Мертвая неделя

– Мне показалось, что Степе больше понравилась Мирра, – заметила Полина, принимая тему разговора, но уводя ее от себя.

– Я тебя умоляю! – хмыкнула Лика. – Деревне просто хватает ума понять, что если ты выберешь архитектора, то у него нет шансов. Что он может тебе предложить? Хату в три комнаты с печным отоплением и огород в тридцать соток? Ну, наверное, в сексе он горяч и необуздан, как настоящий медведь, только ты после этого секса будешь каждый год детей рожать, потому что едва ли где-то в этой глуши можно купить презервативы.

Полина не была ханжой, но этот разговор заставил ее покраснеть даже сквозь банную пунцовость.

– Ой, только не надо строить из себя монашку и отводить глаза, – расхохоталась Лика. – Можно подумать, тебя такие мысли не посещали, глядя на него.

И тут ей возразить было нечего. Посещали. Может, не совсем такими словами, но Полина не могла не отметить, что Степа высок и могуч, руки у него сильные, а взглядом в первые минуты он ее раздевал не хуже остальных мужчин. И дом у него крепкий, и двор в полном порядке, насколько она смогла оценить, проходя мимо. Видно, что хозяин хороший. И хоть Полине, выросшей в городе и не собирающейся переезжать в деревню, вовсе не нужны были его умения рубить дрова и ходить за плугом, а все же древние инстинкты, заложенные в каждой женщине, заставляли оценивать в мужчинах такие качества. Не то чтобы Матвей выглядел белоручкой, но ему истинно мужские навыки продемонстрировать было негде.

И все же Полина предпочитала сторониться Степы, инстинктивно стараясь держаться Матвея и принимая от него помощь, демонстрируя расположение. Такой, как Степа, сильный, уверенный, бескомпромиссный, в ее жизни уже был. Увел из бара, привел к себе домой. Сказал, что она больше не будет петь полуголой на глазах у пьяных мужиков, жаждущих только одного: трахнуть ее в туалете, но не решающихся даже на такую мелочь, как угостить коктейлем. Хотел, чтобы она вообще сидела дома, но Полине удалось отстоять желание петь. Хотя бы на свадьбах.

Такой, как Степа, подавлял ее три года, думал и решал за нее, но Полина не сразу это поняла. Сначала нежилась в лучах заботы, качалась в волнах любви и обожания, пока не начала подозревать, что обожание это патологическое, что вовсе не любит ее такой, как Степа. Что жаждет подавить ее волю, сломать, сделать послушной куклой, которая будет жить не своей, а его жизнью. К тому моменту, как Полина четко это осознала, у нее не осталось подруг, не осталось интересов, почти не было своей жизни. Все, что у нее было, – это чужие свадьбы и жизнь и интересы такого, как Степа. И если бы не эти чужие свадьбы, Полина никогда не решилась бы уйти в никуда. Ведь у нее ничего не осталось.

Несколько месяцев назад, когда она пела в фешенебельном ресторане на очередной свадьбе, до ее слуха донесся отрывок разговора невесты со свидетельницей, из которого она узнала, что свекровь невесты – психотерапевт. Хороший или нет, Полине было неважно. Она подошла к невесте и попросила вместо оплаты за музыку – визит к ее свекрови. Невеста, обрадовавшаяся возможности сэкономить, договорилась о сеансе там же, на свадьбе.

Полине было ужасно стыдно, но что-то внутри нее, какой-то еще не до конца выдернутый таким, как Степа, стержень, заставил пойти на этот сеанс. Заставил поделиться своими переживаниями с чужим человеком. Предать родного, любимого мужа, который любил и заботился о ней. Именно так ощущала это Полина, и именно от этого начал лечить ее психотерапевт.

Вскоре у Полины закончились предоплаченные сеансы, но психотерапевт согласилась вести ее дальше, «в долг». Полина даже смогла собрать вещи и уйти, подать на развод. И тут такой, как Степа, до этого преданно заглядывавший в глаза и убеждавший, что исправится, если только она даст ему шанс, не будет так сильно контролировать ее жизнь, перестанет ее подавлять, превратился в монстра. Вместо просьб о втором шансе – угрозы. Вместо слов любви – пылающая ненависть. Если раньше Полина его любила, то теперь стала бояться. И – странно – уйти, любя, было гораздо проще, чем не вернуться, испугавшись. Психотерапевт велела уехать. Срочно уехать куда-нибудь, утверждая, что если Полина исчезнет, такой, как Степа, рано или поздно смирится. Отпустит. Он пытается ее вернуть, пока знает, что она здесь, рядом. Но если ее не будет, он отпустит. Год – максимальное время, через которое Полина сможет вернуться.

Уезжать было страшно. Уезжать на целый год из привычной, хоть превратившейся в постоянную борьбу, жизни – страшно. Здесь ей все знакомо, здесь она выросла, здесь ее поддерживает психотерапевт. А что будет там, в неизвестности? Не встретится ли на ее пути кто-то хуже? Быть может, такой, как Степа, еще и не самый плохой вариант. Чем ей было так уж невыносимо жить с ним до того, как затеяла развод? Он заботился о ней, дарил подарки, возил отдыхать. А то, что отвадил подруг, так может, даже и лучше? Кто были ее подруги? Такие же певички и танцовщицы, порхающие по жизни как бабочки и ничего не имеющие за душой. Чему они могли научить Полину, что ей дать? А такой, как Степа…

Письмо-приглашение петь на свадьбе в какой-то глуши, куда ходит один поезд в сутки, упало ей на почту очень вовремя. Психотерапевт ухватилась за него, как бездомная собака вгрызается в брошенную кость – не вырвешь, не отберешь. Проще отдать, согласиться. И Полина согласилась. Втайне даже подозревала, что письмо это – дело рук психотерапевта. Что это она нашла ей подработку подальше от дома. Пусть не на год, пусть всего на выходные, но там глядишь – Полина увидит жизнь в другом месте и поймет, что не так это и страшно, она сможет прожить год.

Теперь она, конечно, сомневалась в причастности психотерапевта, потому что едва ли та могла подстроить поездку и для Мирры с Матвеем, и тем более для Лики. Да и Еловое – не то место, где яркая звездочка Полина согласится прожить год. Но все же поездка выпала как нельзя кстати. А вот от Степы, каким бы мужественным и притягательным он ни казался, Полина старалась держаться подальше. Потому и пряталась за спиной Матвея.

– Нет, Степа – это не мое, – сказала она Лике, которая по-прежнему сверлила ее взглядом и ждала ответа.

– Я так и подумала, – удовлетворенно кивнула та. – Деревня такую, как ты, едва ли привлечет. Ну что, побороться с тобой за Матвея или нет? – будто у самой себя спросила она, снова поглаживая свой кулон.

Полина фыркнула и отвернулась.

– Вовсе он не мой, – оскорбленно заявила она.

– Ну, если не твой, не обессудь, – хохотнула Лика, ложась на живот и пряча лицо в руках.

Полине как-то резко расхотелось париться в бане, но уйти сейчас казалось все равно что сбежать с поля боя – мелочно и трусливо. А она не трусиха! Вот только чужой взгляд сменился: из вожделенного стал злым, ненавидящим. От него неприятно кололо в затылке и по спине пробегал холодок, заставляющий ежиться в раскаленном помещении. Полина обхватила себя руками и снова испуганно огляделась. В маленьком окошке, запотевшем от уже остывающего пара, мелькнула тень. Полина резко поднялась и припала к окну, стараясь рассмотреть, кто там, снаружи. Мирра? Но зачем ей подглядывать за ними? Да и едва ли ее взгляд мог быть таким ненавидящим. Может быть, Лика ей и не по душе, но к Полине она вроде бы не испытывала никаких отрицательных чувств.





Глава 7




Вторая ночь Мертвой недели



Мирра



В душ хотелось со страшной силой. Включить воду погорячее, сделать напор посильнее и долго стоять под упругими струями воды, несколько раз мылить тело гелем, докрасна растирать мочалкой, чтобы кожа под ней горела. Но, к сожалению, душа здесь не было. И даже в баню Мирра не пошла. Не хотела, чтобы кто-то видел ее без одежды, тут рыжая язва права, но вовсе не потому, что она кого-то стеснялась. Просто у девчонок наверняка возникнут вопросы, если они увидят ее обнаженной, а желания отвечать Мирра в себе не чувствовала. Она давно привыкла не ходить в бассейн, не ездить на пляж, даже в самую дикую жару, когда плавится асфальт, а раскаленные каменные дома пышут жаром и ночью, и днем, носить брюки или хотя бы юбки в пол. Ее кожа уже много лет не видела загара, но Мирру это напрягало только вот в такие моменты, когда нежелание раздеваться вызывало уж слишком много вопросов.

Пока Лика и Полина плескались в бане, она сделала себе чашку какао и вышла на крыльцо. Какао получилось невероятно вкусным. Среди прочих продуктов, оставленных бабой Глашей, Мирра обнаружила и невзрачную коричневую пачку с изображением мальчишки в матросской форме. Такого какао она не пила, наверное, с самого детства. Все вокруг заполонили приторно-сладкие напитки, реклама их лилась из всех щелей, и Мирра уже забыла, каким вкусным может быть обычный коричневый порошок. Залила его обжигающе-горячим молоком, не водой, добавила чуть сахара – и этот божественный нектар смог примирить ее с необходимостью обойтись пока без душа. В конце концов, она может сходить в баню после того, как девчонки лягут спать. Даже если они используют всю воду, нагреет еще. Ей бы просто смыть с себя грязь, париться она не станет. Конечно, это будет уже глубокая ночь, а ночью выходить на улицу не велели, но баня находится всего в двух метрах от дома, добежит как-нибудь, не будут же навьи сторожить ее за дверью. А если и будут, то Степан говорил, что они опасны лишь в первую ночь Мертвой недели, когда голодны. А сейчас они, по идее, уже немного насытились, вон как местные тщательно выставляют им еду. На крайний случай можно взять с собой что-нибудь съестное и бросить в сторону. Пока навья отвлечется, Мирра уже успеет шмыгнуть в дом. Она отдавала себе отчет, что навья – не собака, за куском колбасы не побежит, но почему-то относиться к ним всерьез, даже после того, что лично видела прошлой ночью, Мирра не могла. Мертвые, встающий из могил раз в год, – бред какой-то. В такое не поверишь сходу. Мало ли что она видела прошлой ночью? Степан опоил снотворным зельем Полину и Матвея, мог и галлюциногенов в еду добавить.

Бетонный порог, нагретый жарким июньским солнцем, даже после его захода оставался теплым, а потому Мирра безбоязненно устроилась на нем. Из бани доносились обрывки разговора, но слов разобрать она не могла, поэтому и не прислушивалась. Вместо этого поглядывала на дорогу, ярко освещенную луной.

Когда они шли от бабы Глаши, Мирра успела рассмотреть крохотную часть деревни. Домики были маленькими, но аккуратными. Выкрашены в яркие цвета, многие с резными ставнями. Окружены низким забором, увитым где плющом, где хрупкими бело-фиолетовыми цветами, которых Мирра никогда не встречала в городе и названия не знала. Дворы тщательно прибраны, даже трава покошена. Будто каждый житель ежедневно готовится к смотру-конкурсу на лучшее хозяйство. Сейчас же солнце давно закатилось за горизонт, потускнели яркие краски, спрятались в тень, и видны были лишь очертания домов и заборов.

Вспомнились слова Степана о том, что домовой не терпит беспорядка. Может, это он в каждом доме так тщательно следит за всем? Или хозяева, боясь его гнева? Мирра усмехнулась мыслям и отхлебнула горячее сладкое какао. В такой глуши только и дел что выдумывать небылицы и верить в них.

Ее одиночество продлилось недолго: скрипнула старая калитка, нехотя впуская во двор гостя. В сгустившейся темноте Мирра не сразу узнала Матвея, лишь когда он подошел совсем близко и свет из окна веранды осветил его. Он переоделся, а волосы были еще влажными. Очевидно, Степан тоже отвел гостя в баню, но, в отличие от девушек, тот задерживаться не стал.

– Ты одна? – удивился Матвей, останавливаясь в метре от нее. – А где Лика и Полина?

Мирра кивнула в сторону бани, откуда как раз донесся заливистый смех рыжей язвы.

– Полощутся.

– А ты почему здесь?


– Не люблю душные влажные помещения, – соврала Мирра, но Матвей поверил, кивнул понимающе.

– Я тоже, – признался он в ответ. – Поэтому быстро сбежал, хотя Степа предлагал избить меня веником. Последний раз веником меня били, когда мне было десять, поэтому я не мог этого допустить.

Мирра рассмеялась, чуть подвинулась в сторону, освобождая место рядом с собой. После двух дней знакомства она могла признаться себе, что Матвей ей нравится. Не в романтическом плане, заводить романы в этой непонятной поездке казалось весьма глупым. Нравится как человек, как собеседник. Она сказала бы «как друг», если бы только у нее были друзья.

Второго приглашения Матвею не понадобилось. Он опустился на бетонный порог, с удовольствием вытянул ноги и чуть запрокинул голову, не то разглядывая уже усыпанное мириадами звезд небо, не то давая отдых глазам, Мирра не видела его лица.

– И за что же тебя били веником в десять? – поинтересовалась она, когда молчание затянулось.

Матвей сел прямее, посмотрел в сторону калитки, откуда доносился неясный шум.

– Я тогда с друзьями поехал на речку, а бабушке не сказал. Друзья были старше, поэтому им разрешали гулять долго. Вернулся в десять вечера. Бабушка уже все окрестности обошла, соседей опросила, хотела в милицию звонить. Вот она тогда и отстегала меня первым, что попалось под руку, – веником. Не банным, конечно, обычным. Больно было!.. – Матвей с лукавой улыбкой повернулся к ней. – Ты себе не представляешь как.

– Не представляю, – кивнула Мирра. – Но мне кажется, бить ребенка веником не слишком-то гуманно, что бы он ни сделал.

– Тебя никогда не били? – удивился Матвей, словно бить детей было самым естественным делом на свете. Бить того, кто слабее, кто не может ответить – самое последнее дело на свете, Мирра была в этом уверена.

Но отвечать ей не хотелось, поэтому она лишь неопределенно пожала плечами, давая возможность выбрать тот вариант, который ему больше нравится, и перевела разговор на другую тему:

– Зачем ты пришел?

– Просто хотел убедиться, что у вас все хорошо. Вы нормально устроились, со всем разобрались, и вам ничего не нужно.

– С этим логичнее было бы прийти Степану, он тут местный.

– Но он не пришел.

Мирра взглянула на него и смотрела долго, изучающе. Они были примерно одного возраста, но что-то то ли в выражении лица, то ли на дне темно-карих глаз казалось странным, необычным, будто делавшим его старше. Какое-то знание или какая-то тайна. Нечто, отличавшее его от нее и Полины.

– Почему ты решил ехать сюда? – прямо спросила она, не заботясь, что переход слишком резкий. Но Матвей понял ее, она это видела. Думала, повторит легенду о том, что бабушка с детства готовила к этой миссии и он не смог не выполнить последнюю волю усопшей, но он сказал другое:

– Я очень сильно подвел свою контору. Но это еще мелочи. Если бы моя ошибка не вскрылась, могли погибнуть люди, – сказал тихо, будто не хотел, чтобы кто-то услышал. Кто-то, кроме Мирры.

– Как? – мягко спросила она, не демонстрируя неуместного любопытства, а всего лишь давая возможность выговориться, если ему это необходимо. И ему было необходимо.

– Я допустил очень большую оплошность в проекте. Точнее, доверился тем, кому доверять не следовало. Мы проектировали целый жилой комплекс, а для проведения геологических изысканий я посоветовал главному инженеру фирму своего бывшего одноклассника. У того были серьезные финансовые проблемы, и этот контракт здорово помог ему. Когда-то он был классным малым, и я поверил ему. Хотя должен был проверить, насколько ему доверяют сейчас, почему его фирма внезапно оказалась на грани банкротства, сразу все понял бы, но… – Матвей развел руками и криво усмехнулся. – В то время я как раз болезненно расставался с девушкой и повел себя как полный непрофессионал: думал совсем не о работе. А главный инженер все подписал, не читая. Потому что я давно себя хорошо зарекомендовал, потому что поручился за друга, потому что этот проект был моим пропуском на повышение, а значит, я не должен был оплошать. Не проверил и подписал. И люди уже начали стройку. А затем пришло предупреждение из государственной экспертизы: срочно привести в порядок документацию, иначе они дадут отрицательное заключение. Несколько таких заключения – и у нас отберут лицензию. Пока городские власти закрывают глаза на этот «самострой», но как только станет известно, что проект не прошел экспертизу, нашу контору сравняют с землей. Сначала заставят сравнять с землей фундаменты, заплатить штрафы, инвесторы потребуют вернуть уже вложенные деньги и те, которые они упустили, связавшись с нами. Место вообще оказалось непригодно для строительства без дополнительного укрепления грунта. А если бы жилой комплекс построили, через несколько лет, а то и быстрее, он попросту рухнул бы, похоронив под собой всех, кто оказался бы рядом. Дома задумывались в двадцать два этажа. Представляешь, сколько людей могло бы погибнуть? И я был бы виноват в этом.

– Почему это ты? – возмутилась Мирра. – Накосячила фирма твоего одноклассника, не проверил главный инженер.

– Потому что безоговорочно доверял мне, – перебил ее Матвей.

– Безоговорочно доверять кому-то вообще нельзя. Предать может кто угодно, даже самый близкий. Так что это его косяк.

Матвей странно посмотрел на нее. Наверное, хотел спросить, кто предал ее, раз она в свои годы пришла к такому циничному выводу. Но если и хотел, то не спросил, сказал другое:

– Я собирался за все ответить, исправить, что возможно, не хотел прятаться за чужими спинами, но меня отправили в отпуск за свой счет. Исправлять все будет другой. И, наверное, на повышение тоже пойдет он.

– Значит, вот в чем причина твоего согласия приехать на собственную свадьбу? – улыбнувшись, спросила Мирра. – Тебе все равно было нечем заняться?

– Одна их причин, – поправил ее Матвей. – Как и расставание с Катей. У меня есть еще одно важное дело, тайна, которую я хочу раскрыть. И знаешь, возможно, это прозвучит глупо, – он улыбнулся в ответ и отвел глаза, словно стесняясь того, в чем собирается признаться, – но мне кажется, что если я узнаю правду, это поможет мне. Не знаю в чем. Не то понять, чем мне заниматься дальше, не то вообще разобраться в своей жизни.

– И что же это за тайна?

Матвей вытащил из-под ворота футболки тонкий шнурок, которого Мирра раньше не замечала у него на шее. На шнурке висел маленький ключик. Не обычный дверной, а с витиеватыми завитушками и узорами, какими обычно украшают ключи от шкатулок и женских ящичков. Было странно увидеть такой ключ на шее мужчины. Да что там, просто видеть ключ на шее было довольно непривычно.

– Ключ? – недоуменно переспросила Мирра, разглядывая необычный кулон.

– Я нашел его в бабушкиных вещах после ее смерти, – признался Матвей, и голос у него стал загадочным, Мирра едва удержалась от того, чтобы посмотреть на Матвея, но седьмым чувством понимала, что ему сейчас этого не хотелось бы. Он и сам на нее не смотрел, и начал этот разговор, возможно, лишь потому, что их укутывала уютная темнота, способствующая откровениям.

– Он лежал среди старых книг и фотографий. От моих родителей у меня почти ничего не осталось, ни снимков, ни записок, ни блокнотов, но эти вещи, я точно знаю, бабушка привезла с собой оттуда, откуда привезла и меня. А значит, этот ключ тоже из той ее и моей жизни. Сначала я не знал, с чего начать, где искать замо́к, но теперь мне кажется, что найду ответ здесь, в Еловом. Ведь я родился здесь. Этот ключ открывает что-то тоже здесь. И раз бабушка забрала его с собой, он открывает что-то важное.

– Но, Матвей, двадцать пять лет прошло! – не удержалась Мирра. – Этот ключ явно не от двери, а от чего-то миниатюрного: шкатулки или ящичка. Если твоя мама умерла, а бабушка уехала, эту вещь могли давно выбросить те, кому достался дом, или мародеры.

– Ты посмотри на эту деревню. Они выставляют еду мертвым, чтут их. Живут обособленно. Степа говорил, в город ездят далеко не все, у многих жизнь прошла здесь, в окружении леса и озера, к которому они боятся подходить. Для них эта деревня – дом. И сорить в доме они не привыкли, посмотри на их дома и дворы. Ты думаешь, такие люди способны на мародерство? Даже если кому-то понадобится жилье, пустых домов достаточно, мне Степа говорил. Не думаю, что кто-то занял бабушкин при живых наследниках.

Мирра покачала головой, ничего на это не ответив. Могла бы сказать, что люди способны на что угодно, но не стала. Шанс на то, что прав Матвей, все же есть. Они не успели осмотреть всю деревню, но те дома рядом с бабой Глашей, в которых не было света, выглядели целыми и не такими уж заросшими. Скорее всего, в них действительно никто не живет, а местные не грабят. Об отсутствии подобной привычки говорит и еда для нави. Ведь можно было обойтись похлебкой и куском хлеба, но такие случаи – редкость. В основном навь стараются радовать разносолами. Здесь чтут прошлое, чтут умерших. А значит, и их вещи.

– Наверное, ты прав, – согласилась она. – А даже если не найдешь замо́к, так можно расспросить местных. Раз ты родился здесь, кто-то что-то должен помнить и знать.

– Да, пожалуй, ты права. Завтра с этого начну. Хотя мне почему-то кажется, что если ничего не рассказывала бабушка, и здесь не расскажут.

– Это разное, – уверенно заявила Мирра. – Бабушка могла скрывать от тебя какую-то правду, желая оградить от чего-то. Посторонние люди едва ли будут так сильно щадить твои чувства. Обычно люди наоборот с удовольствием смакуют подробности. И чем они грязнее, тем больше вероятность, что тебе расскажут все детали. Это я тебе как журналист говорю, – она улыбнулась.

Матвей рассмеялся в ответ.