Мир до начала времен

– Сказать честно, мистер Грубин, – после некоторых размышлений сказал Джек Харрисон, – сказанное вами меня пугает. Меньше всего в жизни я мечтал провести остаток жизни в Каменном веке без возможности выбраться обратно.

– Там, в мире, из которого мы пришли, – сказал я, – два ваших самолета столкнулись над Боденским озером. И если экипаж и пассажиры русского самолета умерли почти сразу, то вы с напарником жили еще полторы минуты, пока ваш неуправляемый Боинг рушился с одиннадцатикилометровой высоты. По трезвому размышлению, какой остаток жизни вы бы предпочли: тот или этот?

После этих моих слов пилоты Боинга снова переглянулись.

– Вот как, значит… – после некоторой паузы произнес британец. – Получается, мы с Джино живем вторую жизнь. Ну что же, мистер Грубин, вы можете нами располагать. – Он обернулся к своему напарнику и спросил: – Не так ли, приятель?

– О да, кэп, – расплылся в улыбке тот, – лучше жить здесь, чем лежать в могиле там. Мы, канадцы – люди, привычные и к морозам, и к трудностям.

– Вот и договорились, – сказал я и указал на скромно стоящего в стороне Джонни, – вот это – ваш соотечественник Джонни Гудвин, бортовой стрелок на бомбардировщике «Веллингтон» из сорок третьего года, был сбит, попал в плен к немцам, бежал и прибежал прямо к нам. Он отведет вас в нашу штаб-квартиру, все расскажет и объяснит, что тут можно, а что нельзя, а потом мы с вами все решим. А у меня сейчас начнется самое важное – эвакуация людей из русского самолета.



25 января 3-го года Миссии. Пятница. 23:55. Большой Дом, первый этаж, правая столовая.

Подошел к концу этот ужасно суматошный день. С утра у аквилонцев был аврал по очистке территории от последствий снежного бурана, а вечером – прием нежданных гостей. Спасательная операция прошла в целом гладко, но с некоторыми накладками. Не все дети хотели добровольно скатываться вниз по заледеневшему надувному трапу, и тогда их выталкивали вниз проводники. Там, внизу, на приеме стояли парни из русского клана. Они ловили соскальзывающих вниз барчуков и барышень, помогая им облачиться в тяжелые, но теплые меховые наряды от местного кутюр. Поскольку многие в таком виде и ходить-то не могли, то их под руки грузили в стоящие тут же сани, и те отвозили потерпевших крушение к Большому Дому, где все проделывалось в обратном порядке.

Взрослые пассажиры скатывались сами, при этом родители держали на руках своих маленьких детей, завернутых в одеяла. Таких оказалось только двое: четырехлетнюю девочку спустили на руках у матери, а восьмилетнего мальчика – на руках отца. Большие дяди и тети, в отличие от детей, одевались уже самостоятельно, лишь с небольшой посторонней помощью, а потом отправлялись по тому же маршруту в Большой Дом. А там тепло и светло, жарко горят в очаге сосновые поленья, распространяя вокруг волны жара и запах разогретой смолы, а кухонный наряд из легкомысленно одетых темных и светлых девочек-подростков тяпает по разделочным доскам ножами, готовя быстрый поздний ужин.

Последними скатились члены экипажа, а также флайт-менеджер и двое сотрудников авиакомпании, летевшие пассажирами. И последним из последних, держа в руках чемоданчик с документами, борт покинул командир корабля. Народ к тому времени уже разошелся, кто по домам, а кто и по экстренным поручениям вождей. Поэтому, когда последние люди уехали, Ту-154, как и Боинг-757, остался стоять на речном льду пустой и холодный, дожидаясь, когда у людей дойдут руки выгрузить из него багаж и снять все, что можно использовать в хозяйстве, ведь летать этой алюминиевой птице едва ли уже придется. Впрочем, все, и в первую очередь вожди нового народа, понимали, что эта история еще далеко не закончилась, а только начинается…

После ужина новоприбывших детей, потрясенных событиями этого дня, отправили спать на второй этаж – там прямо на полу для них постелили набитые соломой матрасы и одеяла из шкур. А около полуночи в правой столовой Большого Дома состоялось заседание расширенного Совета – а это немалое количество народа, включающее не только старших и младших вождей, но и всех глав кланов, капитана Дамиано, доктора Блохина, а также отца Бонифация. Туда же пригласили всех взрослых с обоих самолетов: двух пилотов Боинга, девятерых человек экипажа Ту-154 (трех пилотов, штурмана, бортинженера, трех бортпроводниц и одного бортпроводника), шестерых человек, сопровождавших детскую группу (менеджера турфирмы, куратора от правительства Башкирии, трех учительниц и юношу-практиканта из студентов), трех человек, прикомандированных к рейсу авиакомпанией (флайт-менеджера[28], авиаинженера и авиатехника-электронщика) и трех независимых пассажиров (семейную пару из Белоруссии и женщину, которая с двумя детьми летела к мужу). Итого – двадцать три человека. Там же сел Александр Шмидт, собирающийся поработать переводчиком для пилотов Боинга, не владеющих русским языком.

Чтобы все поместились, столы в помещении составили в форме буквы Г; на ее внешней стороне на табуретах рассадили нежданных гостей, а на внутренней расселись хозяева. Приглашенные на заседание новички от событий нескольких последних часов пребывали в состоянии, близком к шоку, и еще не осознавали необратимости перемен, произошедших в их судьбе. Именно для того, чтобы сразу расставить во всех положенных местах все точки и запятые, отделить агнцев от козлищ и не давать никому ненужных надежд, Сергей Петрович и собрал это заседание в полуночный час.

– Итак, приступим, – сказал он, – для начала представлюсь тем, кто меня еще не знает, и представлю всех своих соратников. Я Сергей Петрович Грубин, работаю тут председателем Совета Вождей, который римские товарищи называют Сенатом, главой исполнительной власти и капитаном коча «Отважный», на котором в летнее время мы совершаем речные экспедиции. По левую руку от меня сидит Андрей Викторович Орлов, наш главный охотник, военный вождь и Верховный Главнокомандующий; если к нам приходят враги, то вся полнота власти переходит к нему. Подле него сидят наши лейтенанты, командующие отдельными подразделениями: Гуг, Виктор де Легран и Сергей Петров, а также командир артиллерийской батареи Иван Седов. За товарищем Седовым сидят глава клана «римляне» – старший центурион Гай Юний и его супруга леди Сагари, возглавляющая клан «аквитанцы». У этой милой женщины есть одна замечательная особенность. Она сразу видит, говорит человек правду или нет, а еще она способна определить, способен ли он на предательство. Они оба прибыли к нам из первого века до нашей эры, но поженились уже здесь. Не думайте, сюда попадают не только на самолетах, скорее, наоборот – вы первые, кто прилетел по воздуху. Дальше за госпожой Сагари сидят два итальянских военных моряка: глава клана «итальянцы» лейтенант Гвидо Белло и командир фрегата Раймондо Дамиано. Они из команды подводной лодки, провалившейся к нам из тысяча девятьсот сорок первого года. Наше ополчение атаковало их быстрее, чем они смогли сориентироваться, застало врасплох, половину команды мы убили, а другую вынудили капитулировать…

– Сергей Петрович, – не удержавшись, сказал командир Ту-154 Алексей Михайлович Гернгросс, – вы как будто бравируете кровожадностью своих бойцов. Внезапно напали на не ожидавших этого людей, половину перестреляли, а половину взяли в плен, и гордитесь этим…

– Тут по-другому нельзя, – глухим голосом сказал Андрей Викторович. – Тут, если незнакомец пришел к вам с оружием, в него сначала метко стреляют, и только потом начинают разбираться, что ему было надо. Построенный нами очаг цивилизации – единственная ценная недвижимость во всем этом мире, и любой авантюрист, обладающий вооруженной силой, сделает все возможное, чтобы захватить это место, а нас самих убить или превратить в рабов. Еще когда все начиналось, я дал себе клятву, что у нас будут или только добрые соседи, или не будет вовсе никого рядом, и по мере возможности следую этому принципу. Местным для осознания ситуации хватило одной показательной порки, когда мы перебили мужчин напавшего на нас клана, а женщин и детей взяли к себе на перевоспитание. Теперь они – неотъемлемая часть нашего народа, так же, как его неотъемлемой частью стали побежденные нами римляне и итальянцы.

– Да, это так, – сказал старший центурион Гай Юний, – военный трибун Секст Лукреций Карр вести сюда наш отряд, чтобы грабить и убить, но мы сами быть побежденный и попасть в плен. Я не мастер красиво говорить, но сказать, что теперь тут нет русский, француз или римлянин, есть аквилонец, и все мы стоять как один против этот суровый мир и новый завоеватель. Дороги назад в Рим нет. Теперь наш Рим – это Аквилон, а все, кто тут жить – наш согражданин.

Люди на другой стороне стола ошарашенно посмотрели на честнейшего центуриона, словно перед ними был говорящий медведь. Гладко выбритое лицо, лысеющая голова, подстриженная в кружок, туника навыпуск поверх штанов, сшитых из чего-то напоминающего мягкую замшу. Сейчас этих штанов не видно, как не видно висящего на поясе кинжала в ножнах, но эти люди помнили, как этот человек входил и как садился на свое место. Он выглядел совершенно иначе, чем все остальные присутствующие, но еще сильнее от всего привычного отличались его манеры.

– Прошу меня простить, что я вас прервал… – после некоторой паузы сказал командир Ту-154. – Могу обещать, что такое больше не повторится. Просто там у нас народ устал от разных военных авантюр и бряцающих оружием бравых генералов – вот я и подумал, что вы тоже такие завоеватели-конквистадоры и собираетесь завоевать весь этот мир.

– О завоеваниях речи не идет, – ответил Андрей Викторович, – мы только защищаемся, когда на нас нападают. Но в каждом таком случае враг оказывается уничтоженным, а военнопленные, если они есть, становятся нашими новыми согражданами.

– Тех новшеств, которые мы принесли в этот мир, вполне достаточно для введения института рабства, – сказал Петрович. – Но это, как говорится, «не наш метод», зато любой европейский авантюрист из двадцатого или предшествующих ему веков с радостью пойдет по этому пути. Но я продолжу представлять присутствующих. По правую руку от меня сидит Антон Игоревич Юрчевский, наш геолог и министр всей промышленности, кроме обработки дерева. Рядом с ним – его супруга, фельдшер Марина Витальевна Хромова, наш министр здравоохранения и председатель Женсовета. И не стоит улыбаться, ибо именно эта организация решает в нашем обществе вопросы семьи и брака. Рядом с Мариной Витальевной сидит военврач третьего ранга Сергей Александрович Блохин, среди нас его называют просто Доктор.

– Простите, Сергей Петрович… а почему у вас министром здравоохранения работает фельдшер, а не более квалифицированный врач? – скромно спросил флайт-менеджер Антон Гусев.

– А потому, что товарищ Блохин с нами недавно, а Марина Витальевна начинала вместе с нами эту эпопею, – ответил тот. – И, кроме того, у нее имеется многолетний опыт работы в полевом госпитале МЧС, что полностью соответствует нашим условиям, а доктор Блохин, закончивший мединститут весной сорок второго года, имел всего лишь месяц практики в полевом медсанбате, после чего попал в плен, откуда бежал уже прямо к нам. Надеюсь дальнейшее вам понятно – что на этом посту нам лучше иметь фельдшера с большим опытом, чем неопытного врача.

– Когда-нибудь я отойду от медицинских дел, сосредоточившись в работе в Женсовете, – сказала Марина Витальевна, – и тогда мое место во главе всей местной медицины займет именно Сергей Александрович. Он хороший человек и способный врач, только ему пока не хватает практического опыта, что мы и исправляем по мере возможности.

– Надеюсь, всем понятно? – задал Сергей Петрович риторический вопрос и продолжил: – Рядом с доктором Блохиным сидит отец Бонифаций, происходящий из седьмого века нашей эры. О роде его занятий вы можете догадаться сами. Если все остальные удовлетворяют насущные потребности нашего общества и защищают его от врагов, то честный отче занимается такой невесомой, но очень важной субстанцией, как людские души. Без веры внутри себя сытый человек превращается в хрюкающее животное, голодный – в воющего зверя, а потом и тот, и другой становятся бесами. Присутствующих это тоже касается.

В этот момент один из новоприбывших, куратор поездки от правительства Башкирии Амир Мергенов, хотел что-то сказать, но осекся под тяжелым взглядом Андрея Викторовича. С этим человеком у кухонного наряда еще до этой встречи произошел конфликт по поводу условий размещения и качества ужина: имело место растопыривание пальцев и качание прав, и только появление на горизонте выглянувших на шум Андрея Викторовича вкупе со всеми тремя лейтенантами привело конфликт к мгновенному исчерпанию. Достаточно было главному охотнику сказать с оттенком угрозы: «Ты здесь никто» – как источник скандала из небожителя сразу сдулся до среднечеловеческого размера. Для решения этой задачи хватило бы и одного Сергея-младшего, но ему пришлось бы бить бузотера правой в бубен, а Андрея Викторовича этот тип послушался без рукоприкладства. Но сцена была гадкая: девочки из наряда были в шоке и слезах, поэтому вожди сделали себе в памяти зарубку. Некоторых людей власть над людьми портит безвозвратно, и этого не исправить никаким воспитанием.

Петрович даже подумал: не этот ли человек с менталитетом восточного начальника, самая важная шишка среди взрослых, сопровождавших детскую группу, виновен в том, что вместо Шереметьева все они приехали в Домодедово, в результате чего пропустили свой рейс на Барселону? Ведь именно с этого и началась эпопея со злосчастным чартером, которая и привела к ужасному концу. В принятой среди «восточных людей» системе координат невозможно себе представить, чтобы женщина-менеджер от турфирмы или сопровождавшие детей учительницы командовали мужчиной, приставленным к ним куратором от правительства, а вот обратная картина не просто вероятна, а прямо неизбежна.

Тем временем Петрович сделал небольшую паузу и, убедившись, что очередных реплик с мест не последует, продолжил говорить:

– Рядом с отцом Бонифацием сидит леди Гвендаллион, глава клана Рохан из народа думнониев – эта умная и решительная женщина заведует у нас мастерской по переработке шерсти овцебыков. Помимо всего прочего, она одна из моих жен. Дальше сидит глава клана «французы» Ролан Базен. Это первая интегрированная нами группа пропаданцев, в настоящее время полностью влившаяся в наш народ.

– Пропаданцев? – переспросил бортинженер Ту-154 Андрей Васимов.

– Так мы называем людей, которые пропали в своем мире, чтобы объявиться в нашем, – пояснил глава Основателей. – Автобус с французскими школьниками влетел в межвременную дыру тут поблизости, на большой скорости следуя по местной дороге. Время было ночное, так что никто ничего не успел понять, когда они оттуда попали уже сюда, вместо асфальтированной дороги очутившись на редколесье. Водитель погиб при ударе о дерево, а отважный юноша вместе с тремя спутницами отправился искать помощь и, конечно же, нашел ее. Кстати, ему помог тот же яркий фонарь на столбе, который привел сюда и ваши самолеты.

– Уи, то есть да, – сказал Ролан Базен, – мы искать помощь и найти ее. Нас подобрать, обогреть и накормить. Сначала быть тяжело, но потом мы понять, что это тут настоящий жизнь, где мы нужный и важный человек, а там, в будущий, быть один морок и суета сует.

После этих слов присутствующие невольно улыбнулись, вспоминая бессмертные слова Ипполита из комедии «С легким паром»: «подобрали, обогрели».

– Между вашими случаями достаточно много общего, – продолжил Петрович. – И наверняка это неспроста. Но закончим с представлениями присутствующих. За месье Базеном сидит старший унтер-офицер русской армии Гавриил Никодимович Пирогов, глава клана «русские». Он и его бойцы, во время Первой Мировой Войны находившиеся в составе русского экспедиционного корпуса во Франции, в октябре семнадцатого года пошли по своим делам и случайно пришли к нам. Это простые крестьянские парни, которые знают, что следует делать по обе стороны от мушки, кроме того, они владеют всеми прочими сельскими премудростями. Еще дальше сидит мастер Валера, мой ученик и продолжатель, заведующий нашей деревообрабатывающей мастерской. Раньше это была моя епархия, но как только мой ученик оперился, я передал ему эти обязанности. На этом с представлением все.

Наступила тишина, и только штурман Ту-154 Степан Карпов со вздохом произнес:

– Я тоже раньше любил поплотничать на даче во время отпуска… Очевидно, теперь у меня снова появится такая возможность.

– Интересная мысль, – сказал Петрович, – но актуальна она будет на будущее лето, когда у нас снова намечается большая стройка. А сейчас, когда вы нас всех знаете, я вам скажу самое главное. Как и все прочие, вы попали сюда навсегда, обратного билета нет, и возможности вести какую-то самостоятельную, отдельную от нас жизнь – тоже.


Он обвел новоприбывших суровым взглядом, от которого те с новой остротой ощутили леденящую тоску по утерянному привычному миру. Все их мысли еще были там, в двадцать первом веке… Их разум сопротивлялся этой неожиданно обрушившейся на них реальности. Кое-кто даже уговаривал себя, что все это – нелепый сон. Так уж устроен человек: ему чрезвычайно трудно поверить в удивительное, пока это удивительное ощутимо не стукнет его по голове. Эти люди чувствовали себя несчастными и обреченными, но уж, по крайней мере, при этом не могли не осознавать, что спаслись от неминуемой гибели.

А Петрович тем временем продолжал:

– За пределами нашего поселения одиночку или плохо оснащенную группу людей ждет только смерть: зимой – быстрая, от холода, а летом – медленная, от голода. Можно, конечно, попытаться примкнуть к одному из местных кланов, но примут они чужака только в том случае, если тот владеет какими-то полезными для них навыками и способен оправдать свой прокорм. Да и жизнь на стойбище у местных далеко не сахар.

– О да, – сказал Виктор де Легран, – мне повезло жить с дикари, и я никогда не хотеть туда вернуться. Единственный, что хорошо, я выжить, чтобы смочь найти цивилизованный человек. С тех пор я служить этот народ и стать его часть.

– Но скорее всего они вас прогонят, – размеренно продолжал Сергей Петрович, – а как же иначе, ведь даже своих, которых они считают обузой, в трудные времена вожди изгоняют на верную смерть. А трудные времена тут никогда не кончаются. Это я вам говорю для того, чтобы ни у кого не было никаких иллюзий. Или вы живете вместе с нами, соблюдая наши законы и правила, или попросту перестаете существовать. Третьего не дано… Теперь о правилах. Дети – это наше будущее и золотой фонд, поэтому они продолжат учиться и будут получать от нас все необходимое для жизни, разумеется, наравне со своими местными сверстниками.

– А что, Сергей Петрович, у вас и школа тоже есть? – спросила одна из учительниц, полноватая «пергидрольная» блондинка лет сорока.

– Разумеется, – ответил тот, – ведь школа и цивилизация – это синонимы. Одного без другого не бывает.

– Я рада, что у вас такой трезвый взгляд на жизнь, – с достоинством сказала женщина, – позвольте представиться: Середа Инна Аркадьевна – учитель русского языка и литературы с пятнадцатилетним стажем.

– Очень приятно, Инна Аркадьевна, – ответил Петрович, делая пометку в блокноте, – можете считать, что ваше будущее обеспечено. Учителя нам нужны. А теперь, если тут есть еще ваши коллеги, я попрошу их встать и представиться.

В ответ на это заявление встала молодая миниатюрная брюнетка чуть восточного вида.

– Баязитова Елизавета Идрисовна, – сказала она, – учитель математики, алгебры и геометрии.

– Очень хорошо, Елизавета Идрисовна, – сказал Сергей Петрович, – вы тоже приняты.

– Перепелова Евгения Викторовна, – встала еще одна девушка, – учитель физики.

– Замечательно, и вы тоже приняты. – Сказав это, Петрович и посмотрел на худощавого молодого человека лет двадцати – тот ерзал на табурете и нервно потирал запястья.

– Дамиров Ринат Ахметович, – сказал тот, – студент Башкирского государственного педагогического университета, обучался на учителя родного, то есть башкирского языка. В настоящий момент нахожусь на практике и выполняю обязанности помощника педагога.

– К сожалению для вас, эта педагогическая специализация здесь не актуальна, – вздохнул Сергей Петрович. – Наша задача – сцементировать разнородное общество единым языковым полем, а не дробить его на отдельные фрагменты. Говорить на родных языках никому не запрещается, но вот вводить в школьную программу их незачем. К тому же вы мужчина, а это значит, что прежде чем вас начнут слушаться как педагога, вам следует сначала прославить свое имя на охоте и войне, или же владеть нужным и уникальным мастерством, которому можете обучить только вы. А вот с этим, как я понимаю, у вас не очень. В армии служили?

– Н-нет, – сказал Дамиров, – у меня отсрочка как у студента.

– Плохо, очень плохо, – покачал головой Сергей Петрович, – армия – это школа жизни для мужчины, а вы, получается, ее не закончили. Прописываю вам двухмесячный курс молодого бойца под руководством старшего унтер-офицера Пирогова. Гавриил Никодимович, к весне этот молодой человек должен окрепнуть телом и духом, а также уметь в любой ситуации прочно стоять на своих ногах, а то в таком виде, как сейчас, его запинают даже местные кузнечики. Нагрузки при этом следует повышать постепенно, наряды на тяжелые и грязные работы распределять равномерно, а не только на молодого, а рукоприкладство применять прямо запрещено. Раз в неделю это юноша должен являться на осмотр к доктору Блохину на предмет контроля физического состояния и. не дай Бог, тот заметит на пациенте хоть один синячок – тогда я на вас серьезно обижусь. Нам нужно подготовить этого молодого человека к дальнейшим испытаниям, а не унасекомить до полного развоплощения. Задача понятна?

– Так точно, – утвердительно кивнул старший унтер, – сделаем в лучшем виде. Такое нам не впервой – взять барчука и сделать из него человека.

– Да как вы смеете так издеваться над свободными людьми?! – вдруг вскричал Амир Мергенов, снова забывший, что он больше не начальство. Все время, пока он слушал речь вождя, его ноги нетерпеливо топтались под столом, а лицо подрагивало от желания высказать свое возмущение. – Какое вы имеете право решать, кто из нас и где будет работать?! Мы не часть вашего народа, и никогда ей не станем!

– Говорите только за себя, любезнейший, – ледяным тоном произнес Сергей Петрович, вприщур оглядывая говорившего – так, словно навскидку определял, сколько килограмм наглости и злости в том содержится. – Вам уже один раз сказали, что вы здесь никто, но этого внушения хватило ненадолго. Что ж, любой из вас, кто не пожелает становиться частью нашего народа, должен проваливать из нашего поселения в том, в чем он к нам пришел. Такова суровая правда жизни. Мы не имеем возможности содержать избалованных воинствующих засранцев, не вносящих свой вклад в борьбу за выживание нашего народа, и к тому же сеющего среди него раздоры и скандалы. Мы отнеслись к вам как к своему соотечественнику, но вы не оправдали этого доверия… Инна Аркадьевна… вы хотите что-то сказать?

– Да, хочу, – ответила та. – Дело в том, что у него (кивок в сторону возмутителя спокойствия) среди наших детей находится восьмилетний сын. Он не переживет, если вы убьете его отца или выгоните его раздетым на мороз, что одно и то же. Вы уже говорили, что ваши законы суровы и неотвратимы, но пожалейте же хотя бы ребенка…

– А этот ребенок знает, что его папа избалованный засранец? – В голосе Петровича зазвучали нотки стали. – Пожалуй, да, ведь свой первый скандал тут он, ничего не стесняясь, затеял в его присутствии. Наверняка сынок гордился тем, что его отец большой начальник и может кричать на кого угодно. Но даже если мы проявим милосердие, то эту проблему придется как-то решать.

– А вы, Сергей Петрович, ентого барина тоже отдайте нам, – сказал Пирогов. – Мы из него человека сделаем, не чета некоторым.

– Гавриил Никодимович, а вы точно уверены, что в этом будет толк? – спросил Сергей Петрович. – Ведь кончится эта затея все тем же, только вы и сами замучаетесь, и замучаете насмерть этого типа, пытаясь превратить его в человека. Это же не вьюнош лопоухий, который сам не знает, кто такой, а матерый чиновный волк, который за людей считает только таких, как он сам, да начальство, а остальные – не более чем прах под его ногами.

– Да, – поддержал эти слова Сергей-младший. – Мы ж не звери. Отрубить голову гораздо гуманнее. Чик – и уже там.

– Погодите, – сказал отец Бонифаций, поднимая руку, – не говорите ничего дальше. Дайте этот человек последний шанс одуматься и принять жизнь так, как она есть. Даже самый большой грешник имеет шанс раскаяться и принять Бог в своя душа.

– Вы же знаете условия, – мягко сказал Петрович, – чтобы мы списали грешника в монахи, он должен сначала раскаяться в своих поступках и образе мыслей, и сам попросить о прощении. Ну…

Пока шел весь этот разговор, Мергенов буквально трясся от сдерживаемой ярости. Его пальцы подрагивали, выпученные глаза метали молнии, которыми он привык устрашать своих подчиненных. Эти люди вздумали пугать его, давить на него? Ну уж нет, подчиняться каким-то там дикарям он не привык… Он им покажет! Он им не безответная баба, чтобы покорно кивать и соглашаться! Да еще и прощения просить? Да они просто не представляют себе, кто стоит перед ними!

– Никогда и не за что! – закричал он, когда на него устремились все взгляды. – Я мусульманин и не верю в вашего Христа! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его!

– Мы находимся в тех временах, когда не родился еще Христос и тем более Магомет, – очень мягко сказал Сергей Петрович, но от этой нарочитой мягкости голос его прозвучал особенно зловеще для Мергенова. – Вы можете молиться в сторону Мекки, но там нет еще ничего, только ветер гоняет песок по пустыне. Нет среди нас ни христиан, ни мусульман, все мы веруем в единого Бога-Творца, которого местные называют Великим Духом. Впрочем, при отсутствии раскаяния с вашей стороны все это не имеет никакого значения. Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы изгнать из нашего поселения новоприбывшего Амира Мергенова, высказавшего прискорбное нежелание становиться частью нашего народа и соблюдать наши законы? – Голос его зазвучал громко и веско. – Кто против? Кто воздержался? Против ни одного, воздержался один, все остальные за. Андрей, возьми Гуга и Серегу, и приведите приговор в исполнение…

И вот тут «начальничек» растерялся. Он стал нервно озираться, при этом непроизвольно сжавшись. Он часто заморгал, и принялся облизывать губы, при этом его смуглое лицо отчетливо побледнело, став землисто-серым.

– Вы… вы… что же… вы и в самом деле хотите выбросить меня голым на мороз или отрубить голову? – внезапно осипшим голосом принялся бормотать Мергенов, непроизвольно отступая назад и затравленно озираясь. – Вы не имеете права… Это незаконно… Я… я буду жаловаться… – В последней фразе явственно прозвучало что-то похожее на всхлип. Сам Мергенов хотел казаться грозным, но ему в лицо уже смотрела Неотвратимость, откровенно глумясь над его жалкой бравадой.

– Вполне законно, – равнодушно пожал плечами Сергей Петрович, – только что был суд, который приговорил вас к изгнанию. Мы, знаете ли, не сажаем людей в тюрьму. Для легких поступков у нас есть общественное порицание, для тяжких преступлений – изгнание в лес или смертная казнь. Испытательный срок – это только для пленных врагов, к которым вы не относитесь. А жаловаться на нас вы можете сколько угодно. Дам вам совет: обращайтесь непосредственно к Всевышнему, когда очутитесь перед его престолом. Не переживайте, это произойдет очень скоро.

Отодвинув в сторону табурет, главный охотник поднялся со своего места и вместе с ним синхронно поднялись его лейтенанты. Особенно угрожающе выглядел Гуг, его гимнастерка буквально трещала на широких плечах. Такой одной рукой возьмет ослушника за шкирку, как кутенка, и вытащит на мороз…

И только тут осужденный к изгнанию окончательно понял, что с ним не шутят. Его зашатало. Он весь поник, и теперь в его широко раскрытых глазах, исчерпавших запас молний, плескалась смертная тоска.

– Нет, только не это! – взмолился он и воздел руки к лицу в умоляющем жесте; голос его зазвучал неожиданным фальцетом. – Простите меня, я больше так не буду, умоляю, пощадите, не выгоняйте!

– Я слышал, – как бы невпопад сказал Андрей Викторович, – что в НКВД арестованных больших начальников первым делом били в морду лица, чтобы показать, что все более чем серьезно. Может, и нам стоило?