Мир до начала времен

25 октября 2-го года Миссии. Четверг. Два часа пополудни. Первый этаж, правая столовая Большого Дома.

Андрей Викторович Орлов – главный охотник и военный вождь племени Огня.

Получив сообщение о прибытии к нам очередных потеряшек (добровольных переселенцев у нас не ожидалось в принципе), я быстро свернул свои дела на артиллерийской позиции, предварительно распорядившись, чтобы сержант Седов представил мне список кандидаток в наводчицы, учитывая возможный отсев с двойным запасом. Затем я быстрым шагом направился в сторону Большого Дома. До того, как к нам прибудут очередные «гости», на Совете старших вождей следовало заслушать персональный вопрос отца Бонифация. Но война войной, а обед по расписанию, а как раз к обеду мы и пришагали. Народу в Большом Доме с отселением французов с семьями в отдельные дома поубавилось, и он уже не столь сильно напоминает Ноев Ковчег. Но за столами все равно тесновато, ведь именно здесь живут семьи Петровича, моя, Сергея-младшего и Валеры, отец Бонифаций, доктор Блохин со своими благоверными, сержант Седов, Джонни-пулеметчик, а также дети-сироты на воспитании у мадам Фэры. Кстати, и Марина Витальевна с Антоном Игоревичем обедать ходили тоже в Большой Дом. Получалась весьма шумная и дружелюбная компания.

Когда все поели и вышли из столовой, там остались только те, с кого вся эта история полтора года назад и начиналась (разумеется, за исключением несчастной Катюхи). Ну и отец Бонифаций, разумеется.

– Итак, товарищи, – сказал я, когда все посторонние вышли, – сегодня у нас на повестке дня два вопроса. Пока второй вопрос идет к нам своими ножками, под конвоем волчиц из охотничьей команды Виктора де Ленграна, начнем с первого. Отче Бонифаций, скажите нам, пожалуйста, почему о возможном воплощении среди нас Божьего Сына и превращении кого-то из наших соплеменников в аналог Иисуса Христа мы узнаем не от вас лично, а от пленных итальянских моряков? Не имею ничего против их ускоренного обращения, но при этом настоятельно прошу впредь о подобных умозаключениях информировать в первую очередь Совет Вождей.

Сергей Петрович, Антон Игоревич, Марина Витальевна и Валера переглянулись в порядке общего обалдения, Сергей-младший же хранил спокойствие египетского сфинкса. После того как из его семьи удалили Катюху и оплакали ее, будто она и в самом деле умерла, Серега наслаждался в кругу своих жен покоем и благорастворением. Кстати, это событие весьма благотворно подействовало на поведение скандальных кельтских баб. С одной стороны, они убедились, что обещанные дома – роскошные, будто предназначенные для лордов – им и в самом деле построили до холодов, а с другой стороны, мы показали, что нарушение наших законов и постановлений мы не потерпим ни от кого, пусть даже паршивую овцу придется исторгнуть из наших собственных рядов.

– Я не понимать, почему вы так беспокоиться, – после некоторой паузы ответил отец Бонифаций, – это вопрос чисто богословский, и о том, что этот человек быть Сын Божий, мы, скорее всего, узнать только после смерть его физический тело.

– Мы должны беспокоиться потому, что такая идея без предупреждения, будучи вброшенной в массы, способна вызвать в нашем обществе жесточайший раскол, – сказал Петрович, даже без предварительной беседы со мной тоже понявший остроту ситуации. – Для наших современников, настроенных к религии достаточно скептически, и для новообращенных из язычества, вроде леди Сагари и Гая Юния, этот вопрос не имеет большого значения, но все остальные вцепятся в него как клещи в бродячую собаку.

Я добавил:

– Особенно меня пугает, что уже высказано предположение о том, что аналогом Иисуса Христа станет кто-то из наших детей, рожденных уже в этом мире. Я не хочу, чтобы в нашем обществе появились партии сторонников Антона, Виктора, Романа или Петра, которые начали бы по этому поводу разбивать головы друг другу и всем прочим, для которых этот вопрос не будет так важен. И чем старше будут мальчишки, тем страшнее будет свара.

– Андрей прав, – сказал Петрович, – вся история первых веков христианства – это неутихающие споры о сущности Христа, и не только споры. Огромные территории опустошались, кровь лилась рекой, а жители Аравии, не желающие вникать в тонкости споров о природе Христа, низвели его фигуру до уровня одного из пророков, создав свое отдельное исповедание, исторически ставшее враждебным всему христианству. И эта трещина через человечество протянулась почти на две тысячи лет. Я, например, такой судьбы своим потомкам не хочу. Так что, отче Бонифаций, вы этого дракона из пещеры выпустили, вы и загоняйте его обратно.

– Да, нам еще только тут войны католиков с гугенотами не хватало, – поддержала нас Витальевна, – особенно меня пугает то, что новоприбывшие, которые могут явиться к нам из тех времен, когда мир еще не был поражен неверием, непременно активно включатся в игру: «Угадай, кто Христос». Все, что мы делали до сего дня, может вылететь в трубу с таким оглушительным свистом, что мне даже страшно об этом подумать. Отче, неужели вы, так хорошо знающий человеческую природу, не догадались об опасности говорить об Откровении прежде самого Откровения?

– Я действительно об этом не подумать… – покаянным тоном произнес тот. – Я предполагать, что все спокойно ждать, когда Воплощенный Сын будет себя проявить. Я сказать, что все, кто есть это племя, будут Воплощенному Сыну как апостол, и что не быть среди них первый и последний, и Иуда тоже не быть. Я говорить, что мы пока не знать, кого выбрать Бог-Отец. А еще, что Божий Сын надо быть, и бесполезно казаться, и только когда Он умереть, мы будем знать, кто он быть. Я не знать, как вернуть сказанное мной Слово и сейчас раскаиваться, что не посоветоваться с вами.

– Если дракона нельзя загнать обратно, то его следует приручить, – сказал Антон-старший. – Вы, отче Бонифаций, выпустили этого зверя в мир, вы его и обуздывайте. Проповедуйте, уговаривайте, пророчьте. А ты, Сергей (Петрович), в рамках своих судейских полномочий беспощадно наказывай за любые проявления религиозных споров. Пропаганда религиозной вражды должна быть объявлена тягчайшим преступлением – не желающих оставить свои заблуждения за порогом нашего мира оформлять следует, как говорит доктор Блохин, по первой категории. Теория отката к истокам тем и хороша, что снимает все накопленные за века межконфессиональные противоречия, и те, кто не захочет расставаться со своими заблуждениями, должен быть без всякой пощады изгнан из нашего общества. Я, товарищи, не хочу умирать, зная, что в самом ближайшем будущем все полетит в тартарары и мои дети окажутся в самой гуще кровавой каши.

– Я буду стараться исправить причиненное мной зло и каяться, что проявить неверие в ваш разум, – склонив голову, произнес отец Бонифаций. – Надеюсь, Господь меня простить и наставить на истинный путь.

– А я думаю, – вдруг сказала молчавшая до того Ляля, – что все зависит от наших мальчиков и нас самих. Если мы их воспитаем такими дружными, что между ними не пролезет ни один злой язык, то и раскола в нашем обществе тоже не будет…

Все умолкли, и в этой тишине Лиза добавила:

– А если злые языки будут настойчивы, то их можно и поотрезать острыми ножницами. В последнее время у нас было много новичков, и, как подозревает мой муж, скоро их будет еще больше. Наше общество, товарищи, из плотно сжатого кулака превращается в рыхлый ком, а это плохо. Французских школьников мы утрамбовывали больше года, Виктор де Легран с самого начала был добровольцем, хлебнувшим дикой жизни и готовым на все ради того, чтобы жить с цивилизованными людьми, а думнонии, аквитаны и римляне для нас пока еще совсем чужие. Тщательнее надо. Не только с будущим поколением надо работать, но и с нынешним тоже.

– Не знаю, как с аквитанами – кроме товарища Сагари, все они на поверхности как-то не выделяются, – сказал Антон Игоревич, – но с некоторыми из думнониев контакт уже довольно неплохой. Я имею в виду кузнеца Онгхуса и его сына Одхана: старший из них вдовец, а младший и вовсе еще не был женат, так что у них нет никого, кто бы мог закапывать им яд в уши. Я бы считал полезным отдать за них табуированных вдов из клана Лани, а также полуафриканок. Соответствующие взаимные симпатии уже имеются, необходимо только досрочно снять табу. Оба этих товарища готовы взять в свою семью женщин с маленькими детишками и воспитывать их как родных. С Альбином-гончаром значительно хуже, ведь ему постоянно сосет мозг его благоверная, которая кажется мне несколько облегченной версией Катюхи. И даже если вы обжените его на местных, эта особа будет только себя считать настоящей женой, а всех прочих – грязными подстилками.

– Значит, необходимо усилить работу женсовета… – вздохнула Марина Витальевна. – Так усилить, чтобы от воинствующих упрямиц только брызги полетели.

– Я тоже делать им внушение, – сказал отец Бонифаций, – хорошо делать. И говорить леди Гвендаллион, чтобы она тоже их чистить, как у вас говорят, с песочком.

– Ну вот и договорились, – бодро сказал Петрович. – Превратить сделанное в несделанное не может даже патрон отца Бонифация, остается только пытаться предотвратить негативные последствия. Быть может, оно и к лучшему, а то мы, поглощенные текущими делами, еще долго не обращали бы внимания на то, что наше общество превращается в нечто бесформенное. Я не имею в виду римлян – эти парни в легионе привыкли к дисциплине и легко могут быть подвергнуты переструктурированию… а вот с думнониями, аквитанами и итальянцами гораздо хуже. И, кстати, Андрей, скажи, что это за второй вопрос, который идет к нам своими ножками? Неужели очередные попаданцы-пропаданцы, и что в них такого особенного, что вопрос с ними необходимо решать в совете вождей?

– Сегодня рано утром в сторону бывшего римского лагеря ушли охотничьи партии Гуга и Виктора де Леграна, – сказал я. – Дичь в окрестностях нашего поселения изрядно повыбита, а народ желает есть по немалой порции мяса каждый день. И они там взяли не только пару оленей и кабана, но и группу странных типов без оружия, но в военной форме, которые при этом разговаривали на русском языке. Сцапали их в самый интересный момент, когда те, рассевшись в кружок вокруг костерка, будто на пикнике, самозабвенно обсуждали вопрос о том, как им жить дальше. Вот, конфисковано у одного из них… – Я выложил на стол изрядно потертый револьвер. – Думаю, что это власовцы, которые бежали от маки, чтобы то ли пробраться в Испанию, то ли сесть на пароход и уплыть в Аргентину.

– Думаю, что тут ты крупно ошибся, – сказал Петрович, – власовцы были обмундированы не в русскую, а в немецкую форму, а ее наши лейтенанты уже видели. Так бы тебе Виктор и доложил: «люди в немецкой форме, говорящие по-русски». Кроме того, бросившись в бега, они постарались бы переодеться в гражданку, а тут по факту люди в форме и частично при оружии. Пожалуй, и вправду стоит подождать, пока твои потеряшки дойдут до Большого Дома, посмотреть на них без всякого предубеждения, и только потом решать их судьбу. И даже если это белогвардейцы с Гражданской войны, то не стоит быть к ним слишком суровыми. В крайнем случае отделять агнцев от козлищ нам поможет леди Сагари.

– Ты, как всегда, прав, Петрович, – сказал я, – да будет так.



Два часа спустя. Большой Дом.

Беглец с Первой Мировой войны, подпрапорщик Иннокентий Михеев (26 лет).

Шли мы часов шесть, не останавливаясь, а потому изрядно устали. В конце пути мы уже едва волочили ноги. При этом наши суровые конвоирши, как какие-нибудь революционеры, совершенно одинаково относились и к рядовым нижним чинам, и к унтерам, никаких поблажек не делалось даже господину подпоручику Котову. А сами-то – свежие, бодрые, идут и переговариваются между собой, частью на русском, частью еще на каком-то мне не известном языке. И мнилось мне, что нас ведут на расстрел… Уж очень мне не понравилось слово «товарищ». «Товарищи» должны на каторге быть, а не на воле с оружием бегать. Посмотрит их главный революционер на нас и скажет: «А это что за царские сатрапы тут шатаются? Поставьте-ка их всех, товарищи, к стенке»… И расстреляют нас ни за понюшку табака где-нибудь за амбаром.

Но все когда-нибудь кончается; подошел к концу и наш, как я себе навоображал, путь на Голгофу. Обогнув очередную опушку леса, мы увидели обширное открытое пространство, с протекающим нешироким ручьем. На ближнем берегу, в дальнем конце этой поляны, взору открывалось длинное двухэтажное здание под тесовой крышей – на первый взгляд, казарма. А перед ним… это что такое?! Не может быть… Мне захотелось протереть глаза: на строевых учениях в коробке манипулы вышагивали самые настоящие древнеримские легионеры с полуцилиндрическими щитами! Другие такие же на тренировочном поле по соседству тыкали деревянными мечами в плотно скрученные тюки сена и метали в мишени учебные дротики. Все точно так, как на картинках в гимназическом учебнике по древней истории. Интересно, это те самые легионеры, которые убили мужчин и женщин клана Плотвы, или все-таки другие?

А за ручьем, через который протянулся ладный такой мосток, начиналось уже само поселение. Ряд оштукатуренных желтоватой известковой штукатуркой двухэтажных домов, тоже под тесовыми крышами – таких больших, что могли бы принадлежать самым зажиточным деревенским богатеям. Наши мужички рты-то и разинули… Видно – богато живут люди, на широкую ногу, и такой дом не один не два, а целых шестнадцать. Восемь с одной стороны мостка (Французская улица) и восемь с другой (Кельтская улица). Однако вру: над домом справа от мостка возвышается высокий деревянный крест – ага, значит, это церковь или что-то вроде того. Видно, что дома, как и казарма, поставлены недавно: вокруг них заметны остатки строительного беспорядка и не до конца убранный мусор.

Завидев наше приближение, от казармы отъехала тележка, запряженная двумя серыми ослами, сопровождало ее с десяток легионеров. Авто остановилось, ожидая их приближения, встали и мы. Когда тележка подъехала, старший команды за руку поздоровался с пареньком-шофером, и, пока нижние чины переваливали тушу кабана на тележку, перебросился с ним парой слов на плохом русском языке – примерно на таком говорят недавно приехавшие в Россию иностранцы. Как я понял, речь шла о нас – кто, мол, такие и откуда. Наш сопровождающий ответил, что его дело – доставить этих людей к Большому Дому, а там, мол, вожди разберутся. Интересно, какой из этих домов называется Большим, ведь они все одинаковые? И как выглядят вожди? Получается, что их тут даже несколько? Мое воображение упорно рисовало мне суровых мужчин зрелого возраста с уборами из перьев на голове. Но разум подсказывал, что к индейцам все эти странные жители не менее странных мест не имеют никакого отношения. И оттого растерянность и тревога во мне усиливались. Это какой-то мир абсурда! Словно все эпохи смешались здесь самым причудливым образом… Все происходящее с нами напоминало красочный бред. Но пришлось отмести идею, что все это мне привиделось (хотя и имелся такой соблазн). Здравый смысл – это главное, что мне сейчас необходимо. Кроме того, несмотря на наше весьма аховое положение, меня распирал жгучий интерес ко всему увиденному и желание наконец получить ответы на все свои вопросы, жужжащие у меня в голове роем растревоженных ос.

Мы перешли через мосток (тот даже не колыхнулся под весом авто), а затем, не сворачивая ни направо, ни налево, по просеке углубились в сосновый лес, при этом дорога ощутимо поднималась в гору. И вот мы увидали тот самый Большой Дом… Это было двухэтажное строение под железной крышей, крашеной кирпичным суриком. Узкие, но высокие окна-бойницы придавали дому вид средневекового замка, а ухоженный двор с дорожками, цветочными клумбами, конюшней, коровником, гаражом для авто и замеченным мной на заднем плане парником говорили о том, что, в отличие от только что виденного нами поселка, это место достаточно обжитое.

Авто поехало дальше по дороге, а нам конвоирши приказали остановиться.

При нашем приближении на крыльцо вышли люди, в которых я безошибочно узнал вождей… Разумеется, никаких перьев на них не было. Не было и роскошных одеяний, свидетельствующих о высоком статусе. Но при этом эти люди имели вид большого начальства. За их спинами толпились их помощники или, как бы это сказать, «приближенные лица».

Первым мне в глаза бросился суровый моложавый мужчина средних лет, обмундированный в местную военную форму, по-офицерски перетянутую ремнями портупеи. Картину дополняли пистолет в кобуре и большой кривой нож (или даже небольшой меч). Судя по виду, это наверняка генерал или как минимум полковник. Такой, не задумываясь, прикажет расстрелять по первому же подозрению в трусости или измене…

Рядом с «генералом» – улыбчивый круглолицый человек в очках, одетый в подобие охотничьего костюма. Он кажется добрее «генерала», но это может быть обманом, а сейчас этот человек смотрит на нас с напускной строгостью. Наитие мне подсказывает, что, скорее всего, что это именно он здесь князь и верховный вождь, а «генерал» – его правая рука. Безусловно, эти двое здесь главные, а все остальные «вожди» – не больше чем их помощники.


По другую руку от «князя» стоит одетый похожим образом плотный рыжебородый дед, смахивающий на гриб-боровик. Весь его вид говорит о том, что мы ему неинтересны, и он присутствует тут только потому, что это положено по должности. Похоже, он проходит тут по интендантскому ведомству, и скорее привык иметь дело с вещами, а не с людьми: с ними проще – они лежат там, где их положили и не высказывают своего мнения. Рядом и чуть позади «интенданта», между ним и «князем» – вот те на! – дама. Ну да, именно дама, по-другому и не скажешь. Она одета так же, как и мужчины, и, хоть и немолода, все еще хороша собой. Она тут не главная, но ее слово имеет вес, иначе ее бы здесь не было. Пожалуй, в том случае, если дело пойдет совсем плохо, именно ее следует просить о замене расстрела каторжными работами…

Рядом с «дамой» во втором ряду стоят две молодые барышни, также одетые по-мужски. Одна из них имеет выраженную восточную наружность, а у другой чисто европейский облик. По другую руку от дамы еще одна особа, своим нарядом, похожим на народное платье испанских крестьянок, радикально отличающаяся от остальных. Но это не служанка-простолюдинка – об этом говорит спокойное и уверенное выражение ее лица. Там, во втором ряду, за спинами вождей, она – равная из равных, и признает над собой только власть «князя» и «генерала».

Еще трое молодых людей стоят на земле рядом с крыльцом. Двое из них обмундированы так же, как «генерал», причем один из них нам уже знаком. Этот тот самый юноша, который ускакал к вождям с вестью на могучем жеребце. Несмотря на свою молодость, это явно младшие офицеры, адъютанты при «генерале». Третий молодой человек одет как большинство «вождей» и, подобно «интенданту», тяготится своим присутствием в этом месте: наверное, судьбы других бедолаг, также занесенных в эти края, решали без его присутствия. С чего это нам такая честь, что ради нашего появления собран полный синедрион?

Но более всех из общей массы выделяется святой отец. По его виду – простой домотканой рясе коричневого цвета и большому деревянному кресту – невозможно понять, православной он веры или католической, и вообще трудно сказать, священник это или монах. Однако он тоже входит в окружение князя – стало быть, каждое распоряжение «верховного вождя» освящено согласием местной церкви. Он смотрит на нас понимающим и всепрощающим взглядом, но я чувствую, что если что-то пойдет не так, этот служитель Божий будет суров как Торквемада. В воздухе носится ощущение, что наше положение крайне неустойчиво. К нам могут сразу отнестись как к «своим», а могут одним движением пальца обречь на ужасную смерть. Об этом говорят как лица присутствующих вождей, так и лица наших конвоирш (которые, отойдя чуть поодаль, держат свои винтовки и дробовики стволами к земле, но в общем направленными в нашу сторону).

При этом мне очевидно, что если для сопровождавших нас девиц русские погоны – это китайская грамота, и поэтому они не отличают нижнего чина от подпоручика, то «генерал» и «князь» сразу опознали в господине Котове офицера, и теперь смотрят на него внимательными взглядами. Мол, господин подпоручик, почему не делаете того, что положено, и какой вы после этого офицер? Почему-то мне показалось, что от дальнейшего поведения господина Котова зависит, как нас тут примут: как своих, которых задержали по недоразумению, или как пленных врагов. Во втором случае жизнь наша осложнится многократно.

Очевидно, это же понял и Евгений Николаевич. Он скомандовал: «Команда, равняйсь, смирно!». И наши солдатики, за последнее время изрядно подзабывшие, что такое дисциплина, непроизвольно вспомнили воинскую науку и изобразили какое-то подобие нормального одношереножного строя. Да и я сам подравнялся и по-молодецки выкатил вперед грудь. Тут, где любое распоряжение начальство исполняется с полуслова и даже полувзгляда, по-иному нельзя. Нагляделся я на наших пленительниц: вроде бы премиленькие девицы, и показного чинопочитания за ними не наблюдалось, перед своими командирами в струнку не вытягиваются и глазами начальство не едят – и в то же время любое распоряжение выполняют буквально мгновенно и в точности.

Дождавшись, когда солдатики выровняются, подпоручик Котов сделал шаг вперед и, как положено, отрапортовал:

– Господа начальники, рабочая команда, составленная из унтер-офицеров и рядовых нижних чинов 5-го особого пехотного полка русского экспедиционного корпуса во Франции, построена. Старший команды подпоручик Котов, Евгений Николаевич.

При этих словах «генерал» и «князь», переглянувшись, кивнули. Остальные же остались беспристрастны, будто эти сведения им ничего не говорили.

– Вольно, господин подпоручик, – на чистом русском языке ответил на рапорт «генерал» и добавил: – А теперь доложите год, месяц и день, в который вы отбыли из своего мира в наш и сколько времени вы тут уже находитесь?

– В «ваш мир», господа? – непонимающе вопросил подпоручик, растерявшись.

– Да, в наш, в другой мир, – совершенно будничным тоном подтвердил «генерал». И таким же тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, добавил: – Сейчас вы находитесь примерно за тридцать восемь тысяч лет до нашей эры. Время от времени патрон отца Бонифация, – кивок в сторону то ли священника, то ли монаха, – подбрасывает нам сюрпризы иногда приятные, а иногда не очень. Сразу скажу, что выхода из этого мира нет, только вход, так что вы здесь навсегда. – Он обвел нас испытующим взглядом – очевидно, наслаждаясь при этом нашими ошарашенными физиономиями; впрочем, на его лице никаких эмоций не отразилось. Затем добавил: – ну так, господин подпоручик, каков будет ваш ответ?

Тут солдатики встревоженно загомонили, и только вскинутые в нашу сторону стволы оружия восстановили подобие тишины и порядка.

Подпоручик откашлялся и, и переборов смятение от столь ошеломляющих новостей, начал отвечать:

– Наша команда вышла на работы из казарм в селении Курно, расположенном к югу от Бордо, ранним утром двадцать пятого сентября тысяча девятьсот семнадцатого года по юлианскому календарю, или восьмого октября по григорианскому. Об этом у меня имеется соответствующая бумага, составленная на французском языке, на случай если нас остановит полиция или военный патруль. – Он достал из внутреннего кармана сложенный лист и протянул «генералу».

– Викто́р, прочти, – сказал тот.

И тогда тот самый худощавый паренек, что ускакал извещать вождей о нашем прибытии, взял из рук подпоручика документ, бегло пробежал его глазами (как это может сделать только грамотный человек) и с сильным французским акцентом сказал:

– Все верно, Андрей Викторович, этот человек действительно сказать правду. Его команда отрядить на работы восьмой октября тысяча девятьсот семнадцатый год, идти разгрузка корабль в порт Бордо.

«Генерал», которого, как мы уже знали, звали Андрей Викторович (кстати, это имя упоминал и лейтенант Гуг) хмыкнул и сказал:

– Ну хорошо, господин подпоручик, а теперь вкратце поведайте свою историю…

– С целью срезать путь мы еще затемно пошли по тропе через небольшой лес и заблудились, – стал тот рассказывать. – Вошли в лес там, а вышли уже здесь… – Он развел руками и тяжко вздохнул. – Ну и потом нас почти сразу задержали ваши люди и отконвоировали сюда. Вот и вся история.

Андрей Викторович снова переглянулся с «князем» (который мог оказаться только Сергеем Петровичем).

– Знакомая картина, – сказал он, – причем подобное случалось не один раз. Очень многие пришли к нам по тропам, которые начались там, и закончились уже здесь. Правда, вы не бежали опрометью, спасаясь от опасности, но, видимо, это совсем необязательное условие.

– У римских легионеров тоже была своя тропа, – произнес «князь», – по которой они один за другим прошагали в строю под пологом утреннего тумана. И только мы одни четко знали, откуда идем и куда…

– Господа! – вскричал ничего не понимающий (как и все мы) подпоручик Котов, – будьте же добры, скажите, кто вы на самом деле такие и что с нами теперь будет?

– Я – Сергей Петрович Грубин, представляю тут власть гражданскую, – сказал «князь», – Рядом со мной – Андрей Викторович Орлов, который у нас тут за Верховного Главнокомандующего. Вот этот дед – Антон Игоревич Юрчевский, наш министр промышленности (за исключением обработки дерева, ибо это моя епархия). Вот это – Марина Витальевна Хромова-Юрчевская – наш министр здравоохранения и Председатель Совета Старших Жен. Мы четверо, и еще некоторые присутствующие здесь юноши и молодые женщины, являемся русскими людьми, добровольно эмигрировавшими сюда в далекое прошлое из начала двадцать первого века.

– Да как это возможно – эмигрировать в прошлое?! – вопросил поручик, вглядываясь поочередно в вождей широко раскрытыми глазами. – Да еще добровольно? Честно сказать, я ничего не понимаю. Это же не сесть на пароход и уехать в Америку, как делали многие до войны ради лучшей жизни и человеческой свободы…

– Тот, кто уезжает в Америку, – сказал Сергей Петрович, – заранее должен согласиться с тем, что он должен будет подстраиваться под чужое и чуждое ему общество, а нам показали дыру в древний, еще почти не населенный мир, в котором мы сами могли бы устанавливать свои правила и порядки. По счастью, подготовку к эмиграции не нужно было начинать с нуля, значительная часть работы была продела заблаговременно, хотя и с другой целью. Мы продали все, что у нас было, закупили припасы и оснащение, а также предложили участие в экспедиции своим друзьям и нескольким молодым людям, которые стали нашими помощниками, после чего без оглядки кинулись в это приключение. Отплыв на собственном небольшом корабле из того места, где в нашем времени расположен Питер, мы обогнули с севера Европу, что было тоже не таким простым делом, и, прибыв сюда, начали обустраиваться на новом месте.

Андрей Викторович добавил:

– И уже здесь, когда у нас уже было какое-никакое хозяйство, к нам по одному и группами стали подкидывать пропаданцев из самых различных времен, которых уже никто и ни о чем не спрашивал. И мы их принимали, пристраивая к делу, что увеличивало наши возможности. И только совсем недавно, обнаружив в лесу обломки потерпевшего времякрушение парохода, битком набитого американским оружием и патронами, мы поняли, что все это весьма неспроста. И как раз в это время к нам присоединился христианский священник из Британии седьмого века нашей эры отец Бонифаций. Человек он умный и, более того, искренне верующий, поэтому, немного подумав, мы признали за ним полномочия власти духовной, ибо без веры человек превращается в зверя, а потом и в беса. Мы пришли к выводу, что за всем происходящим тут видна рука того, кто сотворил этот мир, и теперь меняет его по своему усмотрению. Поэтому не злословьте, никого не вините и не кляните свою судьбу. Вы здесь оказались по воле самого Творца, и, значит, должны думать о том, как вам тут жить дальше, а для своего мира вы умерли окончательно и бесповоротно, как если бы вас убили в бою. Знаете, что бывает с взводным блиндажом, когда прямо в него попадает бомба из семнадцатидюймовой германской мортиры?

Андрей Викторович обвел нас внимательным взглядом, вглядываясь в лица, и, видимо, вполне удовлетворившись произведенным впечатлением, продолжил:

– Вы тут не первые, но, думаю, далеко не последние. Поэтому с вами все будет согласно обычному порядку относительно приема дружественных визитеров. Мы знали, что вы к нам идете, поэтому обед для вас оставлен, баня истоплена, сменная одежда приготовлена, а свое извольте сдать в стирку и прожарку от насекомых. Такие тут у нас порядки. Нам, в наших диких условиях, еще какой-нибудь гадости вроде сыпного тифа не хватало. Потом мы вас разместим в казарме для новоприбывших на адаптацию и будем думать, что с вами делать дальше, кого к каким работам приставить, и вообще, стоит переформировать вашу временную команду в постоянное подразделение или разбросать вас по уже готовым взводам для усиления. И сразу предупреждаю: любое нарушение наших законов карается очень строго. Главноуговаривающих тут нет – и поблажек на том основании, что он наш соотечественник, не будет никому. Были уже прецеденты с отрубанием голов. Старшим над вашей командой назначаю лейтенанта Виктора де Леграна, слушаться его приказов будто самого Гласа с Небес. – Он обвел нас взглядом и кивнул. – А сейчас напра-во, в баню и на обед шагом марш. Раз-два.

– Вот это по-русски! – поворачиваясь направо, вздохнул ефрейтор Илья Курочкин. – Не успели прийти, как уже баня, обед, казарма… Баня – это хорошо, но если бы еще какая-нибудь краля пятки почесала…

– Цыц, Илюха! – зашипел на размечтавшегося старший унтер Пирогов, – не наглей. А то поступят с тобой сурово, а я еще добавлю от себя – и будешь потом знать, как разевать рот, когда не просят…



26 октября 2-го года Миссии. Пятница. около десяти часов дня. Первый этаж, правая столовая Большого Дома.

Большой Совет снова собрался в полном составе утром следующего дня. Слушалось дело русских пропаданцев с Первой Мировой войны. Двадцать два человека – все коренные русаки с Урала: один офицер из железнодорожных техников, один подпрапорщик (нечто вроде нашего старшины) из студентов, один старший унтер из сверхсрочнослужащих, два младших унтера, один ефрейтор и шестнадцать рядовых нижних чинов. Самому старшему – тридцать пять лет, самому младшему – двадцать один. За исключением подпоручика и подпрапорщика, все остальные относятся к крестьянскому сословию. Рабочих специальностей никто не имеет, зато пахать землю, ходить за скотиной, плотничать и выполнять прочие работы, необходимые в крестьянском хозяйстве, все они умеют. Все здоровы, насколько это можно сказать о людях, которые в скотских условиях провели год в окопах Первой мировой.

Старший унтер Пирогов – единственный из всех, кто воюет с августа четырнадцатого – имеет два георгиевских креста и опыт приграничного сражения в самом начале войны, а также Великого Драпа в пятнадцатом, случившегося после Горлицкого прорыва. Получив тяжелое ранение, почти полгода лечился в тыловом госпитале в Екатеринбурге, и в пятый особый пехотный полк был зачислен по выздоровлению в качестве кадровой закваски. Все остальные солдатики были призваны в особый пехотный полк из ополченческих дружин[11], до Франции пороха не нюхали, хотя участие в апрельском наступлении семнадцатого года, иначе еще именуемое бойней Нивеля[12], исправило этот недостаток.