Мерцание во тьме

«Хреново», – думаю я, растирая виски. Они продолжают пульсировать, протестующе огрызаются. Две таблетки «Ксанакса» на пустой желудок явно были ошибкой, я это и сама тогда понимала. Но очень уж хотелось уснуть. Забыть обо всем. В конце концов, всю эту неделю с Патриком под боком я почти не спала. Очевидно, недосып и сказался.

Выбрав в списке имя Шэннон, я нажимаю «Вызов», подношу телефон к уху и слушаю гудки. Очевидно, мой обман раскрыт. Видимо, Патрик все же написал ей, хоть я и просила его этого не делать. Когда они поняли, что я обманула обоих, что меня нет и никто не знает, куда я отправилась и с кем, то начали паниковать. Вот только сейчас меня это не слишком волнует. Домой, к Патрику, я возвращаться не собираюсь. Правда, я все еще сомневаюсь, что смогу пойти в полицию, – ведь детектив Томас недвусмысленно запретил мне лезть в расследование. Но теперь, когда есть вырезка из газеты и кольцо, чеки из Энголы и разговор с матерью Патрика, может быть, они все-таки меня выслушают? Может быть, удастся их заставить?

Тут до меня доходит. Кольцо! Я сняла его с руки в машине Аарона и швырнула на пол. И не помню, чтобы поднимала. Смотрю на свой пустой палец, потом разворачиваюсь и принимаюсь шарить руками по смятому покрывалу. Ладонь натыкается на что-то твердое, я откидываю одеяло, но это не кольцо. Это завалившаяся между простынями пресс-карта Аарона. Я снова вижу, как расстегиваю на нем рубашку, помогаю снять. Подняв карту, подношу ее к глазам. Смотрю на его фото и на секунду позволяю себе усомниться, что прошлая ночь была ошибкой. Может, судьба заложила неожиданный вираж и нам именно так и суждено было найти друг друга…

Гудки прекращаются, слышен голос Шэннон, и я сразу понимаю – что-то стряслось. Она шмыгает носом.

– Хлоя, где тебя носит, черт возьми?

Голос у нее хриплый, будто она гвоздей наглоталась.

– Шэннон, – говорю я, усаживаясь попрямей. Пресс-карту Аарона опускаю в карман. – С тобой все в порядке?

– Ничего не в порядке, – отрезает она. Из ее глотки вырывается короткий всхлип. – Где ты?

– Я… здесь, в городе. Мне нужно было немного проветрить голову. Что случилось?

Из телефона доносится еще один всхлип, на этот раз громче; звук заставляет меня отшатнуться, словно от удара. Я отвожу руку подальше и слушаю завывания на другом конце; Шэннон пытается найти слова и собрать их вместе, чтобы выразить мысль.

– Это… Райли… – выговаривает она наконец, и я немедленно чувствую, что меня сейчас снова стошнит. Я уже знаю, что она сейчас скажет. – Райли… пропала.

– Что значит «пропала»? – переспрашиваю я, хотя и сама знаю, что это значит. Кишками чую. Я представляю себе Райли на вечеринке, ссутулившуюся в углу гостиной, скрестив худые ноги. Подошва кроссовки постукивает по ножке кресла; в одной руке телефон, другой она крутит локон.

Я думаю о том, как Патрик на нее смотрел. О том, что он сказал тогда Шэннон, думалось – чтобы успокоить, но теперь его слова кажутся куда более зловещими.

Настанет день, когда от этого останутся лишь воспоминания.

– Пропала, я же говорю. – Шэннон быстро делает несколько вдохов. – Утром мы проснулись, а ее нет в спальне. Снова удрала через окно, но домой не вернулась. Ее весь день нет!

– Патрику ты не звонила? – спрашиваю я, надеясь, что напряжение в голосе меня не выдаст. – Когда не смогла до меня дозвониться?

– Звонила, – отвечает она, теперь уже у нее напряженный голос. – Он полагал, что мы с тобой сейчас вместе. На твоем девичнике.

Понурив голову, я закрываю глаза.

– Очевидно, между вами двумя что-то происходит. И ты нам врешь. Только знаешь, Хлоя, мне сейчас совершенно не до этого. Я просто хочу знать, где моя дочь!

Я молчу, даже не зная, с чего начать. Ее дочь Райли в опасности, и я уверена, что знаю причину. Вот только как сказать об этом Шэннон? Как объяснить ей, что ее дочь, скорее всего, похитил Патрик? Что он, наверное, выжидал рядом с домом, пока она выкинет из окна спальни простыню и спустится во мрак? И что он знал об этом, потому что сама же Шэннон ему и рассказала тем вечером у нас дома? А прошлую ночь он выбрал, потому что это я уехала, предоставив ему свободу разгуливать, где он пожелает?

Как сказать ей, что ее дочь, скорее всего, мертва – из-за меня?

– Я сейчас приеду, – говорю я ей. – Я сейчас приеду и все объясню.

– Я не дома, – отвечает Шэннон. – В машине, объезжаю окрестности. Ищу Райли. Но твоя помощь нам тоже пригодится.

– Само собой, – говорю я. – Просто скажи, куда мне ехать.

Получив инструкции объехать каждую улицу в радиусе десяти миль от их дома, я даю отбой. Поднимаюсь с кровати и смотрю вниз; под ногами – моя сумка, поверх белого конверта – куча счетов Патрика. Я сметаю все обратно в сумку и закидываю ее на плечо. Потом снова смотрю на телефон, на эсэмэски от Патрика.

Хлоя, позвони мне, пожалуйста.

Хлоя, где ты?

Еще он оставил голосовое сообщение, и я уже собираюсь его удалить. Не могу я сейчас слышать его голос. Не хочу слушать его объяснения. Но что, если Райли еще у него? Что, если я еще могу ее спасти? Нажимаю кнопку и подношу телефон к уху. Его голос сочится мне в мозг, скользкий, словно масло, заполняет каждый уголок, каждую щель. Обволакивает собой все.

«Алло, Хлоя. Послушай… я не знаю, что с тобой сейчас происходит. Ты ни на каком не на девичнике. Я только что разговаривал с Шэннон. Не знаю, где ты, но творится явно что-то не то».

Тишина на линии. Я смотрю на телефон, не конец ли это сообщения, но таймер записи продолжает тикать. Наконец Патрик заговаривает снова.

«Когда ты вернешься домой, меня не будет. Бог знает, где ты сама-то сейчас. Но к завтрашнему утру я уже съеду. Это твой дом. С чем бы ты сейчас ни пыталась справиться, не хочу, чтоб ты думала, будто дома этого сделать нельзя».

У меня сдавливает горло. Он съезжает. Бежит.

«Я люблю тебя, – говорит Патрик голосом, больше похожим на вздох. – Сильнее, чем тебе кажется».

Запись вдруг обрывается. Я стою посреди комнаты мотеля, голос Патрика все еще отдается в ней эхом. К завтрашнему утру я уже съеду. Снова смотрю на будильник. Уже пол-одиннадцатого. Может быть, он еще там. Еще дома. Может быть, я поспею туда, пока он еще там, выясню, куда он собрался сбежать, и извещу полицию…

Я быстро выхожу за дверь, шагаю к парковке. Солнце успело уйти за деревья, свет уличных фонарей превратил их ветви в кривые тени. Я застываю на полушаге; во мраке мне неуютно, срабатывает инстинкт. Ночной покров уже опустился. Потом я думаю про Райли. Про Обри и Лэйси. Думаю про Лину. Думаю про девочек, про всех пропавших девочек на свете – и заставляю себя шагать дальше, навстречу правде.






Глава 40




Въехав на нашу улицу, я сразу выключаю фары, но быстро понимаю, что смысла в этом нет. Патрик не увидит, как я подъезжаю, поскольку сам уже уехал. Это делается очевидным, когда я медленно въезжаю на пустую подъездную дорожку. Свет не горит ни внутри, ни снаружи. Мой дом снова кажется мертвым.

Я опускаю голову на руль. Опоздала. Он может быть сейчас где угодно – и с ним Райли. Я копаюсь в собственном мозгу, пытаясь вообразить себе, как он покидает дом. И представить, куда он мог направиться.

Потом снова поднимаю голову. Есть идея.

Я вспомнила про камеру, про крошечную точку в углу гостиной, которую установил там Берт Родс. Достав телефон, вызываю охранное приложение, затаив дыхание. Изображение начинает загружаться. На экране моя гостиная – темная, пустая. Я чуть ли не ожидала увидеть, как среди теней прячется Патрик, ожидая, когда я войду. Потянув за ползунок внизу экрана, я перемещаюсь назад во времени. Вижу, как дом освещается, как наконец появляется Патрик.

Он был здесь полчаса назад. Расхаживал по дому, занятый до отвращения нормальными делами: протер кухонную стойку, подровнял стопку почты – раз, другой, третий, наконец, переместил ее чуть в сторонку. Я гляжу на него, и мне снова вспоминаются слова: серийный убийца. Они оставляют на языке странный привкус, такой же, как и двадцать лет назад, когда я смотрела, как отец моет посуду, тщательно протирает каждую тарелку, стараясь ни за что не задеть ее краешком. Серийный убийца. Откуда такая забота? С чего серийный убийца так старается сберечь бабушкин фарфор, если он и жизнь-то человеческую ни во что не ценит?

Патрик подходит к дивану, присаживается на краешек, задумчиво трет пальцами подбородок. Мне и раньше доводилось за ним наблюдать, подмечать мелкие поступки, которые он делает, когда думает, что никто их не видит. Я смотрела, как он, готовя на кухне ужин, выливает мне в бокал остатки вина из бутылки, а потом проводит пальцем по горлышку и облизывает его. Я смотрела, как он, выходя из душа, сперва ерошит спадающие на лоб мокрые волосы, а уже потом берет расческу и аккуратно зачесывает их набок. И каждый раз, когда я на него смотрела, когда видела все эти милые мелочи, меня охватывало восхищение – не может же все это быть на самом деле!

Теперь я понимаю почему.

На самом деле Патрика и не было. Он был ненастоящий. Патрик, которого я знала, Патрик, в которого я влюбилась, был лишь карикатурой на человека, маской, которую надевают, чтобы скрыть истинное лицо. Он заманивал меня – в том же смысле, что и тех девочек. Он показывал мне то, что я хотела видеть, говорил то, что я хотела слышать. Заставлял меня ощутить себя в безопасности, почувствовать любимой.

Но теперь я думаю и о других мелочах – когда он показывал мне частичку себя истинного. Когда его маска на мгновение соскальзывала. Как же я всего этого раньше не замечала?

В конечном итоге все сводится к описанию двух типов подражателей, данному Аароном: те, кто восхищается, и те, кто презирает. Патрик отцом явно восхищался. Двадцать лет он следил за его жизнью, и сам с семнадцатилетнего возраста повторял его преступления. Посещал его в тюрьме, но с какого-то момента этого стало недостаточно. Недостаточно просто убивать. Недостаточно взять чужую жизнь и выбросить за ненадобностью; понадобилось взять жизнь, чтобы оставить ее себе. Ему понадобилось взять мою жизнь, похитить ее у меня так же, как это сделал отец. Потребовалось день за днем обманывать меня, как это делал отец. Сейчас я смотрю, как те же самые руки, которые надели мне на палец сестрино кольцо, метят территорию. Те же самые руки, которые во время поцелуя брали меня за горло и чуть сдавливали. Поддразнивая меня, проверяя мою реакцию. Я ничем не отличалась от украшения, припрятанного в темном уголке шкафа, – я была его трофеем, живым напоминанием о его свершениях. А теперь я смотрю на него и чувствую, как в груди волной поднимается гнев, все выше и выше, грозя захлестнуть с головой и утопить заживо.

Патрик встает, сует руку в задний карман. Достает оттуда что-то и некоторое время разглядывает. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что это, но не выходит – слишком все мелко. Тыкаю в экран телефона двумя пальцами, растягиваю изображение и наконец узнаю: в ладони у него лужицей улеглась тонкая серебряная цепочка. На свету посверкивают крошечные бриллианты.

Я опять вспоминаю, как он выбрался из постели, на цыпочках подкрался к шкафу и закрыл его. Жар в груди поднимается к горлу, заливает щеки, пышет из глаз.

Я была права. Это он ее забрал.

Я думаю обо всех тех случаях, когда Патрик заставлял меня сомневаться в самой себе, в собственном рассудке, пусть всего на мгновение. Я еду в Новый Орлеан, ты не забыла? Подвергал сомнению то, что я видела своими глазами, то, в чем в глубине души была уверена.

Он все еще смотрит на ладонь, потом наконец вздыхает и снова прячет цепочку в карман. Идет к входной двери – в этот миг я замечаю стоящий в коридоре чемодан, прислоненную к стене сумку с ноутбуком. Он берет их, оборачивается. Обводит напоследок взглядом комнату. Поднимает палец к выключателю, и все делается черным, словно чьи-то губы задули свечу.

Я кладу телефон в подставку для стакана и пытаюсь дешифровать смысл увиденного. Не то чтобы его было много, но хоть кое-что. Полчаса назад Патрик был здесь – и далеко уехать за это время не мог. Нужно лишь догадаться, в какую именно сторону он направился. Возможностей тут, сказать по правде, бесчисленное множество. Патрик мог двинуться куда угодно. При нем чемодан. Мог поехать на другой конец страны, чтобы отсидеться где-нибудь в отеле. Или даже на юг, в Мексику – до границы каких-нибудь десять часов езды, к утру как раз доберется.

Потом я вспоминаю про ожерелье, как он гладил пальцами серебро у себя на ладони. Вспоминаю про Райли, которую продолжают искать. Чье тело пока что не обнаружено. И я понимаю: он еще не убежал, потому что не успел здесь закончить. Кое-что осталось.

Дознаватель утверждает, что тела жертв после смерти перемещали. Что они умерли где-то еще, а потом тела подбросили туда, откуда похитили. В таком случае, где сейчас Райли? Где он может ее прятать? Где он их всех прятал?

И тут меня осеняет. Я знаю где. Знаю глубоко внутри, клеточной памятью. Знаю.

Не давая себе возможности передумать, я завожу машину, включаю фары и трогаюсь. Стараясь отвлечь себя, думая о чем угодно, лишь бы не о месте, куда направляюсь, – и все равно по прошествии времени мой пульс начинает ускоряться. С каждой пройденной милей дышать становится все тяжелей. Тридцать минут, сорок. Я знаю, что уже почти приехала. Кидаю взгляд на часы – скоро полночь, – а когда отрываю его от приборной доски и снова смотрю на дорогу, в отдалении замечаю его. Он медленно приближается – старый, знакомый знак, успевший проржаветь по краям, покрытый коркой от налипшей на металл за долгие годы грязи. Я чувствую, что ладони у меня скользкие от пота, что паника уже совсем рядом, а знак все ближе и ближе. Мигающий фонарь озаряет его тошнотворным сиянием.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БРО-БРИДЖ – МИРОВУЮ СТОЛИЦУ РАКОВ





Я возвращаюсь домой.





Глава 41




Я включаю поворотник и съезжаю с шоссе. Бро-Бридж. Город, где я не была с тех пор, как десять с лишним лет назад отправилась в университет. Город, куда я никогда не собиралась возвращаться.

Я петляю по нему, миную ряды старых кирпичных зданий с зелеными от мха карнизами. В моем сознании все здесь разделено четкой линией на до и после. По одну сторону черты воспоминания радостные и светлые. Детство в небольшом городке, мороженое, которое продается на бензоколонке, подержанные роликовые коньки. Пекарня, куда я заскакивала каждый день ровно в три, чтобы получить бесплатный кусочек кислого хлеба, горячий, только что из печи. По подбородку капает топленое масло, я иду из школы домой, перепрыгивая через трещины в асфальте, собираю букет из придорожных цветов, который потом преподнесу маме в высоком стакане из дымчатого стекла.

По другую сторону над всем нависает разбухшая черная туча.

Я проезжаю мимо пустой ярмарки, где каждый год проводятся фестивали. Вижу то самое место, где стояли мы с Линой; я упиралась лбом ей в теплый живот, кожа была влажной от ее пота. В руках у меня искрился металлический светлячок. Гляжу на другую сторону площади, туда, где стоял вдали мой отец и смотрел на нас. Смотрел на нее. Проезжаю мимо своей школы, мимо мусорного бака, о который меня бил головой старшеклассник, угрожая сделать со мной то же, что отец сделал с его сестрой.

Патрик тоже не один раз проезжал этой дорогой, понимаю я, – когда исчезал в ночи, а потом возвращался домой усталый, потный и полный жизни. Я приближаюсь к своей улице и наконец останавливаю машину у обочины, совсем рядом с ведущей к дому подъездной дорожкой. Разглядываю ее – длинный отрезок, по которому я бежала, поднимая пыль, прежде чем скрыться за деревьями. И – вверх по ступенькам крыльца, в распростертые отцовские руки. Идеальное место, где можно спрятать похищенную девочку: старый заброшенный дом на двадцати акрах неухоженной земли. Дом, куда никто не заглядывает, никто к нему не прикасается. Дом, в котором, как считается, живут призраки, то самое место, где Дик Дэвис закопал шесть своих жертв, прежде чем подняться в спальню и поцеловать меня на ночь.