Мир до начала времен

– Не стоило, Андрей, – ответил Сергей Петрович. – От удара в морду истинного раскаяния не получится, а только хитрость и озлобление. Леди Сагари, а вы что скажете по поводу этого человека?

– Он бояться, – ответила аквитанская княгиня, – очень сильно бояться, я ничего не видеть через этот страх.

– Ну хорошо, – немного подумав, сказал Петрович, – исполнение только что вынесенного приговора я откладываю на неопределенный срок, вместе с тем передавая осужденного на перевоспитание отцу Бонифацию с возможностью возвращения в мир. Но в то же время первый, кто увидит, что этот тип нарушает наши законы, сможет пристрелить его на месте без всякой процедуры. Это и в самом деле несколько гуманнее, чем изгнание в зимнее время в лес. А сейчас, Сергей, возьми УАЗ, отвези помилованного на подворье к отцу Бонифацию и сдай его Петру с рук на руки. И прими меры предосторожности, а то мало ли что ему придет в голову.

Мерами предосторожности заключались в том, что, позволив подконвойному надеть меховые штаны, парку Сергей-младший натянул на него, не продевая руки в рукава. Ну чем не смирительная рубашка?

И вот, когда Сергей-младший вывел за дверь осужденного и частично помилованного, старший унтер вздохнул и сказал:

– А все-таки зря вы, Сергей Петрович, не отдали его нам. Было бы все в лучшем виде.

– Да нет, Гавриил Никодимович, – покачал тот головой, – не справились бы вы с тем грешником ни в коем разе. Тут специалист по излечению закосневших в гордыне душ нужен, а не просто дрессировщик тигров на арене цирка. Отцу Бонифацию эта задача по силам, а вот вам нет.

– Жестокие вы люди! – вдруг звонко проговорила Инна Аркадьевна, вздернув подбородок и прищурившись – ну чисто гордая революционерка, изобличающая кровавое самодержавие. – Чуть что – и сразу изгнание или голову рубить! Мне и за себя уже страшно стало…

– Неправы вы, – устало парировал Сергей Петрович, глянув на нее как на неразумное дитя, – у нас слишком маленькое общество, чтобы мы позволили существовать в нем источнику смут. Это большое государство разрушить относительно сложно, а вот у нас пока что только его эмбрион, которому страшно любое неустройство. У нас каждый должен знать, что с ним поступят по справедливости – и в хорошую, и в плохую сторону. А за себя не беспокойтесь. Я же вижу, что вы человек совсем другого склада, и поэтому наша справедливость будет повернута к вам своей доброй стороной.

– Жестокость к одному есть милосердие к многим, – назидательно поднял старший унтер вверх указующий перст. – Так-то, сударыня!

– И все равно, леди Сагари, – сказал Сергей Петрович, – завтра с утра зайдите на подворье к отцу Бонифацию и еще раз посмотрите на грешника. На самом деле он раскаялся или это был всего лишь страх, который ничего не способен изменить. А теперь вернемся к нашим делам – поздно уже… – он указал на полноватую кудрявую шатенку лет тридцати. – А вот вы, девушка?

– А я не учитель, – растерянно ответила та, – я менеджер турфирмы, Литвиненко Ольга Владимировна.

– К сожалению, в менеджерах, рекламных агентах, адвокатах и экономистах наш народ пока не нуждается, – ответил Сергей Петрович. – Придется вам переучиваться, хотя бы на воспитателя детского сада. Хватит у вас терпения предводительствовать толпой малышей, многие из которых еще не владеют русским языком, потому что совсем недавно пришли из своих кланов?

– Не знаю, – растерянно сказала та, нервно тряхнув своими кудряшками, – но я попробую.

– Попробуйте, – ободряюще сказал Сергей Петрович; он видел, что та сильно подавлена. – А если не получится, переведем вас в швейный цех, там тоже всегда нужны люди. А теперь вот вы, молодой человек. Кого собой представляете? – Он указал на мужчину с ежиком коротких волос, сидевшего между Алексеем Михайловичем Гернгроссом и Ольгой Литвиненко.

– Я флайт-менеджер Антон Уткин, – немного уныло ответил тот, привставая, – но вы уже сказали, что вам менеджеры не нужны…

– Верно, – подтвердил Петрович, – нам нужны учителя, врачи, фармакологи, инженеры, зоотехники, ветеринары и прочие люди практического дела. Но скажите, в чем заключалась ваша работа?

– Я занимался организацией чартерных перевозок, – ответил тот, оживляясь, – и имел полномочия выписывать чеки на оплату аэродромного обслуживания и заправку топлива. Принять груз в Москве и выгрузить его в Брюсселе, ну или наоборот. И то же самое с пассажирами… только их грузить не надо, они сами ходят. – Казалось, этой шуткой он пытался сам себя подбодрить.

Петрович кивнул.

– Ну хорошо, – сказал он, – на ту же должность, только на фрегат, пойдете? Задача: принять некий груз, потом пройти по указанному маршруту, время от времени останавливаясь у берега и производя обменные операции, а потом вернуться обратно. Капитан Раймондо Дамиано будет отвечать за навигацию и корабль, а вы, Антон, за груз и обмен.

Молодой мужчина явно воодушевился столь неожиданной перспективой.

– Да, – с оттенком радости ответил он, – это вполне подходящий вариант!

– Но навигация у нас начнется только весной, – сказал Сергей Петрович, – а до весны чем предпочтете заняться: будете учетчиком на лесоповале или пойдете в очень дальний лыжный охотничий поход с нашим главным охотником?

– Пойду в поход, – без раздумья ответил бывший менеджер и взъерошил свои и без того торчащие волосы. Его серые глаза загорелись азартным блеском.

«Наш человек», – подумалось Петровичу. Но надо было определяться с остальными.

– Итак, теперь, за исключением пилотов, у нас осталось трое… – сказал он. – Вот вы двое, как я понимаю, супружеская пара? – Его взгляд устремился на коренастого лысоватого мужчину средних лет, за спиной которого испуганно терлась такая же коренастая женщина с красными волосами, собранными в хвост.

– Да, – с достоинством ответил тот, – мы супруги Шидловские из Белоруссии, владели фирмой по пошиву меховых изделий. Я был в ней директором, а моя жена бухгалтером…

– Меховые изделия – это хорошо, – Петрович удовлетворенно кивнул. – Но остальное несколько хуже. Во-первых – на это производство у нас уже есть руководитель, во-вторых – пока не закончится период первоначального роста, предпринимать тут у нас ничего не надо, поскольку это чревато распадом нашей социальной структуры. Сейчас у нас все работают на общество, и общество отдает плоды труда всем. Но как только где-то появится хоть маленький частный интерес, все сразу рухнет, и предприниматель тоже… – Он вздохнул. – Сложно мне с вами… И в лыжный поход вас не пошлешь, и учетчиком вашу жену на лесоповал не поставишь. – Несколько секунд он задумчиво смотрел на супругов, а потом махнул рукой. – Ну ладно, давайте отложим это на завтра. Только решим с вон той женщиной…

– Гагиева Софья Владленовна, – отрекомендовалась «вон та женщина», – мать двоих детей, четырех и одиннадцати лет, замужем… но муж остался на той стороне. Имею бесполезную, с вашей точки зрения, профессию экономиста.

В течение секунды Петрович смотрел на нее – высокую, с горделивой осанкой, спокойным лицом – и безошибочное чутье подсказало ему, что она, так или иначе, однажды станет весьма важным членом племени Огня. А пока он ответил ей:

– В детский сад, Софья Владленовна, однозначно в детский сад… И своего будете нянчить, и за чужими приглядывать. – Он тепло улыбнулся ей, и в ответ она махнула ресницами – в знак того, что будет делать то, что надо, и это не станет для нее обременительным.

Петрович же, сбросив наконец со своих плеч необходимые формальности, возвестил, обращаясь ко всем присутствующим:

– На этом, пожалуй, все. Прочие подробности завтра…

– А как же мы? – недоумевающе спросил Алексей Михайлович Гернгросс. Он казался разочарованным и несколько обеспокоенным.

– А с вами и прочими авиаспециалистами завтра будет отдельный разговор, – ответил Петрович, – хотели сегодня распустить всех и поговорить без свидетелей, но вы сами видели, сколько времени отняла возня с господином Мергеновым… Так что давайте отложим все на завтра, только будьте покойны – ни на какие тяжелые работы ни одного ценного технического специалиста мы назначать не будем, ибо гвозди не забивают микроскопом.



26 января 3-го года Миссии. Суббота. 10:05. Большой Дом.


Пассажирка рейса ВТС 2937 Голубкина Лидия Евдокимовна (15 лет).

Когда это случилось, мы все спали. Самолет встряхнуло так, что я чуть не прикусила язык. А потом было страшно – нет, было очень страшно… Но страх – это еще не повод вскакивать и делать глупости. Страх пройдет, а стыд за сделанную глупость останется. Поэтому я боялась молча. Я думала, что даже если мы разобьемся, то мне нечего будет стыдиться. И даже когда нам сказали, что в этом странном пустом мире, где среди ночи до самого горизонта не видно ни огонька, нашлось место для безопасного приземления – даже тогда страх не отпустил меня. Скорее бы только это закончилось…

Когда мы пролетали мимо того места, где экипаж собирался приземлить наш самолет, то я его не видела, потому что сидела у иллюминатора с правого борта, а оно находилось от нас противоположной стороны. Там ахали-охали, показывали куда-то пальцами, а я делала над собой усилие, чтобы не начать проталкиваться к иллюминатору, чтобы увидеть то, что вызвало такие эмоции.

А потом самолет пошел на посадку. Нам сказали, что садиться мы будем на лед широкой реки, поэтому надо приготовиться: пригнуться и прикрыть голову руками. Но я не стала этого делать. Если самолет разобьется, прикрывать голову руками бесполезно, а если нет – то я не увижу самого интересного.

И вот уже темные тени деревьев проносятся прямо на уровне иллюминаторов, и я понимаю, что сейчас это случится. Или – или. Тряска при посадке была такая, что у меня стучали зубы. Двигатели ревели так, что закладывали уши и от пронизывающей все дрожи казалось, что сейчас самолет развалится на куски. Но шли секунды, а ничего страшного не происходило; вот мы уже не мчимся, а быстро едем по льду широкой реки, постепенно уменьшая скорость. Вот мимо иллюминатора промелькнул силуэт засыпанного снегом старинного парусника – и вдруг, когда все страшное, казалось, осталось позади, в самолете наступила тишина. Потом раздался противный скрежет, будто провели железом по стеклу – от этого у меня в теле заныла каждая косточка, и затем самолет стал кружиться на льду как балерина. К горлу подступила тошнота, и тут все закончилось. Совершив один оборот, наш самолет встал на льду неподвижно, и мы в нем все были живы и здоровы. Страх закончился, бояться было больше нечего.

Раздался дружный крик – но уже не страха, а радости. За последний час мы несколько раз простились с жизнью – и вдруг все закончилось благополучно. И я закричала вместе с другими, а потом прильнула носом к иллюминатору. А там – заснеженный зимний пейзаж, и где-то вдалеке на высоком столбе горит яркий фонарь, освещая несколько приземистых строений. У самого берега, хвостом к нам, стоит еще один двухмоторный самолет, и там же, около, подпрыгивает и размахивает руками целая толпа людей, одетых подобно эскимосам: в куртки с капюшонами, отороченные мехом, и такого же вида штаны. И еще там два десятка людей, одетых как солдаты русской армии во время Первой Мировой Войны: на них серые шапки-папахи, которые я много раз видела в кино. На фоне всех прочих ярко выделяется человек в теплой одежде вполне современного европейского вида. Ясно, что это начальник: он распоряжается, а остальные его внимательно слушают.

Откуда-то сбоку к этим людям подъехал военный легковой автомобиль на больших и широких колесах, позволявших с легкостью передвигаться по сугробам, и из его кабины вылез еще один, также одетый в современную одежду, человек – он коротко переговорил с первым начальником, снова сел в машину и куда-то уехал.

И тут в салон зашел пожилой усталый дядечка в пилотской форме и сказал, что он, командир воздушного корабля Алексей Михайлович Гернгросс, доставил нас сюда в целости и сохранности, а дальше нашим спасением займутся уже местные власти. За бортом минус двадцать пять – так что это непростая задача, ведь ни у кого из нас нет с собой теплой одежды.

Он немного помолчал и сказал, что есть сведения, что наш самолет неведомым образом забросило во времена Ледникового периода за сорок тысяч лет до нашей эры, во времена каменных топоров и лохматых мамонтов. Он пока не знает, откуда здесь взялось поселение цивилизованных людей, которое нам только чудом удалось найти, но оно единственное на всей планете, и другого такого нет. Шанс был один на миллион, и мы его выиграли. А сейчас он просит нас не нервничать, соблюдать спокойствие и во всем подчиняться указаниям и распоряжениям местных властей.

Когда он ушел, мы, конечно, тут же принялись обсуждать эту фантастическую новость. До нас еще не конца дошло, что старая жизнь утрачена для нас навсегда. Мы пребывали в эйфории от того, что остались живы, и все происходящее воспринимали как увлекательное приключение.

Все мы были одеты довольно легко: у большинства девочек имелись при себе в ручной клади кофты и свитера для защиты от ночной прохлады, а у мальчиков пиджаки. Скоро в салоне стало ощутимо прохладней, и все стали торопливо надевать на себя все, что у них было.

А потом началась эвакуация. Старших девочек, в том числе и меня, отправляли в первой партии. Когда я шагнула из еще теплого самолета на мороз и, сев на попу, с визгом покатилась вниз по надувному трапу, холод обжег все мое тело. Внизу меня «поймали» люди в одежде русских солдат и сунули в большие, на несколько размеров больше, чем мне надо, штаны из шкуры мехом внутрь, затянули ремешок, а потом надели через голову такую же большую парку с капюшоном. Эта одежда была такой тяжелой, будто была сделана из железа, и очень неудобной, так что я в ней я двигалась с трудом. И эти же солдаты помогли мне сесть, а точнее, лечь, в сани, запряженные маленькой лохматой лошадкой, от дыхания которой в воздух поднимался белый пар.

Возница, одетый в обычный для местного народа «эскимосский» костюм, со странным акцентом сказал: «Но, залетная!» – и мы куда-то поехали. Лошадка бодро бежала вперед, а я, согревшись, лежала на устилающем дно саней сене и смотрела в небо, на маячащие в разрывах облаков звезды и проплывающие мимо верхушки сосен. При этом я думала о том, каковы должны быть люди, живущие в этом суровом краю, не будут ли они с нами грубы или даже жестоки. Ехали мы, наверное, минут десять, и приехали к ярко освещенному электрическим светом двухэтажному дому, из-за узких окон-бойниц чем-то похожему на средневековый замок. Там к саням подошли два очень широкоплечих и коренастых человека, на которых, впрочем, была обычная для местного народа одежда.

– Ты – лежать, мы – нести, – на ломаном русском сказал один из них, после чего, легко как пятилетнего ребенка, вскинул меня на руки.

Вот так, на руках, меня и внесли в дом, где обитали таинственные хозяева этой земли. Там внутри все было ярко освещено электрическим светом, пылал в очаге огонь, пахло разогретой сосновой смолой и чем-то вкусным из шкворчащих котлов. А еще там было много народа, причем все исключительно девчонки – примерно моего возраста или моложе. Одни из них были белокожими, другие напоминали мулаток. И все они были одеты одинаково и крайне легкомысленно: в короткие, до середины бедра, кожаные юбочки и такие же маечки-топики, оставляющие открытыми подтянутые животики – и это неудивительно, ведь внутри было не просто тепло, а даже очень жарко. Одни из этих девочек резали что-то на разделочных досках устрашающего размера ножами, а другие помешивали в котлах варево большими поварешками. Они переговаривались между собой на вполне понятном русском языке с тем же странным акцентом, который я уже слышала от возницы.

Мне и трем моим одноклассницам, приехавшим вместе со мной, помогли освободиться от тяжелых и неудобных одежд, которые тут же вынесли обратно за дверь. Мы стояли и растерянно оглядывались по сторонам, не зная, что делать дальше. Но тут к нам подошла девушка, одетая иначе, чем все остальные. На ней были мягкие светло-коричневые замшевые брюки, серая рубашка из тонкого неизвестно мне материала(замша из кожи лосося), а на ногах – мягкие кожаные тапочки, в то время как другие девицы шлепали по деревянному полу босиком.

– Привет вам, дорогие гости, – с мягким французским акцентом сказала нам эта особа, – меня зовут мадам Мадлен Петрова, сегодня я старшая кухонного наряда. Месье Петрович попросил нас позаботиться о ваших удобствах, поэтому вы проходите и садитесь вон за тот стол. Пока приедут все ваши и будет готов ужин, надо будет немного подождать.

Мы с девочками переглянулись, а потом тихонечко прошли за указанный нам стол, как раз на четырех человек. Едва мы сели, как одна из смуглых девиц принесла нам четыре грубых керамических кружки, наполненных каким-то напитком.

– Это пить, – сказала она, облизнув губы, – вкусно.

Я первая отхлебнула немного из своей кружки, остальные девочки смотрели на меня с напряженным ожиданием.

– Ну как? – выражая общий интерес, спросила меня Жаклин[29] Гаврилова.

– Похоже на компот из сухофруктов с медом, и никакой синтетики, – ответила я.

– Откуда здесь синтетика, – сказала Маша Мельничукова, отхлебывая из своей кружки. – Ой, и в самом деле вкусно…

– Да, девочки, мы попали так попали, – оглядываясь по сторонам, тихо произнесла Аделина Галиева, – тут у них что, как в армии – наряд, караул, равняйсь, смирно? И нас тоже заставят чистить картошку и убирать нужники? А эта мадам Мадлен Петрова – она что, такая молодая, и уже замужем?

– И причем она француженка, а замужем за русским, – заметила Жаклин, – обычно бывает наоборот.

– Тут все говорят по-русски, значит, выйти замуж за русского престижно, – мечтательно сказала Маша.

– У нас тоже все говорят по-русски, – немного презрительно ответила Аделина, – и что с того?

– У нас русские добрые и немного растяпы, – парировала Маша. – А тут они злые и при оружии. Другие в диких условиях не выживут. Так что, дорогая Аделя, держи свое мнение о русских при себе, а то будешь до конца жизни… нужники чистить.

– Ах вот ты как заговорила! – взвилась Аделина.

– Тихо, девочки, – сказала я, – не ссорьтесь. Не стоит оно того. Мы сегодня чудом от смерти спаслись, и совсем не стоит устраивать после этого скандал.

– Вот за что я тебя люблю, Лида, – сказала Жаклин, – так это за твою рассудительность. Ты всегда найдешь что сказать, чтобы ссора прекратилась. Не так ли, девочки? Аделя, ведь признайся, тебе нравился Серега Шевцов из параллельного класса?

– Да, нравился, – с некоторым вызовом ответила Аделина, – красивый и приятный мальчик. Да только папа не разрешает мне с ним дружить. А с чего это ты вдруг?

– Вот! – Жаклин подняла вверх указательный палец. – В этом предложении главное слово – ПАПА. Но теперь мы здесь, а он там, и ты можешь дружить с кем угодно. Выбирай любого…

– Кроме наших пап, тут есть наш куратор, так называемый «господин Мергенов», – тихо сказала я, – а это тот еще цербер. И, кроме того, Жаклин, неужели ты такая бессердечная? Ведь наши родители сейчас думают, что мы все умерли, и от этого им сейчас очень больно.

– Но мы же ничего не можем с этим поделать, – пожала плечами Жаклин, – а значит, надо жить и брать от этой жизни все, что возможно. И никакой Мергенов, будь он хоть тысячу раз «господин», мне не указ. Это там, у нас, он был большой шишкой, а здесь он просто ноль без палочки.

– Я тоже так думаю, – согласилась Маша. – Тут он дырка от бублика, а не господин. Начнет тут свои понты колотить и сопли пузырями распускать – сразу рога обломают и опустят ниже плинтуса. Не думаю, что тут позволят командовать какому-то залетному говнюку – иначе все выглядело бы совсем по-другому, примерно так же, как у нас в России.

– Да вы, девочки, просто русские националистки, – уже беззлобно произнесла Аделя. – И как я только могу находиться в одной с вами кампании?

– Русские, но не националистки, – сказала Маша. – Я патриотка, а Жаклин у нас сама за себя.