Мертвая неделя

– У тебя тоже есть своя навья? – поинтересовался Матвей, выглянув в кухню.

Степан зыркнул на него из-под насупленных бровей, и сначала вообще не хотел отвечать, но потом все же сказал:

– Невеста у меня была. – Потом вздохнул и добавил: – Утонула четыре года назад. Тело так в озере и осталось, никто не захотел лезть за ним.

– Почему?

Степан снова долго молчал, расставляя на подносе вазочки с конфетами и печеньем, и было не понятно, что угнетает его сильнее: расспросы Матвея или тот факт, что две недели он провел вне дома и не успел подготовить своей невесте достойного угощения.

– Потому что гиблое место это озеро. Наши предпочитают даже не подходить близко лишний раз, не то что в него залезать.

– А ты? – не сдержался Матвей. Подумалось вдруг, что если бы такое произошло с Катей, он бы полез. Даже если бы плавать не умел, даже если бы место совершенно точно было гиблое, все равно полез бы. Потому что невыносимо даже думать о том, что она осталась там, на дне, совершенно одна. А уж видеть ее каждый год, одинокую, идущую по дороге, угощающуюся выставленной у калитки едой, потому что нет ей упокоения, и вовсе смерти подобно. Матвей предпочел бы остаться с ней на дне озера вместе, и вместе ходить по проклятой дороге, чем ничего не делать.

Он тряхнул головой, напоминая себе, что Катя больше не его забота, что доставать ее со дна пришлось бы уже не ему, и посмотрел на Степана. Тот по-прежнему бестолково перебирал вазочки, поправлял печенье, чтобы оно лежало искусным полукругом, а потому не заметил выражения лица своего гостя.

– Я лазил, – признался он. – Но мне не отдали.

И прежде, чем Матвей спросил бы закономерное «кто?», подхватил поднос и торопливо вышел из дома. Матвей вернулся в комнату, теперь чуть более тщательно рассматривая обстановку. На самом деле, смотреть тут было не на что: узкая односпальная кровать, старый продавленный диван, шкаф с покосившейся дверцей, два колченогих стула, заменявших, очевидно, прикроватные тумбочки. Но кое-что Матвея все же заинтересовало: и на кровати, и на диване лежали подушки и тонкие одеяла. Степан ждал двух гостей. Вспомнились слова бабы Глаши, что их должно было быть шестеро, то есть пятеро приезжих. И раз девушкам отвели отдельный дом, а Степан приготовил места для двух гостей у себя, значит, пятым должен был быть мужчина. Три девушки и двое парней. Или три девушки и трое парней?

Матвей взглянул на дверь, ведущую в кухню. Оттуда как раз послышался звук открываемой двери: вернулся Степан. Самое время расспросить нового знакомого о том, что ему известно. А что известно больше, чем им, Матвей не сомневался. Он поставил рюкзак на пол, отодвинул к стене, и вышел на кухню. Ходить вокруг да около не стал.

– Думаю, нам нужно поговорить, – сказал он, внимательно следя за реакцией Степана.

Тот не выглядел ни испуганным, ни желающий уйти к себе и не отвечать ни на какие вопросы. Словно знал, что Матвей начнет их задавать, и был готов ответить.

– О чем? – дежурно спросил он.

– О том, что здесь происходит. Зачем мы сюда приехали, кто нас позвал и для чего.

Степан вздохнул.

– Я и сам не все знаю.

– Расскажи, что знаешь.

– Не могу.

– Почему?

Степан сел на стул возле широкого стола и посмотрел на Матвея. Что-то неуловимо изменилось в его взгляде. Не то после возвращения в деревню, когда он перестал нести ответственность за новых знакомых, не то сейчас, когда вынес во двор угощение для погибшей невесты. Матвею казалось, что верен именно второй вариант, но он отдавал себе отчет в том, что слишком зациклен на собственной бывшей девушке, а потому может невольно проецировать мысли на других людей. Степан может вовсе и не страдать уже, четыре года ведь прошло. А то, что выносит угощение, так ведь не потому, что действительно хочет ее угостить. Хочет исключительно задобрить, не дать повода навредить.

– Потому что если скажу, ты захочешь уйти. А мы нужны здесь все.

– И ты?

– И я.

Матвей снова не стал юлить, спросил прямо:

– Ты тоже участвуешь в этой свадьбе?

– Ну не могу я сказать, пойми ты! – взмолился Степан. – Подожди до завтра, спросишь у бабы Глаши. На что сможет, ответит!

– И ты пойми, – Матвей подошел к столу и сел напротив. – Я здесь не потому, что меня позвали на свадьбу. Не поехал бы. У меня другая цель. И пока я ее не добьюсь, я не уеду, что бы ты мне сейчас ни сказал. Поэтому рассказывай как есть. Ты знаешь невесту?

И снова сработал его дар убеждения. Матвей умел говорить так, что люди ему верили. Поверил и Степан.

– Знаю, – вздохнул он.



Полина



В доме явно давно никто не жил, но к приезду гостей его постарались привести в порядок. Старые окна с потрескавшейся краской были немытыми, но на них висели выстиранные и даже, кажется, накрахмаленные занавески. В углах комнат блестела тончайшими серебристыми нитями паутина, но деревянный пол был тщательно подметен. В погребе, вход в который находился прямо в доме, ждали банки с консервированными овощами и салатами, небольшой мешочек картошки, а в буфете нашлись мука, сахар, соль, пачка чая, печенье, несколько видов круп, тушенка и прочие съестные запасы, из которых можно было готовить вполне сносные ужины. Если бы кто-то умел пользоваться печью. Даже Лика, которая жила ближе всех к деревне, только язвительно усмехнулась и пожала плечами, когда Полина спросила, умеет ли она готовить в печи. На Мирру и вовсе нечего было надеяться. Полине новая знакомая нравилась, но казалась такой холодно-отстраненной, что она почему-то была уверена: Мирра едва ли умеет готовить в принципе, не то что в печи. Правда, сегодня они уже ужинали, на завтрак яйца уж как-нибудь пожарят, а потом баба Глаша обещала научить пользоваться этим деревенским агрегатом. А даже если и нет, перебьются пару дней как-нибудь. Всегда можно напроситься на ужин к Степе и Матвею.

Кроме кухни, здесь оказалась всего одна большая комната. Точнее, была еще вторая, но ее, очевидно, баба Глаша решила в порядок не приводить: дверь заколотили досками так крепко, что Полине удалось рассмотреть помещение только в узенькую щелку. Зато в приготовленной для них комнате стояли два дивана и узкая кушетка, застеленные тканными покрывалами ручной работы.

– Чур я на диване! – первой забила себе место Полина, когда они закончили с осмотром кухни и зашли в комнату.

Мирра ничего не сказала, а Лика презрительно фыркнула.

– И мысли не было претендовать на один из этих клоповников. Моя кушетка. Есть надежда, что она не такая пыльная и без клопов.


Полина с сомнением посмотрела на выбранный диван. Он казался довольно старым. Почему она не подумала об этом раньше? Ведь в нем действительно могут водиться клопы или еще кто похуже. Кто может быть хуже, Полина не знала, но наверняка может. Однако теперь было уже поздно. Мирра по-прежнему не стала комментировать, молча бросила рюкзак на доставшееся ей ложе. Вот ведь выдержка у человека! И если бы не та ее вспышка в лесу, когда она велела Лике стаскивать с себя футболку и не сметь больше цепляться к Степе, и вовсе можно было бы подумать, что ее нереально вывести из себя.

Лика сняла футболку, швырнула ее Мирре и повернулась к Полине.

– Верни рубашку, – велела она.

Полина и не думала оставлять ее себе. Расстегнула пуговицы и с таким же пренебрежением, как и Лика, кинула ей рубашку. Пусть знает, что не одна она здесь с характером! Мирра опять-таки молча отдала Полине блузку, но надевать ее Полина не стала. Она уже проходила в ней два дня, как и в джинсах, а потому до чесотки хотела сменить одежду. Благо взяла много даже с учетом того, что приличную часть пришлось оставить в чемодане в охотничьем домике Степы. А еще хорошо бы посетить разрекламированную бабой Глашей баню.

Вечер выдался теплым, поэтому Полина предпочла легкий сарафан. Полотенце предусмотрительно захватила с собой из дома, не рассчитывала, что ее поселят в пятизвездочную гостиницу. Лика последовала ее примеру и тоже вытащила из сумки другой топ и широкие брюки-разлетайки. И только Мирра снова надела на себя ту же рубашку, демонстрируя, что никуда идти не собирается. Полина уже хотела предложить ей что-нибудь из своей одежды и даже запасное полотенце, решив, что та попросту не взяла ничего про запас, но в этот момент Мирра расстегнула рюкзак, и Полина увидела, что запасная одежда, как и полотенце, у нее все же есть. Ну да, конечно, она же упаковывала в домике! Почему тогда не собирается в баню?

Заинтересовал этот вопрос и язвительную Лику.

– А ты что, весь рюкзак железками забила? – Она подошла ближе и бесцеремонно заглянула в рюкзак Мирры. – Нет, шмотье есть. Чего тогда в баню с нами не собираешься? Или думаешь, от тебя после похода по лесу фиалками пахнет?

Мирра торопливо закрыла рюкзак, будто хранила там что-то важное, не предназначенное для чужих глаз.

– Я потом схожу, – сказала она.

– Стесняешься, что ли? – вздернула брови Лика. – В лесу не стеснялась, хотя там и парни были, а тут только мы.

– Я же сказала: потом, – жестко отчеканила Мирра.

Лика хмыкнула и повернулась к Полине.

– Эй, Полька-мазурка, ты мужиков или баб предпочитаешь?

– Что?

– Ну, ты за традиционный секс или лесба?

Вопрос показался Полине до того хамским и бестактным, что щеки мгновенно вспыхнули ярким румянцем.

– Я нормальная! – резче, чем хотела, воскликнула она.

– Да никто не говорит, что геи ненормальные. Но судя по ответу, ты за мужиков. Я тоже за них. Так что… – Лика снова повернулась к бледной как смерть Мирре. Очевидно, в тех ситуациях, где Полина краснела как утренняя заря, Мирра бледнела. – …можешь смело идти с нами, никто на твое драгоценное тело не претендует, в эротических снах твои голые бедра нам сниться не будут.

Мирра побледнела еще сильнее, чуть ли не до синевы, челюсти сжала так крепко, что Полина почти услышала хруст зубов. Только сейчас она подумала: а что если Мирра сама… ну, из этих? Попыталась вспомнить, как она реагировала на Матвея и Степана, но так ничего в голову не пришло. Не флиртовала, но далеко не все девушки, предпочитающие мужчин, флиртуют с каждым. Полина флиртовала, ничего не могла с собой поделать. Она с младых ногтей осознала свою красоту и тот факт, что эту красоту видят все вокруг. Мужчины падали вокруг нее штабелями, и к такому общению она привыкла. Для нее заигрывать с мужчиной все равно что здороваться с ним при встрече. А Мирра другая. Мирра не уродина, но и не настолько красива, а ее отстраненность вообще отпугивает. И мужчин наверняка тоже.

К Полининому удивлению, Лика, так и не дождавшаяся ответа Мирры, настаивать не стала, хотя вполне могла бы отзеркалить ее поведение в лесу и содрать с нее одежду. С рыжей сталось бы. Вместо этого она повернулась к Полине и предложила:

– Тогда пойдем сами? Я безумно хочу смыть с себя этот ужасный лес.

Полина тоже хотела, а потому не медлила.

Никогда раньше ей не доводилось бывать в деревенской бане. И если сначала удивили и огорчили крохотные размеры, то вскоре Полина поняла, что это никак не мешает ей быть превосходной. Баня дышала жаром, пахла сосновой смолой и березовыми листьями; прозрачная вода была чистой и до невозможности горячей. Каждая клеточка тела насыщалась чистотой, дышать становилось легче. Даже просто лечь на влажные деревянные доски после путешествия на поезде, ночевки в охотничьем домике и дня в лесу оказалось приятно, а уж когда Полина растерла докрасна кожу, смыла с нее грязь и усталость, стало совсем хорошо. Кости приятно ломило, кожа горела, глупая поездка на свадьбу к неизвестным людям уже перестала выглядеть такой жутковатой. Здесь, среди обжигающего пара, вся история с навьями вновь начала казаться далекой, почти ненастоящей, а потому больше не пугала так сильно.

Баня благоприятно подействовала и на рыжую язву. Черты лица ее будто разгладились, стали не такими резкими, неприятными. Лика блаженно потягивалась, лежа на деревянной скамье, улыбалась словно кошка, наевшаяся сметаны, щурила глаза и играла с небольшим кулоном, висящим на шее. Полина хотела спросить, что это за кулон, почему она не сняла его даже в бане, но приятная нега сморила ее, стало лень не то что шевелиться, а даже просто открывать рот.

Единственное, что смущало Полину, это ощущение чужого взгляда, как ночью в поезде. Только если в поезде этот взгляд ничего не выражал, то сейчас она чувствовала в нем явное вожделение. Полине хорошо были знакомы такие взгляды, она чувствовала их каким-то тайным, седьмым чувством.

Она никогда не тянулась к науке. В школе училась кое-как, перебивалась с тройки на четверку. Зубрить параграфы не любила, математику и физику просто не понимала. Не укладывались в ее белокурой головке ни цифры, ни формулы, ни даты. Тетка кричала, что она тупая, что светит ей швейное училище, если не возьмется за ум. Полина, трезво оценивая свои способности, понимала, что браться ей, собственно, не за что. Не понимает она всей этой науки не потому что ленится, а потому что не заложено в ней этого природой. Кто-то имеет талант художника, а кто-то даже линию ровно не проведет. Кто-то прекрасно играет на музыкальных инструментах, а кто-то с лучшими учителями не может выучить аккорды на гитаре. Так почему принято считать, что уж мозги-то всем даны природой равные? Полине вот не даны. Нет у нее такого таланта, нет. Что ж она теперь, не человек, второй сорт? Зато она прекрасно поет. С первого класса ходила в хор, выступала на школьной сцене. На это и сделала ставку, понимая, что другого расклада в ее жизни не будет.

Она начала подрабатывать уже в последних классах школы. Когда одноклассники готовились к экзаменам и поступлению, Полина пела в клубах. Тайно, поскольку ей еще не было восемнадцати. После совершеннолетия уже официально. Клубы, рестораны, тусовки – вот то, что составляло ее жизнь. И там, во время выступлений, она чувствовала на себе эти взгляды, полные жадного вожделения, плохо скрываемого возбуждения. Мужчины, а порой и женщины, мысленно раздевали ее, скользили нетерпеливыми взглядами по ее телу, гладили на расстоянии волосы. Сначала Полину это пугало, заставляло нервничать. Каждый раз, возвращаясь домой, она подолгу терла кожу мочалкой в душе, смывая с себя чужие мечты, но постепенно привыкла. Она по-прежнему чувствовала их, но они больше не заставляли нервничать. В какой-то момент Полина поняла, что наслаждается ими. Как прима-балерина нежится в лучах софитов, так и она нежилась под страстными взглядами.

Уйдя с подмостков баров и начав петь на свадьбах, Полина первое время все ждала тех же взглядов, ей их не хватало. Нет, они все еще проскальзывали иногда: хорошо подвыпившие гости, устав наслаждаться видами невесты и свидетельницы, обращали внимание на певицу, некоторые умудрялись делать попытки подкатить, но все это было уже не то.

И вот теперь она почувствовала снова. Стало неуютно, страшно, как в то далекое время, когда она была еще школьницей. Полина мельком огляделась, пытаясь найти, кому этот взгляд принадлежит, но, кроме них с Ликой, в бане никого не было. Дверь была плотно заперта, даже в щелку подглядывать никто не мог. Лика тоже на нее не смотрела: лежала на деревянной скамье, спрятав лицо в скрещенных руках, и медленно и глубоко дышала. Что если уснула? Полине стало отчего-то еще более нервно.

– Лика? – позвала она.

– Чего тебе? – отозвалась та, но уже без привычной язвительности. Будто раскаленный воздух расслабил ее, усыпил привычное ехидство.

– Ничего, просто поговорить захотелось.

Лика повернулась на бок, подперла голову ладонью, ничуть не смущаясь демонстрации обнаженной груди, и с усмешкой посмотрела на нее.

– Ну давай поговорим. Тебе кто больше понравился: архитектор или деревенщина? Кого выбрала?

Если бы в бане не стояла такая духота и Полина не была красной, как рак, по щекам уже наверняка разлился бы пунцовый румянец.

– Вообще-то я не об этом хотела поговорить.

– Ну извини, – Лика на секунду оторвала ладонь от головы, чтобы в извиняющемся жесте отвести руку, – ты не обозначила тему разговора, и я успела первой. Так что колись. Они-то с тебя глаз не сводят, вот мне и интересно, кто из них еще свободен.