Мерцание во тьме
Часть 22 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А ты где всему этому научилась? – спросила я наконец.
– Да тут такое дело, – сказала Лина, не переставая орудовать карточкой. – Когда тебя все время под замок сажают, поневоле научишься.
– Тебя родители в комнате запирают?
Ничего не ответив, она еще несколько раз как следует нажала на карточку – и дверь наконец распахнулась.
– Та-дам!
Лина обернулась ко мне с довольным выражением на лице, которое, однако, постепенно стало меняться. Рот раскрылся, глаза вытаращились. Потом она улыбнулась и сказала, уперев ладонь в бедро:
– О… Привет, Куп.
…Аарон смеется, допивает свой латте и ставит бумажный стаканчик на землю у ног.
– Так, значит, вы попались, – говорит он. – Даже внутрь зайти не успели?
– Ну да, – отвечаю я. – Он стоял прямо у меня за спиной, на лестнице, и все с самого начала видел. Думаю, хотел узнать, получится у нас или нет.
– То есть «травки» вы так и не попробовали?
– Нет. – Я улыбаюсь. – Пришлось еще несколько годиков подождать. Только я не думаю, что Лина ради этого к нему в спальню лезла. Наверное, она даже хотела попасться. Чтобы привлечь его внимание.
– И как, сработало?
– Нет. С Купером такие штуки никогда не проходили. Если и сработало, то скорее в противоположную сторону. Он со мной тем вечером поговорил как следует – чтобы я с наркотиками не связывалась, чтобы примеры для подражания получше выбирала и так далее.
Выглядывает солнце, и чувство такое, что температура мгновенно поднимается на несколько градусов, влажный воздух густеет, точно сливки. У меня горят щеки – не знаю, от солнца или от того, что делюсь с чужим человеком подобными воспоминаниями. Даже не знаю, что на меня нашло.
– Так почему вы захотели встретиться? – Аарон понимает, что я не прочь сменить тему. – Откуда вдруг такая благосклонность?
– Сегодня утром я видела тело Лэйси, – говорю я. – А вы в нашу прошлую встречу посоветовали мне слушаться инстинктов.
– Так, обождите, – перебивает он. – Вы видели тело Лэйси? Где?
– Ее нашли в переулке позади моего офиса. За мусорным баком.
– О боже…
– Меня попросили посмотреть на нее, чтобы определить, не изменилось ли что-нибудь с момента нашей встречи. Не пропало ли что.
Аарон молчит, ожидая, что я продолжу. Я вздыхаю, поворачиваюсь к нему и говорю:
– Пропал браслет. А тогда, на кладбище, я нашла сережку. Принадлежавшую Обри. Сперва я подумала, что она просто выпала у нее из уха, пока ее волокли или вроде того, но потом узнала, что сережка шла в комплекте. У Обри была такая же цепочка. Тела Обри я не видела, но если ее нашли без цепочки…
– Вы думаете, что убийца забирает у них украшения, – снова перебивает Аарон. – В качестве трофея.
– Отец так делал, – говорю я, и от этого признания мне тошно, хотя уже столько лет миновало. – Его и поймали-то, потому что я нашла шкатулку с украшениями жертв у него в шкафу.
Глаза Аарона округляются, он опускает взгляд к коленям, переваривая полученную от меня информацию. Помолчав с минуту, я продолжаю:
– Знаю, это может показаться натянутым, но тут, по-моему, есть за что зацепиться.
– Да нет, вы совершенно правы, – говорит журналист. – Такие совпадения игнорировать нельзя. Кто еще мог об этом знать?
– Ну, моя семья, само собой. Полиция. Родители жертв.
– И все?
– Отец признал вину, – говорю я. – Не все улики дошли до открытых слушаний. Так что, думаю, это все. Разве что информация каким-то образом просочилась наружу.
– Вы можете назвать кого-нибудь из списка, кто мог бы поступить подобным образом? Может, кто-то из полицейских чересчур увлекся делом вашего отца?
– Нет, – я качаю головой, – полицейские все были…
Тут я останавливаюсь, наконец-то осознав. Моя семья. Полиция.
Родители жертв.
– Был один такой человек, – говорю я медленно. – Один из родителей. Отец Лины. Берт Родс.
Аарон смотрит на меня и кивает, приглашая продолжать.
– Он… не лучшим образом со всем этим справился.
– У него убили дочь. С таким редко кто хорошо справляется.
– Это не было обычным горем, – возражаю я. – Что-то иное. Ярость. В нем еще до убийств было что-то эдакое… не совсем нормальное.
Я снова думаю про Лину, ковыряющуюся в двери моего брата. И случайное признание, сорвавшееся с ее языка. Как она сделала вид, что не слышит, когда я переспросила.
Тебя родители в комнате запирают?
Аарон снова кивает и медленно выпускает воздух сквозь поджатые губы.
– Как вы тогда говорили про подражателей? – спрашиваю я. – Что они либо восхищаются, либо презирают?
– Да, – говорит Аарон. – Грубо говоря, все подражатели делятся на две категории. Есть такие, кто преклоняется перед убийцей и повторяет его преступления в знак уважения, – и есть другие, которые в чем-то с убийцей не согласны: может, между ними имеются политические расхождения или они просто полагают, что убийца не заслужил своей славы, а они сами справились бы куда лучше. Аналогичные преступления они совершают, чтобы отвлечь внимание от предшественника и привлечь к себе. Но и в том, и в другом случае это игра.
– Берт Родс моего отца презирал. Причина для того у него имелась, и тем не менее было в этом что-то нездоровое. Похожее на манию.
– Хорошо, – говорит наконец Аарон. – Хорошо. Спасибо, что мне об этом рассказали. Полицию вы тоже оповестите?
– Нет, – отвечаю я поспешней, чем следовало. – Во всяком случае, не сейчас.
– Почему? Есть что-то еще?
Я качаю головой, решив не упоминать вторую половину моей теории – что тот, кто похищал девочек, обращается лично ко мне. Дразнит меня. Испытывает. Хочет, чтобы я догадалась. Мне совершенно не нужно, чтобы Аарон усомнился в моем рассудке, чтобы не отбросил и все остальное сказанное мною как преувеличение. Нужно сперва самой кое-что исследовать.
– Нет, просто я еще не готова. Слишком рано.
Встаю, отвожу со лба прядь волос, которую ветер вытянул из пучка у меня на голове. Делаю вдох, поворачиваюсь к Аарону, чтобы попрощаться, и обнаруживаю, что он смотрит на меня так, как до сих пор еще не смотрел. В его глазах читается забота.
– Хлоя, – говорит он, – обождите минутку.
– Да?
Журналист колеблется, будто не уверен, что готов продолжать. Потом, наконец решившись, подается ко мне и негромко произносит:
– Обещайте мне, что будете благоразумны, хорошо?
Глава 22
Помню, как я видела родителей Лины, Берта и Аннабель Родс, в зрительном зале, когда школа Бро-Бриджа давала свой ежегодный спектакль. В тот год – год, когда случились убийства, – ставили «Бриолин»[4]. Лине досталась роль Сэнди, и ее обтягивающие джинсы из кожзаменителя ярко вспыхивали всякий раз, когда свет сценического прожектора падал на нее под удачным углом. Привычные косы на голове сменила химическая завивка, за ухом торчала фальшивая сигарета (впрочем, я сильно сомневаюсь, что сигарета была из реквизита; более чем вероятно, что Лина выкурила ее на парковке после того, как опустили занавес). Купер тоже играл в спектакле, потому-то мы там и оказались. Спортсмен он был отличный, а вот актер так себе. В программке мой брат числился в конце списка, что-то вроде «школьник номер три».
В отличие от Лины. Она была звездой спектакля.
Родители и я протискивались по рядам в поисках трех свободных мест рядом, извиняясь, если доводилось стукнуться коленями с другими родителями, уже занявшими сиденья.
– Мона, – отец помахал рукой, – сюда.
Он показал на три места в самом центре зала, рядом с Родсами. Глаза у мамы на долю секунды вылезли на лоб, но она сразу налепила на лицо улыбку, положила руку мне на плечо и подтолкнула в нужном направлении – слишком резко.
– Привет, Берт. – Отец улыбнулся. – И ты, Аннабель. Тут свободно?
Берт Родс тоже улыбнулся отцу и махнул рукой в сторону сидений, совершенно не обращая внимания на маму. Тогда мне это показалось грубостью. Они с мамой были знакомы; я видела его у нас дома какую-то пару недель назад. По профессии Берт был установщиком охранных систем. Помню, как он делал что-то своими загорелыми выдубленными руками, стоя на коленях в пыли рядом с домом, когда мама похлопала его по плечу и пригласила внутрь. Я все видела из окна – как он посмотрел на нее снизу вверх, утирая пот со лба, как она с неестественно громким смехом потянула его в дом. Они прошли в кухню и о чем-то там говорили приглушенными голосами. Сверху из-за перил я видела, как мама облокотилась на кухонную стойку, держа обеими руками стакан со сладким холодным чаем, так что плечи сдавили ей грудь.
Стоило нам усесться, как свет в зале потух и через всю сцену протанцевала Лина, раскачивая бедрами так, что белая юбка-колокол летала вокруг талии. Отец заерзал на сиденье и заложил ногу за ногу. Берт Родс откашлялся.
Помню, как я глянула на него, заметив его напряженную позу. Взгляд мамы был неподвижно прикован к сцене. А сидевший между ними отец ни на что не обращал внимания. Я поняла, что Берт Родс вовсе не вел себя грубо. Он неуютно себя чувствовал. Ему было что скрывать. Как и маме.
Новость об их интрижке шоком обрушилась на меня после ареста отца. Дети, как я сейчас понимаю, считают своих родителей абсолютно счастливыми людьми, представителями особого подвида человечества, лишенного чувств, мнений, проблем и потребностей. В свои двенадцать лет я еще не понимала все сложности, свойственные жизни, браку, отношениям. Отец целые дни проводил на работе, мама оставалась дома одна. Мы с Купером все время были в школе, или в борцовской секции, или в летнем лагере, и я ни разу не задалась вопросом, чем же она там весь день занимается. Наша неспешная вечерняя рутина – ужин на индивидуальных столиках перед телевизором, потом отец дремлет в кресле, а мама, вымыв посуду, с книжкой в руках отправляется в спальню – именно этим и казалась: рутиной. Мне никогда не приходило в голову, как маме скучно, как одиноко. Отсутствие между родителями проявлений нежности – я ни разу не замечала, чтобы они держались за руки или целовались, – казалось мне естественным, иного я просто не видела. Не знала. Поэтому, когда тем летом мама стала сплошным потоком приглашать в дом мужчин – садовника, электрика и еще того, кто установил нам охранную сигнализацию, того, чья дочь потом пропадет, – я сочла это за обычное проявление южного гостеприимства. Предложение чуть охладиться стаканчиком домашнего сладкого чая.
Кое-кто поговаривал, что Лину мой отец убил в отместку, что это было извращенной попыткой поквитаться, когда он узнал про Берта и маму. Дескать, Лина, его первая жертва, и выпустила наружу мрак. Дескать, тогда тот и выполз из всех углов, сделался плотней и назойливей, неподвластным контролю. Берт Родс именно так и считал.
Потом я вспомнила, как он стоял рядом с матерью Лины на той первой телевизионной пресс-конференции, еще до того, как статус Лины постепенно изменился с пропавшей на предположительно мертвую. Он был совершенно не в себе – с исчезновения дочери прошло каких-то двое суток, а Берт уже несколько слов во внятную фразу связать не мог. Но вот когда убийцей назвали отца, тогда он сломался окончательно.
Помню, как Купер однажды утром втолкнул меня в дом – Берт Родс был у нас во дворе, метался по нему, как бешеное животное. Прочие гости были не такими – они предпочитали бросаться чем-то с расстояния, а если мы выходили навстречу, разбегались. На этот раз все было по-другому. Берт Родс, крупный взрослый мужчина, был в гневе, в ярости. Мама нас к тому времени уже покинула – во всяком случае, ментально, – а мы с Купером не знали, что делать, так что прижались друг к другу у меня в спальне и смотрели из окна. Смотрели, как он пинает землю и осыпает наш дом ругательствами. Смотрели, как он испускает вопли, рвет на себе одежду и волосы. В конце концов Купер вышел наружу. Я умоляла его этого не делать, цеплялась за рукав, обливаясь слезами. Потом беспомощно смотрела, как он спускается по ступенькам, выходит во двор. Как он тоже орет, тычет пальцем Берту в мясистую грудь. Кончилось тем, что тот все же ушел, но пообещал отомстить. Помню его вопль: «Это еще не все!», грубый голос, эхом разнесшийся по нашему дому, теперь огромному и пустому…
Позднее мы узнали, что разбивший окно в спальне мамы камень был пущен его мозолистой рукой, что шины отцовского грузовичка изрезал его нож. Берт считал себя виноватым. В конце концов, это он спал с замужней женщиной, и тем же самым летом ее муж убил его дочь. Карма сработала, и вина оказалась невыносимой. Гнев переполнял его до мозга костей. Уверена, что попади отец в руки Берту Родсу после того, как признался в убийстве Лины, тот убил бы его самого. Причем не быстро. Не милосердно. А напротив, медленно и жестоко. И с наслаждением.
Но сделать этого Берт, само собой, не мог. Добраться до отца. Тот был под надзором полиции, за прочно запертой решеткой.
– Да тут такое дело, – сказала Лина, не переставая орудовать карточкой. – Когда тебя все время под замок сажают, поневоле научишься.
– Тебя родители в комнате запирают?
Ничего не ответив, она еще несколько раз как следует нажала на карточку – и дверь наконец распахнулась.
– Та-дам!
Лина обернулась ко мне с довольным выражением на лице, которое, однако, постепенно стало меняться. Рот раскрылся, глаза вытаращились. Потом она улыбнулась и сказала, уперев ладонь в бедро:
– О… Привет, Куп.
…Аарон смеется, допивает свой латте и ставит бумажный стаканчик на землю у ног.
– Так, значит, вы попались, – говорит он. – Даже внутрь зайти не успели?
– Ну да, – отвечаю я. – Он стоял прямо у меня за спиной, на лестнице, и все с самого начала видел. Думаю, хотел узнать, получится у нас или нет.
– То есть «травки» вы так и не попробовали?
– Нет. – Я улыбаюсь. – Пришлось еще несколько годиков подождать. Только я не думаю, что Лина ради этого к нему в спальню лезла. Наверное, она даже хотела попасться. Чтобы привлечь его внимание.
– И как, сработало?
– Нет. С Купером такие штуки никогда не проходили. Если и сработало, то скорее в противоположную сторону. Он со мной тем вечером поговорил как следует – чтобы я с наркотиками не связывалась, чтобы примеры для подражания получше выбирала и так далее.
Выглядывает солнце, и чувство такое, что температура мгновенно поднимается на несколько градусов, влажный воздух густеет, точно сливки. У меня горят щеки – не знаю, от солнца или от того, что делюсь с чужим человеком подобными воспоминаниями. Даже не знаю, что на меня нашло.
– Так почему вы захотели встретиться? – Аарон понимает, что я не прочь сменить тему. – Откуда вдруг такая благосклонность?
– Сегодня утром я видела тело Лэйси, – говорю я. – А вы в нашу прошлую встречу посоветовали мне слушаться инстинктов.
– Так, обождите, – перебивает он. – Вы видели тело Лэйси? Где?
– Ее нашли в переулке позади моего офиса. За мусорным баком.
– О боже…
– Меня попросили посмотреть на нее, чтобы определить, не изменилось ли что-нибудь с момента нашей встречи. Не пропало ли что.
Аарон молчит, ожидая, что я продолжу. Я вздыхаю, поворачиваюсь к нему и говорю:
– Пропал браслет. А тогда, на кладбище, я нашла сережку. Принадлежавшую Обри. Сперва я подумала, что она просто выпала у нее из уха, пока ее волокли или вроде того, но потом узнала, что сережка шла в комплекте. У Обри была такая же цепочка. Тела Обри я не видела, но если ее нашли без цепочки…
– Вы думаете, что убийца забирает у них украшения, – снова перебивает Аарон. – В качестве трофея.
– Отец так делал, – говорю я, и от этого признания мне тошно, хотя уже столько лет миновало. – Его и поймали-то, потому что я нашла шкатулку с украшениями жертв у него в шкафу.
Глаза Аарона округляются, он опускает взгляд к коленям, переваривая полученную от меня информацию. Помолчав с минуту, я продолжаю:
– Знаю, это может показаться натянутым, но тут, по-моему, есть за что зацепиться.
– Да нет, вы совершенно правы, – говорит журналист. – Такие совпадения игнорировать нельзя. Кто еще мог об этом знать?
– Ну, моя семья, само собой. Полиция. Родители жертв.
– И все?
– Отец признал вину, – говорю я. – Не все улики дошли до открытых слушаний. Так что, думаю, это все. Разве что информация каким-то образом просочилась наружу.
– Вы можете назвать кого-нибудь из списка, кто мог бы поступить подобным образом? Может, кто-то из полицейских чересчур увлекся делом вашего отца?
– Нет, – я качаю головой, – полицейские все были…
Тут я останавливаюсь, наконец-то осознав. Моя семья. Полиция.
Родители жертв.
– Был один такой человек, – говорю я медленно. – Один из родителей. Отец Лины. Берт Родс.
Аарон смотрит на меня и кивает, приглашая продолжать.
– Он… не лучшим образом со всем этим справился.
– У него убили дочь. С таким редко кто хорошо справляется.
– Это не было обычным горем, – возражаю я. – Что-то иное. Ярость. В нем еще до убийств было что-то эдакое… не совсем нормальное.
Я снова думаю про Лину, ковыряющуюся в двери моего брата. И случайное признание, сорвавшееся с ее языка. Как она сделала вид, что не слышит, когда я переспросила.
Тебя родители в комнате запирают?
Аарон снова кивает и медленно выпускает воздух сквозь поджатые губы.
– Как вы тогда говорили про подражателей? – спрашиваю я. – Что они либо восхищаются, либо презирают?
– Да, – говорит Аарон. – Грубо говоря, все подражатели делятся на две категории. Есть такие, кто преклоняется перед убийцей и повторяет его преступления в знак уважения, – и есть другие, которые в чем-то с убийцей не согласны: может, между ними имеются политические расхождения или они просто полагают, что убийца не заслужил своей славы, а они сами справились бы куда лучше. Аналогичные преступления они совершают, чтобы отвлечь внимание от предшественника и привлечь к себе. Но и в том, и в другом случае это игра.
– Берт Родс моего отца презирал. Причина для того у него имелась, и тем не менее было в этом что-то нездоровое. Похожее на манию.
– Хорошо, – говорит наконец Аарон. – Хорошо. Спасибо, что мне об этом рассказали. Полицию вы тоже оповестите?
– Нет, – отвечаю я поспешней, чем следовало. – Во всяком случае, не сейчас.
– Почему? Есть что-то еще?
Я качаю головой, решив не упоминать вторую половину моей теории – что тот, кто похищал девочек, обращается лично ко мне. Дразнит меня. Испытывает. Хочет, чтобы я догадалась. Мне совершенно не нужно, чтобы Аарон усомнился в моем рассудке, чтобы не отбросил и все остальное сказанное мною как преувеличение. Нужно сперва самой кое-что исследовать.
– Нет, просто я еще не готова. Слишком рано.
Встаю, отвожу со лба прядь волос, которую ветер вытянул из пучка у меня на голове. Делаю вдох, поворачиваюсь к Аарону, чтобы попрощаться, и обнаруживаю, что он смотрит на меня так, как до сих пор еще не смотрел. В его глазах читается забота.
– Хлоя, – говорит он, – обождите минутку.
– Да?
Журналист колеблется, будто не уверен, что готов продолжать. Потом, наконец решившись, подается ко мне и негромко произносит:
– Обещайте мне, что будете благоразумны, хорошо?
Глава 22
Помню, как я видела родителей Лины, Берта и Аннабель Родс, в зрительном зале, когда школа Бро-Бриджа давала свой ежегодный спектакль. В тот год – год, когда случились убийства, – ставили «Бриолин»[4]. Лине досталась роль Сэнди, и ее обтягивающие джинсы из кожзаменителя ярко вспыхивали всякий раз, когда свет сценического прожектора падал на нее под удачным углом. Привычные косы на голове сменила химическая завивка, за ухом торчала фальшивая сигарета (впрочем, я сильно сомневаюсь, что сигарета была из реквизита; более чем вероятно, что Лина выкурила ее на парковке после того, как опустили занавес). Купер тоже играл в спектакле, потому-то мы там и оказались. Спортсмен он был отличный, а вот актер так себе. В программке мой брат числился в конце списка, что-то вроде «школьник номер три».
В отличие от Лины. Она была звездой спектакля.
Родители и я протискивались по рядам в поисках трех свободных мест рядом, извиняясь, если доводилось стукнуться коленями с другими родителями, уже занявшими сиденья.
– Мона, – отец помахал рукой, – сюда.
Он показал на три места в самом центре зала, рядом с Родсами. Глаза у мамы на долю секунды вылезли на лоб, но она сразу налепила на лицо улыбку, положила руку мне на плечо и подтолкнула в нужном направлении – слишком резко.
– Привет, Берт. – Отец улыбнулся. – И ты, Аннабель. Тут свободно?
Берт Родс тоже улыбнулся отцу и махнул рукой в сторону сидений, совершенно не обращая внимания на маму. Тогда мне это показалось грубостью. Они с мамой были знакомы; я видела его у нас дома какую-то пару недель назад. По профессии Берт был установщиком охранных систем. Помню, как он делал что-то своими загорелыми выдубленными руками, стоя на коленях в пыли рядом с домом, когда мама похлопала его по плечу и пригласила внутрь. Я все видела из окна – как он посмотрел на нее снизу вверх, утирая пот со лба, как она с неестественно громким смехом потянула его в дом. Они прошли в кухню и о чем-то там говорили приглушенными голосами. Сверху из-за перил я видела, как мама облокотилась на кухонную стойку, держа обеими руками стакан со сладким холодным чаем, так что плечи сдавили ей грудь.
Стоило нам усесться, как свет в зале потух и через всю сцену протанцевала Лина, раскачивая бедрами так, что белая юбка-колокол летала вокруг талии. Отец заерзал на сиденье и заложил ногу за ногу. Берт Родс откашлялся.
Помню, как я глянула на него, заметив его напряженную позу. Взгляд мамы был неподвижно прикован к сцене. А сидевший между ними отец ни на что не обращал внимания. Я поняла, что Берт Родс вовсе не вел себя грубо. Он неуютно себя чувствовал. Ему было что скрывать. Как и маме.
Новость об их интрижке шоком обрушилась на меня после ареста отца. Дети, как я сейчас понимаю, считают своих родителей абсолютно счастливыми людьми, представителями особого подвида человечества, лишенного чувств, мнений, проблем и потребностей. В свои двенадцать лет я еще не понимала все сложности, свойственные жизни, браку, отношениям. Отец целые дни проводил на работе, мама оставалась дома одна. Мы с Купером все время были в школе, или в борцовской секции, или в летнем лагере, и я ни разу не задалась вопросом, чем же она там весь день занимается. Наша неспешная вечерняя рутина – ужин на индивидуальных столиках перед телевизором, потом отец дремлет в кресле, а мама, вымыв посуду, с книжкой в руках отправляется в спальню – именно этим и казалась: рутиной. Мне никогда не приходило в голову, как маме скучно, как одиноко. Отсутствие между родителями проявлений нежности – я ни разу не замечала, чтобы они держались за руки или целовались, – казалось мне естественным, иного я просто не видела. Не знала. Поэтому, когда тем летом мама стала сплошным потоком приглашать в дом мужчин – садовника, электрика и еще того, кто установил нам охранную сигнализацию, того, чья дочь потом пропадет, – я сочла это за обычное проявление южного гостеприимства. Предложение чуть охладиться стаканчиком домашнего сладкого чая.
Кое-кто поговаривал, что Лину мой отец убил в отместку, что это было извращенной попыткой поквитаться, когда он узнал про Берта и маму. Дескать, Лина, его первая жертва, и выпустила наружу мрак. Дескать, тогда тот и выполз из всех углов, сделался плотней и назойливей, неподвластным контролю. Берт Родс именно так и считал.
Потом я вспомнила, как он стоял рядом с матерью Лины на той первой телевизионной пресс-конференции, еще до того, как статус Лины постепенно изменился с пропавшей на предположительно мертвую. Он был совершенно не в себе – с исчезновения дочери прошло каких-то двое суток, а Берт уже несколько слов во внятную фразу связать не мог. Но вот когда убийцей назвали отца, тогда он сломался окончательно.
Помню, как Купер однажды утром втолкнул меня в дом – Берт Родс был у нас во дворе, метался по нему, как бешеное животное. Прочие гости были не такими – они предпочитали бросаться чем-то с расстояния, а если мы выходили навстречу, разбегались. На этот раз все было по-другому. Берт Родс, крупный взрослый мужчина, был в гневе, в ярости. Мама нас к тому времени уже покинула – во всяком случае, ментально, – а мы с Купером не знали, что делать, так что прижались друг к другу у меня в спальне и смотрели из окна. Смотрели, как он пинает землю и осыпает наш дом ругательствами. Смотрели, как он испускает вопли, рвет на себе одежду и волосы. В конце концов Купер вышел наружу. Я умоляла его этого не делать, цеплялась за рукав, обливаясь слезами. Потом беспомощно смотрела, как он спускается по ступенькам, выходит во двор. Как он тоже орет, тычет пальцем Берту в мясистую грудь. Кончилось тем, что тот все же ушел, но пообещал отомстить. Помню его вопль: «Это еще не все!», грубый голос, эхом разнесшийся по нашему дому, теперь огромному и пустому…
Позднее мы узнали, что разбивший окно в спальне мамы камень был пущен его мозолистой рукой, что шины отцовского грузовичка изрезал его нож. Берт считал себя виноватым. В конце концов, это он спал с замужней женщиной, и тем же самым летом ее муж убил его дочь. Карма сработала, и вина оказалась невыносимой. Гнев переполнял его до мозга костей. Уверена, что попади отец в руки Берту Родсу после того, как признался в убийстве Лины, тот убил бы его самого. Причем не быстро. Не милосердно. А напротив, медленно и жестоко. И с наслаждением.
Но сделать этого Берт, само собой, не мог. Добраться до отца. Тот был под надзором полиции, за прочно запертой решеткой.