Мир до начала времен

Сергей Петрович Грубин, духовный лидер, вождь и учитель племени Огня.

Известие о том, что на самом деле к нам прилетел не один самолет, а целых два, привело меня в несколько растрепанное состояние чувств. У нас что здесь – международный аэропорт Пулково-3[26]? Целых два самолета конца двадцатого – начала двадцать первого века – это же от трехсот до пятисот нежных европейских курочек и гордых петушков, которых еще придется обламывать по полной программе и строить на подоконниках, отделяя агнцев от козлищ… А у нас тут зима на дворе, семейное общежитие и казарма для холостяков опять треснут под напором прибывших. Снова придется раздавать приблудных котят по французским домам.

И в этот момент на том же канале на связь вышел второй рейс.

Джонни выслушал сообщение с нового самолета и неожиданно протянул тангенту мне.

– Мистер Петрович, – огорошил он меня, – это русский аэроплан, и его пилот не особенно хорошо говорить по-английски. Лучше, если вы сами вести этот разговор.

– Хорошо, Джонни, – говорю я, забирая тангенту. – На связи Сергей Петрович Грубин, руководитель гражданской власти этого поселения. Добро пожаловать, мы очень рады вам помочь. Прием.



Тогда же и почти там же (воздушное пространство в пятнадцати километрах к северо-западу от Большого Дома), высота 500 метров, борт грузового Боинга-757-200PF компании DHL, рейс DHX611.

– Командир, – сказал Джино Молинари, – русский борт вышел на связь с землей на русском языке.

– Плевать, – ответил Джек Харрисон, – наверное, среди местных имеется один или два русских. У нас они сейчас тоже повсюду. Следи лучше за высотой, я вижу свет фар в конце полосы и выхожу на посадочную прямую. Это будет непростая посадка. До этого на ручном управлении я сажал Боинг только на тренажере, так что сейчас не до разговоров. Было бы чрезвычайно обидно убиться буквально в двух шагах от спасения.



Тогда же и почти там же (воздушное пространство в двадцати пяти километрах к северо-востоку от Большого Дома), высота 1500 метров, борт Ту-154М «Башкирских авиалиний», рейс.

Когда с борта Боинга пришло сообщение, что его экипаж обнаружил цивилизованное поселение, Ту-154 успел долететь примерно до широты Гренобля, и из его кабины в неверном свете восходящей луны впереди уже совершенно отчетливо просматривалось Средиземное море. Пассажиры, пережившие первый шок, вели себя тихо; бортпроводники контролировали ситуацию. Только кое-где раздавались всхлипы самых маленьких, до полусмерти испуганных случившимся. Но члены экипажа демонстрировали уверенность, что все кончится благополучно, и этот настрой волей-неволей передавался пассажирам.

– Разворачиваемся, – без долгих раздумий сказал командир, – курс на запад. Смотрим внимательно. Было бы очень неприятно пролететь мимо цели.

Впрочем, беспокойство было напрасным: через четверть часа впереди сначала проблесками, а потом все увереннее, замаячил яркий бело-голубой путеводный огонь.

– Мы его нашли, – облегченно вздохнул штурман, – еще немного, и можно начинать снижаться.

– Пожалуй, ты прав, Степан, – ответил командир и озабоченно добавил: – Только наличие поселения совсем не означает, что там есть подходящий для нас аэродром или вообще ровное мест для посадки.

– Согласно моим вычислениям, – сказал штурман, – это поселение расположено чуть дальше Бордо, примерно у слияния Гаронны и Дордони. В крайнем случае, можно будет попробовать сесть на реку.

– Будем надеяться, что обойдется без такого экстрима, – хмыкнул командир и, обернувшись в сторону штурмана, спросил: – ну что, снижаемся, Степан?

– Да, Алексей Михайлович, – сказал тот, – пора.

В салоне старшая бортпроводница объявила, что самолет идет на снижение, и попросила пристегнуть ремни – и все это с таким видом, будто происходит совершенно заурядное дело и через полчаса рейс ВТС 2937 совершит посадку в аэропорту Барселоны.

Все шло своим чередом. Ту-154 постепенно снижался, а с Боинга приходили все новые и новые известия: поселение обнаружено, небольшое, но с виду вполне процветающее; аэродрома нет, но рядом имеется широкая и прямая замерзшая река, с виду пригодная для посадки, связь с «землей» установить удалось через портативную рацию, предназначенную для связи с аэродромными службами; и, наконец: «садимся на реку, направление захода – с северо-запада на юго-восток, ветер слабый юго-западный, температура воздуха минус двадцать пять, молитесь за наш успех».

Выслушав эти сообщения, второй пилот достал портативную рацию и настроил ее на нужную частоту.

– Алексей Михайлович, – сказал он, получив ответ на свое сообщение, – после стандартного отзыва на английском «земля» вышла со мной на связь на чистом русском языке. Человек на том конце канала говорит, что он Сергей Петрович Грубин, представляет в этом поселении гражданскую власть. Они готовы принять наш самолет и оказать нам всю возможную помощь.

– То, что там есть русские, это хорошо, – ответил командир, – но как бы нам не нарваться на маленького Абрамовича – хозяина всего, что тут есть. Вот вам и гражданская власть. Но куда прилетели, туда прилетели. Вот сядем, и тогда будем об этом беспокоиться. Лучше спроси у Боинга, где они сейчас находятся. Аэронавигационного обслуживания здесь никакого, так что два борта в воздухе – это уже столпотворение.

– Они заходят на посадку и просят их не отвлекать, – ответил второй пилот, – на высоте двести метров им уже не до разговоров.

– Понятно, – сказал командир, – значит, и нам пора. Андрей, как у нас с остатком топлива?

– Керосина на пятнадцать минут полета, – отозвался бортинженер, – а дальше придется идти пешком.

– Шутник, – проворчал командир, – но будем надеяться, что до этого не дойдет, и помнить, что права на второй заход у нас нет. Максут, закрылки на полный угол[27], идем на посадку, и сообщи на «землю», что мы скоро будем у них, пусть держат за нас кулаки.

Ту-154 находился уже на траверзе поселения, отчетливо просматривающегося в иллюминаторы левого борта, когда по глади реки, поднимая за собой облака снежной пыли, освещенная неверным лунным светом, пронеслась стремительно замедляющаяся темная тень, перед которой бежала волна света от посадочных фар. Вот Боинг уже не мчится, а только быстро катится по речному льду; повинуясь команде с «земли», он сворачивает к берегу и останавливается у самого его края.

– С Боинга передают, что, ориентируясь на свет автомобильных фар, сели нормально, как на бетон, – сказал второй пилот. – Только советуют до самого конца не использовать колесные тормоза. А то будет нам, как в фигурном катании, «тройной тулуп».

– Странные люди эти европейцы, – хмыкнул командир, – учат русских, как правильно садиться на лед.

На высоте примерно пятисот метров Ту-154 завершил последний разворот – и вот впереди, прямо по курсу, как два булавочных укола, светят автомобильные фары. Второй пилот поднимает вверх руку и тянет вниз рычаг выпуска шасси, после этого открываются створки гондол. Шум воздуха, обтекающего машину, становится басовитым, и самолет будто спотыкается в воздухе. А второй пилот уже сосредоточен на посадочном радиовысотомере, диктуя командиру его текущие показания. Сесть до полосы тут невозможно, главное – не ударить машину с размаху об лед. Двести метров, сто девяносто пять, сто восемьдесят… сто пятьдесят, сто сорок пять, сто тридцать… Свет посадочных фар выхватывает из темноты несколько десятков метров ровного льда прямо перед самолетом… Сорок пять метров, сорок, тридцать пять, тридцать… Темные деревья по правому борту проносятся уже почти на уровне кабины… пять, четыре, три два, один… Касание!

До автомашины, которая светит фарами, изображая путеводный маяк, примерно три километра. Лед только кажется абсолютно ровным, но это далеко не бетонная полоса, поэтому самолет тут же затрясло мелкой противной вибрацией на незаметных глазу ухабах. Реверс – и тут же полный газ. Двигатели взвыли на максимальных оборотах, тормозя мчащийся по речному льду самолет. Двести семьдесят километров час, двести шестьдесят, двести сорок, двести двадцать… сто пятьдесят, сто тридцать, сто десять… семьдесят, шестьдесят пять, шестьдесят… пятьдесят, сорок пять, тридцать… теперь уже самолет не мчится, а катится по льду. Малый газ… Но, проработав еще секунд десять, двигатели один за другим глохнут.

– Все, керосин йок, – говорит бортинженер, – приехали.

Дальше тяжелая машина скользит как санки, скатившиеся с горы, командир изо всех сил вдавливает колесные тормоза, самолет ожидаемо заносит юзом сначала вперед левым бортом, потом хвостом, потом уже правым бортом. Но скорость уже невелика, поэтому, проскользив еще метров сто пятьдесят и развернувшись почти в исходное положение, Ту-154 останавливается, немного не доехав до того места, где «на обочину» свернул Боинг.

– Уважаемые пассажиры, – говорит в салоне старшая бортпроводница, – наш самолет совершил мягкую посадку. Экипаж благодарит вас за терпение и просит оставаться на своих местах до завершения всех формальностей с местными властями.


В ответ на это заявление публика, на протяжении последних полутора часов уже не раз простившаяся с жизнью, сначала разражается бурными аплодисментами, а потом, дружно игнорируя распоряжение «оставаться на местах», кидается к иллюминаторам правого борта – смотреть, куда же их занесло.



25 января 3-го года Миссии. Пятница. 19:15. окрестности Большого Дома.

Сергей Петрович Грубин, духовный лидер, вождь и учитель племени Огня.

Как только с борта заходящего на посадку Ту-154 сообщили, что они заходят на посадку, я схватил одну из портативных раций, вставил в нее аккумулятор и настроил на канал, обнаруженный сканером, а потом мы с Джонни оделись и выскочили на улицу. На УАЗе встречать гостей уехал Андрей, поэтому мы прыгнули в уже ожидавшие нас сани, девушка-волчица выступавшая в роли возницы, дернула вожжами и сказала с непередаваемым акцентом: «Но, залетная!», после чего мы поехали к месту основных событий. Джонни мне был нужен не столько как переводчик, сколько как свидетель. Все дело в том, что при Андрее роль адъютанта с самого начала исполнял Александр Шмидт. Владеет он языком островитян не хуже, чем Джонни, причем разговаривает не на портово-заводской его версии, а на аристократически-интеллигентской. Но на рацию я поставил все же Джонни, а не Александра, потому что последний ничего не понимает в авиации, а вот авиационный сленг сбитого британского бортстрелка экипаж Боинга понял сразу. И теперь, когда самолеты оказались на земле, роли должны поменяться, но я чувствовал, что будет проще, если Джонни при встрече европейских гостей все равно будет стоять рядом.

К тому времени посмотреть на невиданное событие на берег сбежалось почти все наше взрослое население (как мне кажется, дома остались только женщины, которым выпал жребий сидеть с детьми). Были там и Лани с полуафриканками, и волчицы, и бывшие французские школьники, и римские легионеры с итальянскими моряками, и русские солдаты из семнадцатого года. Не было только аквитанов, которые оказались до предела нелюбопытными, за всех за них отдувалась одна госпожа Сагари, пришедшая вместе со своим мужем. Получилась прямо какая-то торжественная встреча.

Прибыли мы как раз вовремя: экипаж Боинга еще не покинул свою машину, хотя надувной трап уже выпустили, а Ту-154 еще не коснулся колесами речного льда. С ним еще ничего не было ясно, и мы действительно держали кулаки и как за «своих», и как за людей, что находились в смертельной опасности. И когда уже почти приземлившийся самолет вдруг заглох (внезапно наступила тишина), а потом, вздымая из-под колес вихри ледяной крошки, стал исполнять па «коровьего балета на льду», я уже было подумал, что все старания были напрасны: сейчас стойки шасси подломятся, и Ту-154 громыхнется брюхом на лед. Но скорость самолета к тому моменту была уже не так велика, так что все обошлось, а когда аппарат остановился, окрестности огласил дружный радостный крик.

Еще когда я увидел, что Боинг – это почтовая машина DHL, и у него на борту всего два члена экипажа, то мне в голову впервые закрались смутные подозрения об истинной сущности этого заброса, только укрепившиеся, когда я увидел скользящий по льду самолет в раскраске «Башкирских авиалиний». Пока борта находились в воздухе, то мы как-то не интересовались их принадлежностью к каким-либо авиакомпаниям – и вот картина начала проясняться. На моей памяти была только одна разбившаяся пара самолетов Боинг DHL и Ту-154 «Башкирских авиалиний» – вот ее неведомый благодетель и мог сбросить нам сюда в прикупе.

Итак. Первый раз за этот день я был шокирован самим фактом прибытия самолета из почти современных нам времен (хотя должен был уже привыкнуть к внезапности таких явлений). Второй раз – тем, что первый самолет оказался не единственным, и за ним следует второй. Третий раз – тем, что второй самолет оказался не откуда-нибудь, а из России. На пополнение соотечественниками я уже как-то не рассчитывал. Четвертый раз – тем, что Ту-154 оказался «тем самым» самолетом.

Если в предыдущем аналогичном случае, больше года назад, французских школьников нам зачерпнули из нижнего слоя среднего класса, ибо ниже них по происхождению были только бездомные клошары, то теперь вперемешку с умненькими отличниками и случайными людьми к нам прибыли детки самых отборных сливок башкирской республиканской элиты. Но я решил, что буду действовать безо всяких прежних политических предубеждений, но и не стану делать скидок на общественное положение. Скидки могут быть только на возраст, и только для тех пассажиров, которые проходят у нас по категории «дети». А потом выяснилось, что из той «элиты» в том самолете были не одни дети, но это случилось уже позже.

И Андрей, подъехавший к нам после того, как Ту-154 остановился, придерживался того же мнения.

– Посредник у нас, однако, с выдумкой, – сказал он, – сдается мне, что целью этого заброса, помимо прямого пополнения, было проверить, сумеем ли мы сделать полезных сограждан из избалованных сынков политических нуворишей.

– С Петровских у нас, например, ничего не получилось, – сказал я.

– Николя был избалованным засранцем, не понявшим, что шутки кончились и начались суровые будни, – парировал Андрей. – Точно так же у нас не получилось с Мариной Жебровской, и Катюхой, а ведь более разных людей по происхождению и воспитанию, чем эти трое, сложно себе представить. Зато у нас все получилось с Люсей д`Аркур, которая из отмороженной феминистки и мизантропки превратилась в ответственного члена нашего общества и идеальную старшую жену. Так что, коллега Грубин, поменьше предвзятости и побольше оптимизма.

Но прежде чем воспитывать первым делом следовало довести до конца спасательную операцию. Самолет стоял неподвижно, лед под ним был крепок, но в баках закончилось горючее, отчего заглохла даже вспомогательная установка. Последние остатки керосина сожрало торможение на реверсе. Аккумуляторов хватит ненадолго, и тогда в салоне наступит арктический холод, а там дети, одетые в соответствии с летними условиями: платьица, рубашечки, туфельки, сандалии и, быть может, только у некоторых пиджаки и кофты для защиты от ночной прохлады – в Барселону, чай, летели, а не на Северный полюс.

Командир Ту-154 Алексей Михайлович Гернгросс сообщил, что у них на борту имеется некоторое количество одеял, но при морозце, который от минус двадцати пяти уверенно ползет к минус тридцати, это все равно что ничто.

Лиза, которая тоже оказалась тут как тут, сказала, что у них в мастерской имеются двенадцать запасных комплектов «штаны-сапоги плюс парка с капюшоном». Правда, размеры рассчитаны на взрослых мужиков, но это, может, и к лучшему. В такой костюм прямо в своей одежде влезет даже самый откормленный городской жирдяй. А самых маленьких можно и в самом деле заворачивать в одеяла и спускать вниз на руках у взрослых. Доставка предполагалась челночным способом на санях. Мелкий скатывается к нам по надувному трапу, мы его суем в штаны, грузим в сани и отправляем в Большой Дом. Взрослые идут в последнюю очередь, за исключением тех случаев, если они сопровождают совсем маленьких детей, и самыми последними идут члены экипажа. А потом всех накормить, напоить чайным сбором и уложить спать. Кухонный наряд уже получил внеурочное задание и трудится над поздним ужином на семьдесят человек. И в то же время от идеи размещать детей в казарме для холостяков и общежитии (хотя очаги там уже топят) я отказался сразу, как только узнал, что это за рейс. На первую ночь матрацы с сеном и одеяла из шкур мы им организуем в так называемых «классах», на втором этаже Большого Дома, а с утра начнем разбираться, кого куда.

Выслушав этот план, Андрей на УАЗе вместе с Лизой умчался в мастерскую за теплой одеждой, а я, попросив людей на Ту-154 немного подождать, оборотился к Боингу, где в наши объятия собирались спуститься командир корабля Джек Харрисон и второй пилот Джино Молинари. Как оказалось, это время они потратили на то, чтобы распотрошить спасательные комплекты на случай вынужденной посадки и одеться по погоде, а также собрать все документы, необходимые при улаживании формальностей. А ведь они – герои сегодняшнего дня, первыми обнаружившие наш путеводный фонарь, а потом обеспечившие наведение на наш поселок пассажирского рейса, который дотянул к нам буквально на последних каплях керосина. Честь им и хвала, как говорится, а также рукопожатие перед всем честным народом.

Раскрывается люк – и оттуда, держа в руках чемоданчики с документами и личными вещами, скатываются двое, одетые как полярники на зимовке. Джек Харрисон оказался похож на более высушенную и закаленную версию одного знаменитого американского актера, в то время как Джино Молинари на итальянца (насмотрелись мы на них) походил весьма приблизительно. Но это только первое внешнее впечатление.

Съехавший по трапу первым встал на ноги, осмотрелся, затем подошел ко мне (видимо, потому, что я был одет не как все прочие, в одежды местного производства, а в свое, взятое из двадцать первого века) и сказал:

– Я командир этой ломовой телеги Джек Харрисон, подданный Великобритании, а это мой второй пилот Джино Молинари, гражданин Канады. Какие формальности мы должны пройти при прибытии на вашу территорию?

Вот это я понимаю – деловой англосаксонский подход, сухо и все слова по делу. Выслушав перевод от Александра Шмидта, я ответил:

– Я Сергей Петрович Грубин, глава местной гражданской власти. Никаких формальностей проходить не требуется. У нас еще слишком небольшое общество, чтобы мы могли позволить себе разводить ненужную бюрократию. Но сразу должен предупредить, что въезд в этот мир есть, а вот выезда нет. Все, кто сюда попал, остаются тут навсегда. А еще у нас очень строгие законы, и необязательностью их исполнения даже не пахнет. Этот мир такой большой и суровый, а нас так мало, что мы не можем позволить себе даже малейшей слабины.

После этих моих слов британец и канадец переглянулись.

– Скажите, мистер Грубин, – спросил Джек Харрисон, – вы с кем-то воюете? Облетая местность перед посадкой, мы видели пушки на позициях, что плохо соответствует образу мирного поселения.

– Мы воюем со всеми, кто приходит к нам с оружием в руках, но вас же это не касается, не правда ли? Поэтому если у вас при себе есть огнестрельное оружие, то лучше вам его сдать во избежание конфликта с законом. Я знаю, что в аварийном комплекте вашего самолета имелись пистолеты. Вооруженными у нас могут ходить только полноправные сограждане, приписанные к народному ополчению.

– Ну вот, я этого и боялся… – сказал Джек Харрисон и полез под полу своей куртки.

Но тут же он замер как вкопанный, потому что как по мановению волшебной палочки у меня за спиной материализовались Алохэ-Анна и Вауле-Валя с дробовиками наизготовку, а сбоку, в классической стойке для стрельбы с двух рук в пилотов Боинга из пистолета целилась Лис.

– Все делать медленно и печально, – сказала Алохэ-Анна, – пистолет не бросать на снег, а давать ручкой вперед мой муж.

Конечно, наши англосаксонские гости ничего не поняли, но Александр Шмидт им исправно перевел, после чего сначала один, потом другой медленно вытащили пистолеты и по очереди протянули их мне. Проверив, что оружие стоит на предохранителе, я сунул стволы в карманы своей куртки.

– И что, мы можем считать себя арестованными? – мрачно спросил Джек Харрисон, проделав эти манипуляции.

– Ни о каком аресте речь пока не идет, – ответил я. – Ведь вы же сдали свое оружие почти добровольно, пусть и под угрозой применения к вам вооруженного насилия. Если у нас дальше не будет никакого недопонимания, то мы воздержимся от того, чтобы считать вас врагами. А то о представителях вашей нации идет слава как о людях, соблюдающих только свои интересы.

– Я не понимаю, откуда такая подозрительность? – недоумевающе произнес британец. – Ведь вы же цивилизованный человек, и должны доверять таким же цивилизованным людям…

Когда Александр Шмидт перевел мне эти слова, то я рассмеялся чистым, ничем не замутненным смехом.

– Я не понимаю, что я сказал такого смешного? – смутившись, спросил Джек Харрисон. – Один цивилизованный человек всегда должен понять другого цивилизованного человека.

– И это вы мне говорите после всего того, что случилось в Европе в двадцатом веке? – спросил я. – Джек, да это же несерьезно – доверять людям, которые, договариваясь с тобой, уже ищут способ половчее воткнуть нож в спину. Мы с вами сможем договориться только в том случае, если вы поймете, что у вас тут нет никакого своего отдельного интереса, а есть только один коллективный интерес. Иначе в данных условиях, когда вокруг нас доисторический Каменный век, никакое цивилизованное общество существовать не сможет.

– Так, значит, про доисторическое прошлое – это и в самом деле правда? – спросил британец. – А я надеялся, что мы в далеком будущем, когда снова наступил ледниковый период и цивилизованное человечество, переселившись в Африку, оставило в Европе только отдельные форпосты.

– Нет, сейчас действительно Каменный век, сорок тысяч лет до нашего времени, – ответил я, – и мы тут пытаемся из того, что под рукой, построить цивилизацию до начала начал, а тот, кто затеял этот эксперимент, – я указал глазами на небо, – время от времени подкидывает нам разных бедолаг вроде вас, обреченных в своем времени на верную смерть. Иногда это дружественные гости – таких мы принимаем как потерпевших крушение, даем им стол и кров, а также обеспечиваем работой. А иногда это враги, которые приходят к нам с оружием в руках, и с ними мы воюем, а выживших и сдавшихся в плен пытаемся переделать в своих сограждан, ибо нет здесь другого цивилизованного народа, кроме нас. Это я и имел в виду, когда говорил, что у нас есть только один коллективный интерес на всех: выжить, оставить потомство, и не дать этому потомству в итоге впасть в дикость. И заодно мы тянем вверх местных, но не всех, а только тех, кто решил жить вместе с нами, разделяя наши цели и задачи. Таких мы считаем своими и делаем из них цивилизованных людей, ведь цивилизация и культура – это совсем не то, что передается по наследству.