Мио-блюз

Малин явно замялась.

— Она говорила, что человек, которого Дьявол так ненавидит, наверняка единственный, кто сильнее его, — тихо сказала она.

В конторе словно бы начался шторм. Мне казалось, бумаги вот-вот вспорхнут со стола и разлетятся по всему полу.

Он знал меня и ненавидел.

Я не понимал, о чем толкует Малин.

Недоразумение, думал я. Все это недоразумение.

Но в глубине души знал, что это не так.

— Но почему же она не обратилась ко мне? Почему не попросила в защитники меня? Я бы охотно ей помог.

Малин опустила глаза.

— Вряд ли вы могли бы помочь ей как адвокат. Пожалуй, она думала… о другом. Но так или иначе, это другое не позволило ей завязать с вами контакт. Она не рискнула вам довериться, опасалась, что вы не примете ее сторону.

Очень сомневаясь, вправду ли я хочу получить ответ, я спросил:

— Что другое, Малин? Почему Сара думала, что не может мне довериться?

Малин молчала. Теребила замок сумочки, неуверенная, стоит ли отвечать на мой вопрос.

— Она говорила, вы убили человека, — в конце концов прошептала она. — Тот, кого она звала Дьяволом, говорил, что вы единственный адвокат в Стокгольме, который безнаказанно совершил убийство.





15




Этой мысли быть не должно. Ну, что меня не случайно втянули в историю Сары Техас и ее сына. Что я должен сыграть свою особую роль, сознательно ли, нет ли. И что эта роль каким-то дьявольским образом связана с самой грязной моей тайной. Окаянные кошмары. Как меня хоронили заживо. Они совпадали с тем, что я узнал от Малин. То есть не совпадали, а скорее перекидывали мост меж тогда и теперь. Мост, который безумно меня пугал.

Когда Малин ушла, я чувствовал такую усталость, что мог бы уснуть. Но не уснул. Долго сидел за письменным столом. Воспоминания о том случае, когда я отнял жизнь у другого человека, пожаром пылали в мозгу. Нас было трое. Жара. И темно. Чертовски темно.

Я привел мысли в порядок и принял решение.

Потом встал и пошел к Люси.

— Надо поговорить, — сказал я.

Люси тихо сидела в своем конторском кресле, когда я рассказывал, что услышал. Самый конец я обошел молчанием. Потому что знал: он изменит все и навсегда.

— Детка, он знал, кто я, задолго до того, как меня втянули в эту историю.

Давненько я не называл ее деткой. Жизнь стала настолько серьезной, что уменьшительно-ласкательные прозвища казались неуместными.

Люси провела руками по волосам.

— Нельзя нам сейчас терять нить, Мартин, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Пожалуй, я согласна с Сариным адвокатом. Мы не можем считать правдой все, что Сара когда-либо говорила. И если, подчеркиваю, если, она действительно имела в виду Люцифера и ты действительно знаешь его, мы все равно не можем называть понятные вещи непонятными. Ты же был полицейским. Работал в Техасе. С тех пор минуло почти два десятка лет, но ты мог столкнуться с ним в обстоятельствах, незначительных для тебя, но очень важных для него. Если дело вообще обстоит таким образом.

Я расстегнул верхние пуговицы на рубашке, чувствуя, как по спине и по груди течет пот. Наша с Люси поездка в Техас открыла двери безумию, которое я изо всех сил старался забыть. Прошлое настигло меня. Столкновение с происходящим сейчас было прямо-таки фееричным.

Люси заметила, что я изменился в лице.

— Мартин, что случилось?

Я повернул голову, посмотрел в окно. Стокгольм купался в солнечных лучах. В такие дни столица красива, как никогда. Голубое небо, голубая вода, голубая кровь в королевском дворце.

“Голубой цвет — для других людей”, — говорила моя мама, когда я был ребенком.

И надевала на меня зеленую рубашку с заплатками на локтях.

Я глубоко вздохнул. Мне предстояло облечь в слова то, о чем я до сих пор никогда не говорил. Каковы будут последствия, предсказать невозможно.


— Когда я жил в Техасе, кое-что случилось. Я никогда об этом не рассказывал. Никому. А Малин вот только что об этом упомянула.

На лице Люси отразилось необычное удивление. Оказывается, есть еще одна граница моего доверия к ней.

Я убил человека.

Иначе не скажешь.

Я, Мартин Беннер, убил человека. По ошибке.

“Эту проблему мы похороним, Беннер”, — сказал в тот вечер мой шеф.

Именно так мы и сделали.

Невыносимо вспоминать минуты после выстрела. Я стоял под дождем и, дрожа от шока, звонил шефу. Он сказал: “Стой там, где стоишь”.

Два часа спустя мы были далеко от Хьюстона на заброшенном нефтепромысле. До сих пор помню тяжелую руку шефа на моем плече.

Эту проблему мы похороним, Беннер.

Как легко это было в тот раз. Сделать случившееся не случившимся. Знали о происшедшем очень немногие, тайну хранили те же немногие. Корпоративная солидарность в полиции велика, как нигде.

— Я убил человека. По ошибке.

Сказал я.

Обращаясь к Люси.

И увидел, что ее представление обо мне безвозвратно изменилось.

Ведь есть вещи, которых мы не рассчитываем когда-либо услышать. Люси определенно никак не думала услышать от меня, что я убил человека. Она побелела как мел, слушая историю, которую, как мне казалось, я навсегда похоронил в песке.

— Было темно. Глубокая ночь. Я служил полицейским, работал меньше года. Мы с напарником сидели в машине, разговаривали. По рации объявили тревогу. В нескольких кварталах от нас засекли известного наркодилера. А мы жаждали приключений. Я мгновенно откликнулся, сообщил по рации: “Берем его на себя”. Ну, вот мы и взяли. Ударили по газам, синяя мигалка и прочий цирк. Крайне непрофессионально. Парня мы увидели метрах в ста, не меньше. Он бежал по тротуару, до смерти перепуганный. Шел дождь, парень поскользнулся и упал. Мы нагнали его секунды за три и выскочили из машины. Он уже успел подняться и со всех ног бросился в тупик, сплошь состоявший из запертых автомастерских. Во всех окнах темно. Ни мой напарник, ни я не захватили фонариков. Бежали следом, на ходу выкрикивая: “Стой! Стой, черт побери!” В конце концов он остановился. А когда обернулся, рука у него была во внутреннем кармане куртки.

Люси облизала губы.

— И ты его застрелил?

— Напарник дал предупредительный выстрел в воздух. Мы приказали ему показать руки, поднять их вверх. Немедленно. Но он даже не подумал. Засмеялся, продолжая рыться в кармане. А когда наконец вытащил руку… Дождь хлестал мне прямо в глаза. Я ничего толком не видел, но был уверен, что в руке у него что-то есть. Это впечатление и его смех решили все. Я выстрелил. Целился в ногу, а попал в живот. Через несколько минут он умер.

Люси молчала. Казалось, она хотела спросить, не сошел ли я с ума, но тотчас одумалась. Я тем временем продолжал рассказ. О том, что сказал мой шеф и что мы сделали с убитым. И как я уехал из Техаса, а мой напарник вскоре погиб.

— Не знаю, что сказать, — проговорила Люси. — Правда не знаю.

Я несколько раз глубоко вздохнул. Потом сказал:

— Это не было убийством.

— О’кей.

— Что “о’кей”? Это не было убийством.

— О’кей.

— Люси…

— Мне надо пройтись. Извини, но все это… Я не знаю, что сказать.

Люси встала.

— Нет, ты сказала. Несколько раз.

— Ты вообще слышишь, как все это звучит? Понимаешь, что́ вот только что рассказал?

Наверно, нет. Ведь я только что облек в слова то, о чем никогда вслух не говорил. Вообще-то в моей жизни бывали долгие периоды, когда я забывал о случившемся. По крайней мере, не думал об этом. Не думал, что однажды стоял с лопатой в руках и рыл могилу человеку, которого застрелил. Даже в Техасе не думал. Мне с лихвой хватало размышлений о Саре Техас. О собственном будущем. И об отце.

— Как, черт возьми, твой шеф додумался спрятать тело? Почему бы не пойти обычным путем и не заявить о самообороне? Ты же считал, что он вооружен. Такое обычно сходит с рук. Тем более в Техасе.

— Оружия не было, — сказал я. — Мы обыскали его и ничего не нашли. Ни оружия, ни наркоты, ничего. Зато нашли бумажник и удостоверение личности. Я застрелил не того парня. Мы пробили его по базам данных, полиция ничего на него не имела. Во всяком случае, ничего серьезного. Он состоял в шайке молодых хулиганов, которых полиция держала под наблюдением.

Люси подняла с полу свою сумочку, повесила на плечо. Она и правда собралась уйти.

— Значит, просто неблагополучный юнец?

— Да.