Мирелла

И щелкнул пальцами раз. Щелк.

Крысы ринулись на Миреллу волной. Всё нутро ее кричало, что нужно бежать. Но она пересилила себя и, не сдвинувшись с места, поднесла флейту к губам. Крысы уже ползли по ней. Тысячи лапок уже царапали ей ноги, взбираясь до бедер. Мирелла подула во флейту. Звуки вышли дрожащие, неверные. Десяток крыс пали, застигнутые ее скромным чаровским наигрышем. Прочие продолжили лезть вверх. Они уже рвали обмотки на пояснице, на груди. Отыскивали шею, кусали ее со всех сторон. Подступали к лицу.

Мор пристально наблюдал. Он ждал тот миг, когда юница сдастся. И ждать оставалось недолго. Скоро она упадет на колени, плача и умоляя пощадить ее. Она покорится, как только какая-нибудь крыса отхватит ей кусок уха или подберется к глазу и вопьется в веко.

Мирелла стиснула зубы. Она напряглась, отогнала руками крыс с головы и смогла наконец извлечь из флейты гневный, долгий и чистый звук, от которого со спины и с плеч разом опали все грызуны.

Мор дивился всё больше. Он восхищался ее стойкости. Но она не сможет держаться вечно. Он щелкнул пальцами дважды. Щелк, щелк.

Теперь уж не волна, а целое море крыс ринулось на Миреллу. Она чуть согнула колени, чтобы устоять, вдохнула поглубже и подула во флейту. Первый ряд снесло волною звука. Но на смену ему тут же встал второй.

В груди у нее жгло. На то, чтоб выдувать из флейты чаровские ноты, уходило немало сил. Она будто пробежала много миль. Крысы вновь подступали, жаждая отведать ее плоти. Она пинала их ногами, скидывала рукой.

Она никак не сдавалась. Напрасно Мор ждал ее мольбы.

Он отозвал крыс. Те отбежали и выстроились за хозяином, шевеля мордами и ожидая приказаний.

Мирелла стояла прямо перед ним. Молочная кожа ее на руках и ногах покрыта была алыми царапинами. Дышала она часто и неровно. Из-под порванной повязки на голове выбились пряди огненно-рыжих волос. Они прилипли к плечам и затылку и выглядели точно кровавые борозды.

Мору она показалась прелестной.

Он был рад, что пощадил ее. Было бы жаль, если бы крысы отгрызли ей нос. А главное, теперь, после столь благородного поступка, красавица точно падет к его ногам, благодаря за милосердие. Он великодушно подымет ее и, быть может, воспользуется случаем попросить о чем-то в знак благодарности. Он еще не знал о чем, но сама мысль ему была приятна.

Мирелла всё стояла на дрожащих ногах. Глубоко вдохнула, унимая сердце. Наконец, отдышавшись, она взглянула на него пристально и твердо сказала:

– Убирайтесь из моего города.

Какая заносчивость! Она едва стоит на ногах и вот тебе, приказывает!

Мирелла выжидала, пока вернутся силы, отдохнут мышцы. Она с тревогой думала о том, что еще ее ждет, но твердо решилась пережить всё во что бы то ни стало.

– Ну и дерзость! – сказал Мор. – В тебе отваги больше, чем в мужчине. И в награду за смелость я сохраню тебе жизнь.

Он улыбнулся. И прибавил:

– В обмен на поцелуй.

Животное начало вопило в ней: соглашайся и уцелеешь! Мор любезно склонил к ней свое лицо. В глазах его блестел наглый огонек, будто он бросал ей вызов: подступится ли к нему столь близко. Мирелла шагнула вперед и очутилась как раз под его подбородком.

Она взглянула на его гладковыбритую щеку, на губы, чуть изогнутые усмешкой. Мирелла знала немало юниц в Гамельне, коих и упрашивать бы не пришлось протянуть такому молодцу губы.

Она подняла голову. Это всего лишь поцелуй. И выйдет сухой из воды. И то сказать, куда приятнее, чем если б тискал ее Бедвик или тот нищий.

Вдруг Мирелла почувствовала, как кровь ее вскипает гневом. Тело опередило мысль. Она отступила. В мгновение ока флейта была уже у губ. До того скоры были ее движения, что Мор ничего не заметил. Мирелла выдула столь решительный звук, что пыль взметнулась перед ней от его силы и Мору пришлось отступить на шаг. Звук тот говорил: «Нет».

Мирелла замерла, сама дивясь тому, что содеяла. Теперь она ясно поняла: прошло время, когда она давала собой помыкать. Впредь она не покорится. И не выменяет на жизнь ни ласку, ни поцелуй.

Она вновь поднесла флейту к губам. Мор нахмурился. Крысы щелкали зубами, готовые отразить нападение.

Мирелла подула во флейту, но нежно. Выпорхнула тихая нота, робкая и трепетная, как первый поцелуй. С тончайшей игривостью пролетела она у самой щеки Мора и взмыла в небеса, уносясь от юноши в черном. Она говорила: «Возможно, потом».

Мор видел, как улетает поцелуй. Он не успел ухватить его рукой, о чем теперь крепко жалел. Не говоря более ни слова, он склонил голову. Он вознамерился быть любезным и перед столь твердым и изящным ответом мог лишь отступить.

Крысы расступились пред Миреллой почетным караулом. Юница, в облегчении и изумлении от того, что вышла живой из приключившегося, поспешила прочь от крыс, а главное, от странного юноши.





* * *


Перед городскими воротами последний оставшийся в живых стражник слышал издали смех, песнопенья и заздравные речи. У прокаженных гремел праздник. Жизнь в лепрозории шла тем же чередом, что и до мора. Чума к ним не заявлялась. Годами прокаженные обитали обособленно: много ли им дела, что Гамельн затворил врата? Жили они скудно, но не голодно.

Внове были лишь посетители.

То и дело кто-то из жителей Гамельна стучал в двери лепрозория, прося приюта. Ибо те из горожан, кто еще был в добром здравии, не верили, что продержатся долго. И не укрылось от них, что близ лепрозория не видали еще ни одного грызуна. А коль скоро проказа сводила в могилу медленнее, эта напасть вдруг показалась им куда слаще чумы, от которой умирали за считаные дни, да еще в страшных муках. Посему и не стихал поток пытавших счастье. Они несли все свои богатства в обмен на приют.

Прокаженные же, чтя закон, запрещающий им любое сношение с внешним миром, держали ставни и ворота на запоре.






* * *


Мирелла несколько дней не покидала сарая. Бедвик держался в углу, вид у него был жалкий и недужный. Он исходил по́том и слюной. Водонос повесил нос. Товарищи обходили его стороной. Он огрызался на них с лютой злобою.

– Что вы всё шепчетесь да косо смотрите? Взопрел я, вот и всё!

Но товарищей слова его не слишком убеждали. Все были как на иголках. Одного из них чума уже скосила. Водоносы выкинули солому, на которой он спал. Теперь они боялись, что и Бедвика настигло Зло. Но никто не смел его выгнать.

Мирелла вынашивала замысел. Встреча с Мором ясно показала: она была куда слабее. В открытой схватке ей его не одолеть. Нужно устроить ему западню.

Она уселась перед сараем и созерцала пустынный чумной город. Мор любил прогуливаться в нем. Он шел сюда не только убивать: он бродил по опустевшим улицам, будто господин по собственному замку. Гамельн стал полем для его игр. Врасплох его тут не застанешь.

Чтобы подобраться с тыла, Мирелла должна сперва заманить его в сети. Она напряженно думала. Чем приманить демона? Что он любит? Ночь, тьму, крыс, тишь. Мирелла догадывалась также, что ему по душе, когда работа завершена как положено; и погребальные обряды с их неспешным, точным, размеренным ходом для него, верно, как торжество в его честь, прекрасное, несущее успокоение.

Она вспомнила его лукавую улыбку. Пред чем ему не устоять?

И вдруг нашла ответ. Она встала, взяла ведра и пошла в город.





XII

Его в церкви она дождалась




Священник проснулся среди ночи. Он осторожно вышел из скромной спальни в своем доме при церкви. Сама церковь уже не первую неделю была на запоре. Во имя спасения Гамельна священник решился на затворничество. Он молился за горожан, укрывшись за толстыми каменными стенами.

Однако сей ночью его слуха достиг тревожный шум, происходивший из главного нефа. Он вышел тайком, потрясая пред собою распятием и читая молитву против Лукавого.

В церковь он вошел через малый придел. В нефе толпилось больше сотни горожан. Что позабыли они здесь? Совсем не время для службы! Прогневавшись, священник уже собирался спровадить их по домам, как вдруг услышал кашель. Он схоронился за колонной и пригляделся пристальнее.

Лунный свет пробился лучами сквозь витражи. И тогда священник узрел истощенные лица, исхудавшие недужные тела, руки в черных пятнах и раздутые от бубонов шеи.

Церковь его была полна чумными со всего Гамельна.

Весь день Мирелла разносила воду по городу. И в каждом доме, где ей отворяли, она объявляла, что в полночь состоится особая служба для всех недужных. Ослабшие, хворые умирающие, поднимались они с постелей и ковыляли к церкви со всего града.

Теперь же все они стояли здесь на немощных ногах своих и ждали с надеждой, когда же начнется спасительное действо.

Ни одна свеча не горела. Сквозь витражи луна заливала церковь потусторонним светом. Все молчали. Только кашель и хрипы порой прерывали ночное безмолвие.

Мирелла в свой черед тайно проскользнула в дверь. Она пробиралась боковым нефом. Пробило полночь. Чумные, не смея ни кашлянуть, ни харкнуть, напряженно ждали.

В театральной тишине церкви Мирелла поднесла к устам флейту и заиграла. Свет не слыхивал мелодии столь зажигательной! Всяк, кто внимал ей, не замечал, как начинал притопывать. Звуки отражались эхом от гулких сводов, усиливаясь так, точно, ей-богу, целый оркестр зовет пуститься в пляс.

Первым поддался чарам расслабленный молодец, стоявший ближе всех к Мирелле: он начал припрыгивать. И пляс его был еще заразнее чумных миазмов! Вот и сосед стал выписывать ногами джигу. И вскоре уже все чумные, отдавшись музыке, плясали бойкую кадриль.

Танцующие сбивались в пары. Знатные дамы брали под руку крестьян, пахавших земли их супругов. Чуть живые, трясущиеся в лихорадке, закутанные в одеяла люди скидывали свое тряпье, дабы привольнее было резвиться.

Чумные отплясывали, вскидывая ноги в чудном единстве. Луна освещала их изможденные тела. Руки и ноги, исхудавшие до самых костей, бились в неистовом танце.

Мирелла хоронилась в укрытии. Долго ждать ей не пришлось. Шум и гомон в церкви привлек Мора. Он вошел через стену придела и застыл, любуясь зрелищем.

Сия пляска смерти не могла оставить его равнодушным. Для него-то Мирелла и разыграла всю комедию. И вправду, юноша жадно, с улыбкой на устах взирал, как чумные выписывают коленца.

Мирелла много раз повторила наигрыш, будто взводила пружину в музыкальной шкатулке. Наконец вдохнула полной грудью, выдула последний такт со всей своей мочи и отняла флейту от губ. Волшебные звуки продолжали звенеть под куполом церкви. Они скакали от свода к своду. Чумные выплясывали напропалую. Праздник был в разгаре. Она могла действовать свободно.

Водоноска пошла по травеям, старательно держась в тени. Следя за тем, чтобы не быть обнаруженной, она приметила, что если вдыхать определенным образом – медленно, животом, – то звука шагов будет вовсе не слышно.

Благодаря сей уловке ей удалось подступить к Мору совсем близко, так что он не заметил. Она скользнула прямо ему за спину. Из-за того ли, что резвый наигрыш всё еще разносился по церкви, но только Мирелла совсем не чувствовала страха и скорей даже веселилась оттого, что так вплотную стоит к врагу.

Нос ее теперь приходился точно меж лопаток юноши. Но от него не пахло ни мертвечиной, ни недугом. И даже запаха пота и грязи – единственного известного Мирелле запаха гамельнцев – не было вовсе. Ей пришлось признать, что пахнет он приятно. Сосновой хвоей и сеном.

Дабы ничего не упустить из представления, он снял капюшон. Мирелла осторожно поднялась на цыпочки и поднесла конец флейты прямо к бугорку за его ухом. Если постучать по нему, звук разносится по всему мозгу. В такой близи Мору никогда не отразить удара.

Мирелла готовилась выдуть сокрушительные ноты. Но, поднеся конец флейты к губам, она заметила, что вдыхает, а не выдыхает. Ни звука не изошло из флейты.

Но нечто вошло в нее. Мирелла вдохнула воспоминание.

Как и в спальне, где умирала Лотхен, пред взором юницы вдруг встало видение.