Мерцание во тьме
Часть 25 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Родс делает еще шаг.
– А написанное тобой на бланке чужое имя означает, что и ты меня узнала, так что я плохо понимаю, в какие игры ты тут пытаешься играть с этими своими вопросами.
Телефон жжет мне кожу сквозь карман. Я могу достать его, набрать 911. Но Берт сейчас прямо передо мной, и я боюсь, что одно лишь мое движение – и он на меня кинется.
– Хочешь знать, как я оказался в Батон-Руже? – спрашивает он. Постепенно заводясь – я вижу это по румянцу на лице, по потемневшим глазам. На языке у него лопаются пузырьки слюны. – Я, Хлоя, здесь уже давно. После развода с Аннабель мне требовалась перемена мест. Чтобы начать все заново. Там я чувствовал себя словно во мраке, поэтому собрал барахлишко да и убрался на хрен из города и от всех воспоминаний тоже. Какое-то время все было ничего, пока несколько лет назад я не раскрыл воскресную газету – и кого, по-твоему, я там увидел?
Берт делает паузу, его губы кривятся в усмешке.
– Да это ты на меня оттуда таращилась, – говорит он, тыча дрелью в мою сторону. – А под фото – веселенькая надпись насчет избавления от полученной в детстве травмы или еще какой-то подобной хрени. Прямо здесь, в Батон-Руже.
Я помню эту статью – интервью, которое согласилась дать газете, когда начала работать в больнице Батон-Ружа. Мне показалось, что статья может сделаться чем-то вроде искупления. Возможностью переопределить себя, начать с новой страницы. Конечно же, ничем подобным она не стала. Просто очередная спекуляция на теме отца, прославление насилия под маской респектабельной журналистики.
– Я прочитал ту статейку, – продолжает Берт. – До последнего говенного словечка. И знаешь что? Она меня только заново взбесила. Все эти твои оправдания собственного папаши, и как ты его делишками пользуешься, чтобы собственную карьеру продвигать… А потом еще и про мамашу прочитал, как она, после всего того, что натворила, нашла-таки лазейку. Чтобы не нужно было с самой собой мириться.
Под грузом его слов я молчу, осознавая, с какой беспримесной ненавистью он на меня сейчас взирает. Его руки сжимают дрель с такой силой, что побелевшие костяшки пальцев, кажется, вот-вот прорвут кожу.
– Мне от всего вашего семейства блевать уже охота, – говорит Родс. – А я, куда ни двинусь, только на вас и натыкаюсь.
– Я никогда не оправдывала отца, – возражаю я. – И ничем не пыталась воспользоваться. Тому, что он сделал, нет прощения, никакого. Это меня тошнит.
– Ах, вот оно как? Тошнит, значит? – вопрошает он, склонив набок голову. – Скажи-ка на милость, от собственной практики тебя тоже тошнит? От миленького офиса в центре? От шестизначной суммы в налоговой декларации? От сраного двухэтажного домика в Гарденс и женишка словно с картинки? От этого всего тебя ненароком не тошнит?
Я сглатываю комок. Берта Родса я недооценила. Впускать его в дом было ошибкой. Изображать из себя детектива и допрашивать его – тоже. Он не просто меня знает – он обо мне все знает. Он искал обо мне информацию точно так же, как и я о нем, – но куда дольше. Он знает про мою практику, про мой офис. Может статься, знает даже, что Лэйси была моей пациенткой, а сам он таился рядом в засаде в тот день, когда она вышла наружу, чтобы исчезнуть…
– А теперь ответь мне, – рычит он, – честно ли это, что дочка Дика Дэвиса выросла и живет идеальной жизнью, а моя гниет неизвестно где – там, где этот ублюдок ее бросил?
– Я не живу идеальной жизнью, – обрываю его я. Меня вдруг тоже охватывает бешенство. – Вы и представления не имеете, через что мне довелось пройти, как меня всю перекорежило тем, что сделал отец!
– Через что тебе довелось пройти? – орет он, снова тыча в меня дрелью. – Хочешь мне рассказать, через что тебе довелось пройти? Как тебя перекорежило? А моя дочь? Ей через что довелось пройти?
– Лина была моей подругой. Она мне подругой была, мистер Родс! Не вы один тем летом кого-то потеряли!
Выражение его лица слегка меняется – взгляд делается чуть мягче, лоб чуть глаже, – и он вдруг глядит на меня так, будто мне снова двенадцать. Может, оттого, что я обратилась к нему «мистер Родс», точно так же, как когда мама познакомила нас с ним однажды вечером: я вломилась домой после лагеря, вся в грязи, в поту и еще в недоумении от того, что кто-то незнакомый стоит с ней совсем рядом. Или от того, что я ее – Лину – назвала по имени. Он, наверное, уже очень давно не слышал его произнесенным вслух, сладкого, словно древесный сок от кусочка коры на языке. Пытаясь воспользоваться этой мгновенной переменой настроения, я решаю продолжить.
– И мне очень жаль, что с вашей дочерью так случилось, – говорю, отступая на шажок, чтобы увеличить между нами расстояние. – Честное слово, жаль. Я про нее каждый день вспоминаю.
Вздохнув, Берт опускает дрель. Поворачивается в сторону и смотрит куда-то сквозь жалюзи – очень, очень далеко.
– Ты себе хоть представляешь, что это такое? – говорит он наконец. – Я ночами не спал, только представлял себе. Воображал. У меня это манией сделалось.
– У меня тоже. Через что она прошла – это невообразимо.
– Нет, – он трясет головой. – Я не про нее сейчас. Не про Лину. Я не о том думал, каково это – умереть самому. Мне, право слово, как-то и наплевать было бы.
Родс снова смотрит на меня. Глаза его опять превратились в чернильно-черные дыры, вся мягкость из взгляда исчезла. Вернулось и выражение лица – выражение пустого, лишенного эмоций безразличия. Оно и на человеческое-то почти не похоже – скорее на маску, что свисает с гвоздя на угольно-черной стене.
– Я про твоего отца думал, – говорит он. – Не про умереть, а про убить.
Глава 25
Я не шевелюсь до тех пор, пока не слышу рев мотора и глухой удар, с которым грузовичок разворачивается прямо через бордюр, прежде чем укатиться прочь. Стою неподвижно, слушая, как звук удаляющегося мотора затухает на расстоянии, пока наконец не оказываюсь наедине с тишиной.
Думаешь, Хлоя, я тебя не узнал?
Его слова меня поймали, обездвижили – в тот самый миг, когда он обернулся и посмотрел мне в глаза. Я почувствовала себя такой же парализованной, как некогда, увидев отца, крадущегося через наш двор с лопатой. Я понимала тогда, что вижу что-то неправильное, что-то пугающее. Опасное. Знала, что мне нужно завопить и пуститься наутек. Выскочить за дверь, размахивая руками. Но как тяжелые шаги отца заставили меня тогда застыть на месте, так и взгляд Берта Родса погрузил в транс, приковал к полу. Голос его обвился вокруг меня удавом и не отпускал. Он казался тяжелым, будто соленая вода; пытаться убежать от этого голоса, от Берта было бы все равно что бежать через болото, когда плотная густая грязь липнет к лодыжкам. Чем сильнее стараешься, тем больше устаешь, больше слабеешь. Тем глубже погружаешься.
Я пережидаю еще минуту, чтобы окончательно убедиться, что он уехал, потом делаю осторожный шажок вперед. Пол под ногами скрипит.
Я не про нее сейчас. Не про Лину. Я не о том думал, каково это – умереть самому. Мне, право слово, как-то и наплевать было бы.
Я делаю еще шажок – медленно, осторожно, словно Родс все еще таится за открытой входной дверью, готовый напасть.
Я про твоего отца думал. Не про умереть, а про убить.
Еще один шаг к двери – и я ее захлопываю, запираю, упираюсь в деревянную панель спиной. Меня всю колотит, а комната делается ярче; я стараюсь отделаться от призрачного чувства, которое накатывает, когда иссякнет неожиданный выброс адреналина – пальцы трясутся, в поле зрения плавают пятна, дыхание прерывистое. Соскользнув вдоль стены, я запускаю пальцы в волосы и пытаюсь не расплакаться.
В конце концов поднимаю взгляд на контрольную панель, сияющую на стене у меня над головой. Поднявшись на ноги, набираю на клавиатуре код и нажимаю «Активировать»; красная иконка с изображением замка делается зеленой. Я перевожу дух, хотя и не могу отделаться от чувства, что эти действия лишены смысла. Вряд ли он все установил правильно. Пропустил одно-другое, запрограммировал особый код для себя самого… Патрик хотел поставить охранную систему, чтобы я чувствовала себя в безопасности, – но сейчас мне страшно, как никогда.
Мне нужно обратиться с этим в полицию. Дальше откладывать нельзя. Берт Родс не просто знает, кто я, – он знает, где я живу. Знает, что я сейчас одна. Может быть, знает даже, что я его подозреваю. Несмотря на все мое нежелание впутываться в очередное расследование по поводу исчезнувших девочек, эта встреча предоставила мне то самое недостающее доказательство. Словеса Берта Родса – как его бесит, что я жива и кем стала, как он размышлял об убийстве – были по существу одновременно признанием вины и угрозой насилия. Трясущейся рукой я вытягиваю из заднего кармана телефон, открываю список звонков и жму на номер, впервые появившийся там сегодня утром, номер, с которого пришло подтверждение самой страшной из моих тревог: Лэйси Деклер мертва. Слушая гудки на другом конце, собираюсь с силами для предстоящего разговора. Разговора, которого я изо всех сил пыталась избежать.
Очередной гудок резко обрывается, я слышу голос.
– Детектив Томас.
– Здравствуйте. Это Хлоя Дэвис.
– Доктор Дэвис. – Удивление. – Чем могу помочь? Вспомнили что-то еще?
– Да, – говорю я. – Да, вспомнила. Мы можем встретиться? И как можно скорее.
– Конечно. – На другом конце слышно шуршание, словно он перекладывает бумаги. – Сможете подъехать в отделение?
– Да, – снова говорю я. – Да, могу. Сейчас буду.
Я даю отбой. В мыслях полный беспорядок, но я беру ключи и выхожу наружу, тщательно убедившись, что заперла за собой дверь. Сажусь в машину, завожу мотор. Он не сказал, куда ехать, но я знаю и так. Мне уже доводилось бывать в отделении полиции Батон-Ружа, хоть я и надеюсь, что, когда мне придется признаться, кто я такая, эта часть моей жизни наружу не выплывет. Не должна бы, хотя кто знает… Даже если и так, что мне останется? Только попытаться все объяснить.
Въехав на парковку для посетителей, я выключаю мотор и смотрю на манящий к себе вход. Здание выглядит так же, как и десять лет назад, только старше. Неухоженней. Коричневые кирпичи все еще коричневые, но краска потрескалась по швам, крупные лоскуты успели отвалиться и кучками валяются внизу на бетоне. Газон клочковатый и бурый, проволочная ограда между отделением полиции и соседним торговым центром провисла и готова упасть. Выйдя из машины и захлопнув дверцу, я тороплюсь войти внутрь, пока не передумала.
Пройдя к стойке дежурного, встаю у окошка. Женщина за прозрачным пластиковым стеклом стучит акриловыми ногтями по клавиатуре.
– Здравствуйте, – прерываю я ее занятие. – У меня встреча с детективом Майклом Томасом.
Бросив на меня взгляд из-за пластика, она прикусывает изнутри щеку, словно решая, стоит ли верить моим словам. Мое утверждение прозвучало чуть ли не вопросительно – оттого, разумеется, что моя домашняя решимость во всем признаться полиции практически испарилась, стоило мне ступить внутрь.
– Могу ему эсэмэску написать, – говорю я и протягиваю телефон, пытаясь убедить нас обеих одновременно, что меня стоит пропустить внутрь. – Передайте, что я пришла.
Она оценивающе смотрит на меня еще секунду-другую, потом набирает на телефоне внутренний короткий номер, а трубку прижимает плечом к подбородку и продолжает печатать. Я могу расслышать гудок и голос ответившего детектива Томаса.
– К вам посетительница, – говорит она и кидает на меня вопросительный взгляд.
– Хлоя Дэвис.
– Говорит, ее зовут Хлоя Дэвис, – повторяет она. – И что ей назначено.
Потом сразу же кладет трубку и машет рукой в сторону двери справа от меня. Дверь снабжена металлодетектором и охранником, у которого одновременно возбужденный и скучающий вид.
– Он сказал, чтобы вы проходили. Металлические предметы и электронику положить в коробку. Вторая дверь направо.
Дверь в кабинет детектива Томаса приоткрыта. Я просовываю внутрь голову и легонько стучу.
– Заходите, – говорит он, глядя на меня из-за стола, заваленного бумагами и папками. На столе также присутствует открытая упаковка соленых крекеров, оттуда торчит внутренний пакет; поверхность стола усыпана крошками. Перехватив мой взгляд, детектив быстро наклоняется и закрывает упаковку. – Прошу простить за беспорядок.
– Ничего-ничего, – говорю я, проходя внутрь и закрывая за собой дверь. На секунду застываю, пока он не делает жест в сторону стула перед собой. Усаживаюсь, и память тут же возвращает меня на несколько дней назад, когда роли были противоположными, когда я сидела в кресле в собственном кабинете и указывала ему, куда сесть. Я вздыхаю.
– Ну, – произносит он, сложив руки перед собой на столе, – и что же вы вспомнили?
– Сперва я хотела бы кое-что спросить. Обри Гравино. Когда ее нашли, на ней были украшения?
– Не вижу, какое это имеет отношение к делу.
– Оно имеет. Вернее, может иметь, в зависимости от вашего ответа.
– Давайте вы лучше сперва скажете, что вспомнили, а потом вернемся к вашему вопросу.
– Нет, – трясу я головой, – прежде, чем сказать, я должна быть уверена. Честное слово, это важно.
Томас смотрит на меня еще пару секунд, прикидывая варианты. Потом громко вздыхает в знак неодобрения и принимается копаться в папках. Найдя нужную, раскрывает ее и перелистывает несколько страниц.
– Нет, украшений не было, – говорит он наконец. – Одна сережка обнаружена на кладбище рядом с телом – серебро, жемчужина, три бриллианта.
Снова смотрит на меня, воздев брови, будто спрашивает: «Ну что, довольны?»
– То есть цепочки не было?
Задержав на мне взгляд на какое-то время, детектив снова опускает его к бумагам.
– Нет. Никакой цепочки. Только сережка.
Резко выдохнув, я запускаю пальцы себе в волосы. Томас снова внимательно на меня смотрит, ожидая, когда я что-нибудь скажу, что-нибудь сделаю. Откинувшись на спинку стула, я так и поступаю.
– Сережка – часть комплекта. Когда Обри похитили, на ней должна была быть цепочка с таким же кулоном. Она их на всех фото вместе носит. На плакате «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», на школьных фотографиях, в «Фейсбуке»… Если на ней были сережки, то был и кулон.
– А написанное тобой на бланке чужое имя означает, что и ты меня узнала, так что я плохо понимаю, в какие игры ты тут пытаешься играть с этими своими вопросами.
Телефон жжет мне кожу сквозь карман. Я могу достать его, набрать 911. Но Берт сейчас прямо передо мной, и я боюсь, что одно лишь мое движение – и он на меня кинется.
– Хочешь знать, как я оказался в Батон-Руже? – спрашивает он. Постепенно заводясь – я вижу это по румянцу на лице, по потемневшим глазам. На языке у него лопаются пузырьки слюны. – Я, Хлоя, здесь уже давно. После развода с Аннабель мне требовалась перемена мест. Чтобы начать все заново. Там я чувствовал себя словно во мраке, поэтому собрал барахлишко да и убрался на хрен из города и от всех воспоминаний тоже. Какое-то время все было ничего, пока несколько лет назад я не раскрыл воскресную газету – и кого, по-твоему, я там увидел?
Берт делает паузу, его губы кривятся в усмешке.
– Да это ты на меня оттуда таращилась, – говорит он, тыча дрелью в мою сторону. – А под фото – веселенькая надпись насчет избавления от полученной в детстве травмы или еще какой-то подобной хрени. Прямо здесь, в Батон-Руже.
Я помню эту статью – интервью, которое согласилась дать газете, когда начала работать в больнице Батон-Ружа. Мне показалось, что статья может сделаться чем-то вроде искупления. Возможностью переопределить себя, начать с новой страницы. Конечно же, ничем подобным она не стала. Просто очередная спекуляция на теме отца, прославление насилия под маской респектабельной журналистики.
– Я прочитал ту статейку, – продолжает Берт. – До последнего говенного словечка. И знаешь что? Она меня только заново взбесила. Все эти твои оправдания собственного папаши, и как ты его делишками пользуешься, чтобы собственную карьеру продвигать… А потом еще и про мамашу прочитал, как она, после всего того, что натворила, нашла-таки лазейку. Чтобы не нужно было с самой собой мириться.
Под грузом его слов я молчу, осознавая, с какой беспримесной ненавистью он на меня сейчас взирает. Его руки сжимают дрель с такой силой, что побелевшие костяшки пальцев, кажется, вот-вот прорвут кожу.
– Мне от всего вашего семейства блевать уже охота, – говорит Родс. – А я, куда ни двинусь, только на вас и натыкаюсь.
– Я никогда не оправдывала отца, – возражаю я. – И ничем не пыталась воспользоваться. Тому, что он сделал, нет прощения, никакого. Это меня тошнит.
– Ах, вот оно как? Тошнит, значит? – вопрошает он, склонив набок голову. – Скажи-ка на милость, от собственной практики тебя тоже тошнит? От миленького офиса в центре? От шестизначной суммы в налоговой декларации? От сраного двухэтажного домика в Гарденс и женишка словно с картинки? От этого всего тебя ненароком не тошнит?
Я сглатываю комок. Берта Родса я недооценила. Впускать его в дом было ошибкой. Изображать из себя детектива и допрашивать его – тоже. Он не просто меня знает – он обо мне все знает. Он искал обо мне информацию точно так же, как и я о нем, – но куда дольше. Он знает про мою практику, про мой офис. Может статься, знает даже, что Лэйси была моей пациенткой, а сам он таился рядом в засаде в тот день, когда она вышла наружу, чтобы исчезнуть…
– А теперь ответь мне, – рычит он, – честно ли это, что дочка Дика Дэвиса выросла и живет идеальной жизнью, а моя гниет неизвестно где – там, где этот ублюдок ее бросил?
– Я не живу идеальной жизнью, – обрываю его я. Меня вдруг тоже охватывает бешенство. – Вы и представления не имеете, через что мне довелось пройти, как меня всю перекорежило тем, что сделал отец!
– Через что тебе довелось пройти? – орет он, снова тыча в меня дрелью. – Хочешь мне рассказать, через что тебе довелось пройти? Как тебя перекорежило? А моя дочь? Ей через что довелось пройти?
– Лина была моей подругой. Она мне подругой была, мистер Родс! Не вы один тем летом кого-то потеряли!
Выражение его лица слегка меняется – взгляд делается чуть мягче, лоб чуть глаже, – и он вдруг глядит на меня так, будто мне снова двенадцать. Может, оттого, что я обратилась к нему «мистер Родс», точно так же, как когда мама познакомила нас с ним однажды вечером: я вломилась домой после лагеря, вся в грязи, в поту и еще в недоумении от того, что кто-то незнакомый стоит с ней совсем рядом. Или от того, что я ее – Лину – назвала по имени. Он, наверное, уже очень давно не слышал его произнесенным вслух, сладкого, словно древесный сок от кусочка коры на языке. Пытаясь воспользоваться этой мгновенной переменой настроения, я решаю продолжить.
– И мне очень жаль, что с вашей дочерью так случилось, – говорю, отступая на шажок, чтобы увеличить между нами расстояние. – Честное слово, жаль. Я про нее каждый день вспоминаю.
Вздохнув, Берт опускает дрель. Поворачивается в сторону и смотрит куда-то сквозь жалюзи – очень, очень далеко.
– Ты себе хоть представляешь, что это такое? – говорит он наконец. – Я ночами не спал, только представлял себе. Воображал. У меня это манией сделалось.
– У меня тоже. Через что она прошла – это невообразимо.
– Нет, – он трясет головой. – Я не про нее сейчас. Не про Лину. Я не о том думал, каково это – умереть самому. Мне, право слово, как-то и наплевать было бы.
Родс снова смотрит на меня. Глаза его опять превратились в чернильно-черные дыры, вся мягкость из взгляда исчезла. Вернулось и выражение лица – выражение пустого, лишенного эмоций безразличия. Оно и на человеческое-то почти не похоже – скорее на маску, что свисает с гвоздя на угольно-черной стене.
– Я про твоего отца думал, – говорит он. – Не про умереть, а про убить.
Глава 25
Я не шевелюсь до тех пор, пока не слышу рев мотора и глухой удар, с которым грузовичок разворачивается прямо через бордюр, прежде чем укатиться прочь. Стою неподвижно, слушая, как звук удаляющегося мотора затухает на расстоянии, пока наконец не оказываюсь наедине с тишиной.
Думаешь, Хлоя, я тебя не узнал?
Его слова меня поймали, обездвижили – в тот самый миг, когда он обернулся и посмотрел мне в глаза. Я почувствовала себя такой же парализованной, как некогда, увидев отца, крадущегося через наш двор с лопатой. Я понимала тогда, что вижу что-то неправильное, что-то пугающее. Опасное. Знала, что мне нужно завопить и пуститься наутек. Выскочить за дверь, размахивая руками. Но как тяжелые шаги отца заставили меня тогда застыть на месте, так и взгляд Берта Родса погрузил в транс, приковал к полу. Голос его обвился вокруг меня удавом и не отпускал. Он казался тяжелым, будто соленая вода; пытаться убежать от этого голоса, от Берта было бы все равно что бежать через болото, когда плотная густая грязь липнет к лодыжкам. Чем сильнее стараешься, тем больше устаешь, больше слабеешь. Тем глубже погружаешься.
Я пережидаю еще минуту, чтобы окончательно убедиться, что он уехал, потом делаю осторожный шажок вперед. Пол под ногами скрипит.
Я не про нее сейчас. Не про Лину. Я не о том думал, каково это – умереть самому. Мне, право слово, как-то и наплевать было бы.
Я делаю еще шажок – медленно, осторожно, словно Родс все еще таится за открытой входной дверью, готовый напасть.
Я про твоего отца думал. Не про умереть, а про убить.
Еще один шаг к двери – и я ее захлопываю, запираю, упираюсь в деревянную панель спиной. Меня всю колотит, а комната делается ярче; я стараюсь отделаться от призрачного чувства, которое накатывает, когда иссякнет неожиданный выброс адреналина – пальцы трясутся, в поле зрения плавают пятна, дыхание прерывистое. Соскользнув вдоль стены, я запускаю пальцы в волосы и пытаюсь не расплакаться.
В конце концов поднимаю взгляд на контрольную панель, сияющую на стене у меня над головой. Поднявшись на ноги, набираю на клавиатуре код и нажимаю «Активировать»; красная иконка с изображением замка делается зеленой. Я перевожу дух, хотя и не могу отделаться от чувства, что эти действия лишены смысла. Вряд ли он все установил правильно. Пропустил одно-другое, запрограммировал особый код для себя самого… Патрик хотел поставить охранную систему, чтобы я чувствовала себя в безопасности, – но сейчас мне страшно, как никогда.
Мне нужно обратиться с этим в полицию. Дальше откладывать нельзя. Берт Родс не просто знает, кто я, – он знает, где я живу. Знает, что я сейчас одна. Может быть, знает даже, что я его подозреваю. Несмотря на все мое нежелание впутываться в очередное расследование по поводу исчезнувших девочек, эта встреча предоставила мне то самое недостающее доказательство. Словеса Берта Родса – как его бесит, что я жива и кем стала, как он размышлял об убийстве – были по существу одновременно признанием вины и угрозой насилия. Трясущейся рукой я вытягиваю из заднего кармана телефон, открываю список звонков и жму на номер, впервые появившийся там сегодня утром, номер, с которого пришло подтверждение самой страшной из моих тревог: Лэйси Деклер мертва. Слушая гудки на другом конце, собираюсь с силами для предстоящего разговора. Разговора, которого я изо всех сил пыталась избежать.
Очередной гудок резко обрывается, я слышу голос.
– Детектив Томас.
– Здравствуйте. Это Хлоя Дэвис.
– Доктор Дэвис. – Удивление. – Чем могу помочь? Вспомнили что-то еще?
– Да, – говорю я. – Да, вспомнила. Мы можем встретиться? И как можно скорее.
– Конечно. – На другом конце слышно шуршание, словно он перекладывает бумаги. – Сможете подъехать в отделение?
– Да, – снова говорю я. – Да, могу. Сейчас буду.
Я даю отбой. В мыслях полный беспорядок, но я беру ключи и выхожу наружу, тщательно убедившись, что заперла за собой дверь. Сажусь в машину, завожу мотор. Он не сказал, куда ехать, но я знаю и так. Мне уже доводилось бывать в отделении полиции Батон-Ружа, хоть я и надеюсь, что, когда мне придется признаться, кто я такая, эта часть моей жизни наружу не выплывет. Не должна бы, хотя кто знает… Даже если и так, что мне останется? Только попытаться все объяснить.
Въехав на парковку для посетителей, я выключаю мотор и смотрю на манящий к себе вход. Здание выглядит так же, как и десять лет назад, только старше. Неухоженней. Коричневые кирпичи все еще коричневые, но краска потрескалась по швам, крупные лоскуты успели отвалиться и кучками валяются внизу на бетоне. Газон клочковатый и бурый, проволочная ограда между отделением полиции и соседним торговым центром провисла и готова упасть. Выйдя из машины и захлопнув дверцу, я тороплюсь войти внутрь, пока не передумала.
Пройдя к стойке дежурного, встаю у окошка. Женщина за прозрачным пластиковым стеклом стучит акриловыми ногтями по клавиатуре.
– Здравствуйте, – прерываю я ее занятие. – У меня встреча с детективом Майклом Томасом.
Бросив на меня взгляд из-за пластика, она прикусывает изнутри щеку, словно решая, стоит ли верить моим словам. Мое утверждение прозвучало чуть ли не вопросительно – оттого, разумеется, что моя домашняя решимость во всем признаться полиции практически испарилась, стоило мне ступить внутрь.
– Могу ему эсэмэску написать, – говорю я и протягиваю телефон, пытаясь убедить нас обеих одновременно, что меня стоит пропустить внутрь. – Передайте, что я пришла.
Она оценивающе смотрит на меня еще секунду-другую, потом набирает на телефоне внутренний короткий номер, а трубку прижимает плечом к подбородку и продолжает печатать. Я могу расслышать гудок и голос ответившего детектива Томаса.
– К вам посетительница, – говорит она и кидает на меня вопросительный взгляд.
– Хлоя Дэвис.
– Говорит, ее зовут Хлоя Дэвис, – повторяет она. – И что ей назначено.
Потом сразу же кладет трубку и машет рукой в сторону двери справа от меня. Дверь снабжена металлодетектором и охранником, у которого одновременно возбужденный и скучающий вид.
– Он сказал, чтобы вы проходили. Металлические предметы и электронику положить в коробку. Вторая дверь направо.
Дверь в кабинет детектива Томаса приоткрыта. Я просовываю внутрь голову и легонько стучу.
– Заходите, – говорит он, глядя на меня из-за стола, заваленного бумагами и папками. На столе также присутствует открытая упаковка соленых крекеров, оттуда торчит внутренний пакет; поверхность стола усыпана крошками. Перехватив мой взгляд, детектив быстро наклоняется и закрывает упаковку. – Прошу простить за беспорядок.
– Ничего-ничего, – говорю я, проходя внутрь и закрывая за собой дверь. На секунду застываю, пока он не делает жест в сторону стула перед собой. Усаживаюсь, и память тут же возвращает меня на несколько дней назад, когда роли были противоположными, когда я сидела в кресле в собственном кабинете и указывала ему, куда сесть. Я вздыхаю.
– Ну, – произносит он, сложив руки перед собой на столе, – и что же вы вспомнили?
– Сперва я хотела бы кое-что спросить. Обри Гравино. Когда ее нашли, на ней были украшения?
– Не вижу, какое это имеет отношение к делу.
– Оно имеет. Вернее, может иметь, в зависимости от вашего ответа.
– Давайте вы лучше сперва скажете, что вспомнили, а потом вернемся к вашему вопросу.
– Нет, – трясу я головой, – прежде, чем сказать, я должна быть уверена. Честное слово, это важно.
Томас смотрит на меня еще пару секунд, прикидывая варианты. Потом громко вздыхает в знак неодобрения и принимается копаться в папках. Найдя нужную, раскрывает ее и перелистывает несколько страниц.
– Нет, украшений не было, – говорит он наконец. – Одна сережка обнаружена на кладбище рядом с телом – серебро, жемчужина, три бриллианта.
Снова смотрит на меня, воздев брови, будто спрашивает: «Ну что, довольны?»
– То есть цепочки не было?
Задержав на мне взгляд на какое-то время, детектив снова опускает его к бумагам.
– Нет. Никакой цепочки. Только сережка.
Резко выдохнув, я запускаю пальцы себе в волосы. Томас снова внимательно на меня смотрит, ожидая, когда я что-нибудь скажу, что-нибудь сделаю. Откинувшись на спинку стула, я так и поступаю.
– Сережка – часть комплекта. Когда Обри похитили, на ней должна была быть цепочка с таким же кулоном. Она их на всех фото вместе носит. На плакате «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», на школьных фотографиях, в «Фейсбуке»… Если на ней были сережки, то был и кулон.