, ведра сделались легче. Я смогла поднять их и пойти дальше. Ну вот, – заключила она, – два воспоминания. Мы квиты.

Мор слушал с большим вниманием. Мирелла с досадой поняла, что ей приятно его сочувствие. Она уже готова была рассказать всё про свою жизнь, стоит ему попросить. Но потрясла головой, изгоняя сие желание.

– Мне очень нравится песнь могильщика, – сказал Мор. – Я много раз слышал ее, пока гулял по городу. Она дает пролиться слезам и утешиться сердцу.