Мерцание во тьме

Аарон колеблется, пальцы барабанят по рулевому колесу.

– Я вам уже говорил, – произносит он до невозможности тихо. – В моей работе доверие – это все. Честность – это все.

– Знаю, – отвечаю я. – И клянусь вам, что теперь расскажу все до самого конца.

Мы въезжаем на парковку рядом с блеклым зданием мотеля. Аарон выключает зажигание и молча сидит рядом со мной.

– Прошу вас, пойдемте в номер, – говорю я и кладу руку ему на колено. От прикосновения он отдергивается, но я вижу, что его решимость начинает таять. Аарон молча отстегивает ремень и, все так же не говоря ни слова, выходит из машины.

Дверь, когда я открываю ее, скрипит; мы входим в номер и запираем ее за собой. Внутри темно и холодно. Шторы плотно запахнуты, моя сумка так и лежит на кровати. Подойдя к прикроватной тумбочке, я щелкаю выключателем; флуоресцентная лампа отбрасывает на лицо стоящего у двери Аарона резкие тени.

– Вот что я нашла.

Расстегиваю сумку. Сую руку внутрь; ладонь тут же натыкается на лежащий сверху пузырек «Ксанакса», который я отпихиваю в сторону. Достаю белый конверт. Пальцы трясутся так же, как они тряслись, пока я копалась в раскрытом на полу гостиной кейсе Патрика, перебирала бумаги, аккуратно разложенные по папкам и скоросшивателям. Были там и образцы лекарств внутри разделенных на секции прозрачных пластиковых коробок – будто коллекция. Названия мне были прекрасно знакомы по ящику собственного стола: алпразолам, хлордиазепоксид, диазепам. Помню, как у меня перехватило дыхание, когда я прочитала последнее из них; мне привиделся волосок, медленно, словно перышко, опускающийся на пол. Я заставила себя искать дальше, пока наконец не нашла.

Счета. Мне нужны были счета. Я знала, что Патрик хранит все чеки, начиная от отельных и ресторанных, заканчивая бензоколонками и автомастерскими. Все, что можно списать с налогов.

Открываю конверт и вываливаю его содержимое на кровать; пачка бумаг с шелестом опускается на одеяло. Я начинаю их перелистывать, вглядываясь в адреса, напечатанные внизу каждого листка.

– Разумеется, часть счетов из Батон-Ружа, – говорю я. – Рестораны, отели. По чекам можно обрисовать картину того, где он провел день, а по датам на них – когда он там был.

Аарон подходит и садится рядом со мной, наши бедра соприкасаются. Он берет верхний из чеков и смотрит на него, взгляд прикован к низу страницы.

– Энгола, – говорит он. – Это в его зоне ответственности?

– Нет, – я качаю головой. – Но он туда часто ездит. Это-то и привлекло мое внимание.

– Почему?

Я отбираю у него счет, держу его перед собой в вытянутой руке, зажав кончиками пальцев, словно он ядовитый. Словно может укусить.

– В Энголе находится самая большая в Америке тюрьма строгого режима, – поясняю я. – Государственная тюрьма Луизианы.

Аарон поднимает голову. Поворачивается ко мне, его брови приподняты.

– А еще там находится мой отец.

– Ни хрена себе…

– Может статься, они знакомы, – продолжаю я, глядя на чек. Бутылка воды, бензин на двадцать долларов. И упаковка подсолнечных семечек. Помню, как отец мог высыпать такую целиком прямо в рот и принимался ими хрустеть, словно обрезанные ногти пережевывал. Как потом по всему дому обнаруживалась налипшая повсюду шелуха. В трещинах на кухонном столе, у меня на подошве. Кучкой на дне стакана, в лужице слюны.

Я думаю про маму, пытающуюся выговорить пальцами имя «Патрик».

– Потому-то он, наверное, все это и делал, – говорю я. – Потому и меня отыскал. Они поддерживают связь.

– Хлоя, вам нужно обратиться в полицию.

– Полиция мне не поверит, Аарон. Я уже пыталась.

– Что значит – уже пытались?

– У меня раньше были трения с полицией. Теперь прошлое работает против меня. Они думают, что я сумасшедшая…

– Ты не сумасшедшая.

Его слова заставляют меня умолкнуть. Я ошарашена так, будто он со мной сейчас заговорил по-французски. Впервые за последние несколько недель кто-то мне поверил. Кто-то принял мою сторону. Это так замечательно, когда тебе верят, когда на тебя смотрят с чистосердечной заботой, а не с подозрением, беспокойством или гневом. Я вспоминаю все наши с Аароном мелкие эпизоды, которые я старалась отодвинуть в сторону, старалась не придавать им значения. Как мы сидели рядом с мостом и говорили про воспоминания. Как тем вечером на диване, пьяная и одинокая, я собиралась ему позвонить. Вижу, что он собирается сказать что-то еще, поэтому наклоняюсь к нему и целую, пока он не заговорил снова. Пока ощущение не исчезло.

– Хлоя…

Наши лица совсем рядом, мы соприкасаемся лбами. Аарон смотрит на меня так, будто хочет высвободиться, будто понимает, что нужно высвободиться, но вместо этого его рука находит мое бедро, потом руку, волосы. Вот он уже отвечает на поцелуй; его губы вжались в мои, пальцы хватаются за все, до чего удается дотянуться. Я запускаю собственные пальцы ему в волосы, потом принимаюсь расстегивать ему рубашку, джинсы. Я снова в университете, бросаюсь навстречу чужому бьющемуся сердцу, чтобы собственное не чувствовало себя столь одиноким. Он осторожно укладывает меня на кровать, прижимается сверху, сильные руки отводят мои собственные за голову, сжимают запястья. Губы касаются моей шеи, груди. Пару минут спустя я чувствую Аарона внутри себя и позволяю себе забыть обо всем.

Когда все заканчивается, снаружи уже темно, комнату освещает лишь тусклое сияние прикроватной лампы. Аарон лежит рядом, его пальцы перебирают мои волосы. Мы не произнесли ни слова.

– Я тебе верю, – говорит он наконец. – Насчет Патрика. Ты это понимаешь, правда?

– Да. – Я киваю. – Да, понимаю.

– Значит, завтра ты идешь в полицию?

– Аарон, они мне не поверят. Я ведь тебе сказала. Я уже начинаю думать… – Поколебавшись, поворачиваюсь на бок, к нему лицом. Он все еще смотрит в потолок, просто силуэт во мраке. – Начинаю думать, что мне, наверное, нужно с ним повидаться. С отцом.

Он садится, упирается голой спиной в изголовье кровати. Голова поворачивается ко мне.

– Начинаю думать, что, может статься, только он знает ответы, – продолжаю я. – Может статься, он один способен помочь мне понять…


– Хлоя, это опасно.

– Что здесь опасного? Он в тюрьме. Он не может причинить мне вреда.

– Может. Даже из-за решетки. Вред не обязан быть физическим…

Аарон умолкает, закрывает лицо руками.

– Тебе нужно поспать, – говорит он. – Пообещай мне ничего не решать, пока не поспишь. Утром обсудим. И если захочешь, чтобы я тебя сопровождал, так и будет. Я готов присутствовать при вашем разговоре.

– Хорошо, – говорю я после паузы. – Хорошо, обещаю.

– Вот и отлично.

Аарон опускает ноги с кровати, наклоняется, чтобы поднять с пола джинсы. Я смотрю, как он их натягивает, как направляется в ванную, включает там свет. Закрываю глаза, слышу, как взвизгивает кран, потом шум душа. Когда открываю глаза, он снова входит в комнату; в руке у него стакан с водой.

– Мне нужно будет уйти ненадолго, – говорит Аарон, протягивая мне воду. Я беру стакан, делаю глоток. – Я с редактором целый день не связывался. Ты как, справишься одна?

– Справлюсь, – отвечаю я и снова валюсь на подушку.

Аарон смотрит куда-то вниз, разглядывает что-то на полу. Нагибается и берет мой пузырек «Ксанакса», так и оставшийсяя наверху раскрытой сумки.

– Хочешь одну? Чтобы лучше спалось?

Я смотрю на пузырек, внутри которого – таблетки. Аарон чуть встряхивает его, таблетки гремят; он вопросительно смотрит на меня. Я киваю и протягиваю руку.

– Если я выпью две, ты ведь меня не осудишь?

– Нет. – Он улыбается, откручивает крышечку и высыпает мне на ладонь пару таблеток. – Денек у тебя выдался еще тот.

Я разглядываю таблетки у себя на ладони, потом забрасываю их в рот и запиваю водой. Чувствую, как они царапают пищевод, словно цепляются зазубренными ногтями, не желая проваливаться.

– Не могу не чувствовать себя виноватой, – говорю я, опираясь головой о спинку кровати. Я думаю о Лине. Об Обри. О Лэйси. О всех девочках, чья смерть на моей совести. О всех девочках, которых я, сама того не зная, заманила прямо в лапы чудовищ. Сперва – отца. Теперь – Патрика.

– Ты ни в чем не виновата. – Аарон садится на кровать и гладит мне волосы. Комната начинает чуть покачиваться, мои веки ползут вниз. Когда я закрываю глаза, в памяти возникает картинка из сна – я стою под окном собственной детской спальни, а в руках у меня окровавленная лопата.

– Все из-за меня, – говорю я заплетающимся языком, еще чувствуя на лбу теплую руку Аарона. – Все из-за меня.

– Поспи. – Его голос доносится до меня, словно эхо. Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб, губы прилипают к моей коже. – Я запру за собой дверь.

Я киваю в последний раз, чувствуя, что куда-то уплываю.





Глава 39




Просыпаюсь я оттого, что на прикроватной тумбочке вибрирует телефон, колотится о деревянную поверхность, потом в конце концов валится вниз и стукается об пол. Я, все еще полусонная, открываю глаза и щурюсь на будильник.

Десять вечера.

Я пытаюсь пошире открыть глаза, но зрение плывет, в голове – глухие удары. Я думаю про поездку к Патрику домой – его мать внутри старого обветшавшего домика, вырезка из газеты между книжных страниц. Внезапно подкатывает тошнота; я заставляю себя выбраться из кровати, несусь в ванную, откидываю крышку унитаза и блюю туда. Выходит лишь желчь, она кислотно-желтая и обжигает язык. К задней стенке гортани прилипла тоненькая струйка слюны, и я долго откашливаюсь. Вытерев рот тыльной стороной ладони, плетусь в комнату и присаживаюсь на край кровати. Тянусь за стаканом с водой на тумбочке, но обнаруживаю, что он на боку; с краешка еще капает вода и впитывается в ковер. Наверное, телефоном опрокинуло. Так что вместо стакана я тянусь за телефоном и нажимаю кнопку сбоку, чтобы зажегся экран.

Несколько пропущенных звонков от Аарона, какие-то эсэмэски. Я мгновенно вспоминаю тяжесть его тела поверх своего. Его руки у меня на запястьях, его губы на шее. То, что между нами случилось, было ошибкой, но разбираться с ней я буду потом. Для того чтобы просмотреть весь список пропущенных звонков и эсэмэсок, мне приходится прокрутить несколько экранов – в основном от Шэннон, между ними затесалось несколько от Патрика. Откуда столько, недоумеваю я. Сейчас всего десять, я проспала самое большее четыре часа. Потом я обращаю внимание на дату на экране.

Десять вечера пятницы.

Я продрыхла целые сутки.

Разблокировав телефон, быстро просматриваю эсэмэски, и с каждой новой мне делается все тревожней.

Хлоя, позвони мне. Очень важно.



Хлоя, где ты?



Хлоя, позвони НЕМЕДЛЕННО!