Мерцание во тьме

Возвращаюсь к Лэйси, к мысленному изображению ее тела в каких-то нескольких шагах от двери моего офиса. Я сказала детективу Томасу чистую правду: в переулок я почти не заглядываю – но он прекрасно виден из окна. Бак уж точно виден, и более чем вероятно, что не будь я всю неделю в таких расстроенных чувствах, заметила бы за ним из окна приемной и обмякшее тело Лэйси.

А это он тоже знал?

Может быть, он оставил рядом с телом улики, чтобы их нашли.

Мысли несутся так быстро, что я за ними не поспеваю. Так, улики на теле, улики на теле… Может быть, отсутствующий браслет – улика? Может быть, убийца намеренно его забрал? Может быть, знал, что когда я найду тело и обнаружу отсутствие браслета, картинка сложится и я все пойму?

В раскалившейся на тридцатиградусной жаре машине душно, но по телу все равно бегут мурашки. Я завожу двигатель, направляю поток воздуха из кондиционера себе на волосы. Смотрю на бардачок и вспоминаю про пузырек «Ксанакса», купленный на прошлой неделе. Представляю себе, как кладу на язык одну таблетку, ее горьковатый привкус во рту, пока она не растворится и не потечет по венам, расслабляя мышцы и обволакивая сознание… Открываю бардачок, и пузырек, гремя, выкатывается наружу. Я беру его, верчу в руках. Открываю крышку, вытряхиваю таблетку на ладонь.

Мобильник рядом со мной вибрирует. Я оборачиваюсь на засветившийся экран, вижу там имя Патрика и его изображение. Гляжу на таблетку у себя на ладони, опять на телефон. Вздыхаю, беру мобильник и отвечаю на звонок.

– Алло, – говорю, глядя на зажатый между пальцами «Ксанакс», внимательно его изучаю.

– Алло, – неуверенно произносит он. – Ты как, закончила?

– Ага.

– И как все прошло?

– Ужасно, Патрик. Она выглядела…

Мои мысли возвращаются к телу Лэйси на столе, ее словно обмороженной коже, восковым глазам. Я думаю о мелких порезах у нее на руках, похожих на россыпь вишневых леденцов. И об огромном порезе на запястье.

– Она выглядела просто жутко, – заканчиваю я. Другие слова мне на ум не приходят.

– Мне так жаль, что тебе пришлось это пережить, – говорит Патрик.

– Мне самой жаль.

– Что-нибудь полезное найти удалось?

Я вспоминаю пропавший браслет и уже открываю рот, но тут понимаю, что без контекста эта новость ничего не значит. Чтобы объяснить, в чем его важность, мне придется рассказать про поездку на «Кипарисовое кладбище» и сережку Обри, обнаруженную там за несколько минут до того, как нашли тело. Рассказать про свою встречу с Аароном Дженсеном и его теорию насчет подражателя. Заново посетить мрачные закоулки, где всю неделю бродили мои мысли, посетить в присутствии Патрика. Вместе с Патриком.

Я закрываю глаза и тру ладонями веки, пока не начинаю видеть звездочки.

– Нет, – говорю наконец. – Ничего. Как я и сказала детективу, мы провели вместе всего час.

Патрик шумно выдыхает. Я прямо-таки вижу, как он сидит на кровати, опершись о ее спинку своей голой спиной, и ерошит волосы. Как прижимает телефон плечом и принимается тереть глаза.

– Езжай домой, – говорит он после паузы. – Езжай домой, и давай-ка обратно в постель. Давай-ка сегодня хорошенько отдохнем.

– Давай. – Я киваю. – Давай, мысль отличная.

Поерзав на сиденье, запихиваю таблетку вместе с пузырьком обратно в бардачок. И уже готова включить передачу, когда в памяти снова раздается голос Аарона. Я медлю, решая, не следует ли мне вернуться обратно и все рассказать детективу Томасу. Рассказать ему про теорию Аарона. Если я не расскажу, сколько еще пропадет девочек?

Только я не могу. Пока не готова. Не готова снова с головой окунуться в нечто подобное. Чтобы объяснить теорию Аарона, мне придется также объяснять про себя и свою семью. Про свое прошлое. Я не хочу снова распахивать эту дверь, потому что закрыть ее уже не получится.

– Мне тут кое-что еще нужно сделать, – говорю я. – За час должна управиться.

– Хлоя…

– Со мной все будет в порядке. Я в порядке. К обеду вернусь.

Даю отбой, чтобы Патрик не успел меня отговорить, потом набираю другой номер. Пальцы нетерпеливо барабанят по рулю, пока на том конце не раздается знакомый голос:

– Аарон слушает.

– Здравствуйте, Аарон. Это Хлоя.

– Доктор Дэвис, – уточняет он непринужденно. – В прошлый раз вы приветствовали меня куда суше.

Я гляжу в окно и впервые с того момента, как сегодня утром увидела на телефоне номер детектива Томаса, чуть улыбаюсь.

– Послушайте, вы еще не уехали?.. Нам нужно поговорить.





Глава 21





Поговорив со мной, шериф Дули предложил нам на выбор два варианта: остаться в участке до тех пор, пока полиция не получит ордера на арест отца, или вернуться домой, никому ничего не говорить и ждать.

– Сколько времени потребуется на ордер? – спросила его мама.

– Точно сказать не могу. От нескольких часов до нескольких дней. Но с такими доказательствами, я думаю, к вечеру должны управиться.

Мама посмотрела на меня, словно ожидая, что я отвечу. Словно решение должна принять я. В двенадцать-то лет. Умнее – а главное, безопаснее – было бы остаться в участке. Это понимала она, понимала я, и шериф Дули тоже.

– Мы возвращаемся домой, – сказала мама вопреки всему. – Дома – мой сын. Я не могу оставить Купера с ним.

Шериф Дули поерзал на стуле.

– Мы могли бы съездить за мальчиком и привезти его сюда.

– Нет. – Мама покачала головой. – Нет, это будет подозрительно. Если Ричард заподозрит что-то прежде чем у вас будет ордер…

– Полиция будет вести за кварталом скрытное наблюдение. Бежать мы ему не дадим.

– Он ничего нам не сделает, – сказала мама. – Не тронет нас. Ведь мы – его семья.

– При всем моем уважении, мэм, мы говорим сейчас о серийном убийце. Предполагается, что на нем шесть трупов.

– Если я почувствую опасность, мы немедленно уйдем из дома. Я позвоню в полицию и попрошу, чтобы кого-нибудь прислали.

На том и порешили. Мы отправились домой.

По лицу шерифа Дули было видно, что он недоумевает, откуда у мамы столь непоколебимое желание вернуться к отцу. Мы только что предоставили ему улики, почти неопровержимо свидетельствующие, что отец – серийный убийца, а она рвется домой… А вот у меня недоумения не было, потому что я знала. Знала, что мама захочет вернуться, потому что она всегда возвращалась. Даже приводя к себе домой, в свою спальню, мужчин, она все равно каждый вечер выходила к отцу, готовила для него ужин, подавала к креслу, а потом молча возвращалась в спальню и закрывала за собой дверь. Я скосила глаза на маму, на застывшее у нее на лице упрямое выражение. Может быть, она все еще не убеждена. Может быть, хочет напоследок его увидеть. Может быть, хочет таким неприметным образом попрощаться…

Или, может, все еще проще. Она просто не знает, как это – взять и уйти.

Шериф Дули, издав откровенно неодобрительный вздох, встал из-за стола и открыл перед нами дверь кабинета. Мы покинули участок в каком-то оцепенении, никто не произнес ни слова. Молчали мы и в машине, все те пятнадцать минут, покуда мамина старенькая красная «Тойота», чихая выхлопом, везла нас домой. Я сидела впереди; в сиденье подо мной обнаружилась дырка, и я успела за время поездки расковырять ее пальцами. Шкатулку вместе с отцовскими трофеями мне пришлось оставить в участке. Мне она нравилась – и музыка, и танцующая балерина. Я беспокоилась, вернут нам ее или нет.

– Ты все правильно сделала, моя хорошая, – сказала в конце концов мама. Прозвучало это утешающе, но отчего-то не слишком убедительно. – Но мы должны вести себя как обычно, Хлоя. Так обычно, как только возможно. Понимаю, что это будет нелегко, но нужно чуть потерпеть.

– Ладно.

– Может быть, когда мы вернемся, тебе будет лучше пойти в свою комнату и закрыть дверь. Я скажу папе, что тебе нездоровится.

– Ладно.

– Он ничего нам не сделает, – повторила мама, и я не стала отвечать. Чувство было такое, что она это самой себе сказала.

Мы свернули на длинную подъездную дорожку, ту самую, гравийную, по которой мне доводилось носиться среди движущихся между деревьев теней, взбивая кроссовками пыль. Больше мне бегать не понадобится, поняла я. Больше бояться нечего. Но по мере того, как наш дом в заляпанном кляксами от насекомых ветровом стекле делался все ближе, во мне нарастало неодолимое желание распахнуть дверь, выскочить наружу, броситься в чащу и затаиться там. Казалось, в лесу сейчас куда безопасней. Дыхание начало учащаться.

– А вдруг у меня не получится? – спросила я. Воздух я глотала уже очень часто, пусть и неглубоко; от гипервентиляции все вокруг сделалось ярче и пошло пятнами. На какой-то миг мне показалось, что я прямо сейчас в машине и умру. – Куперу-то хоть можно сказать?

– Нет, – ответила мама. Она взглянула на меня, увидела, с какой пугающей скоростью у меня вздымается грудная клетка. Оставив одну руку на руле, развернулась в мою сторону, погладила мне пальцами щеку. – Хлоя, дыши нормально. Ради меня. Попробуй вдохнуть носом.

Я сомкнула губы и поглубже вдохнула через ноздри, наполнив всю грудь воздухом.

– Теперь выдыхай через рот.

Сделав губы трубочкой, я медленно выпустила воздух и почувствовала, что сердце бьется уже не так дико.

– А теперь повторяй.

Я стала повторять. Вдох носом, выдох ртом. Зрение понемногу восстанавливалось, так что когда машина наконец остановилась у крыльца и мама выключила зажигание, я обнаружила, что могу глядеть на нависшую громаду дома, нормально дыша.

– Мы никому ничего не говорим, – повторила мама. – До тех пор, пока не приедет полиция. Ты все поняла?

Я кивнула, уронив слезинку. Повернувшись к маме, увидела, что она тоже смотрит на дом. Смотрит так, будто там поселились призраки. Только в этот миг, глядя на ее напряженное лицо, в котором напускная уверенность так и не сумела скрыть поселившийся в глубине глаз страх, я поняла ее истинные намерения. Поняла, почему мы здесь, зачем вернулись. Не оттого, что мама чувствовала себя обязанной это сделать, не из-за ее слабости. Мы вернулись, потому что она хотела доказать себе, что не боится его. Доказать себе, что она сильная и бесстрашная, что способна не убегать от проблем, как всегда это делала. Не прятаться от проблем, от него, не делать вид, что их не существует.

А теперь ей стало страшно. Так же страшно, как и мне.

– Пойдем, – сказала мама, распахивая дверцу. Я тоже вылезла, захлопнула дверь и обошла машину, глядя на крыльцо, на поскрипывающие от ветерка кресла-качалки, на тень, которую моя любимая магнолия отбрасывала на гамак, привязанный отцом к ее стволу несколько лет назад. Мы вошли внутрь; входная дверь издала громкий стон. Мама подтолкнула меня к лестнице, и я уже двинулась было в спальню, но голос заставил меня застыть, даже не поставив ногу на ступеньку:

– Вы где были?

Замерев на месте, я осторожно повернула голову и увидела, что отец сидит на диване в гостиной и смотрит на нас. В руке у него была бутылка пива, и он обдирал с нее пальцами влажную этикетку; на столике уже набралась целая кучка бумажных катышков. Рядом с ней были рассыпаны семечки. Отец был чистым, после душа, волосы аккуратно зачесаны назад, подбородок недавно побрит. И, похоже, приоделся – брюки цвета хаки, заправленная в них рубашка. В то же время он выглядел заметно уставшим. Даже, пожалуй, измученным. Кожа казалась обвисшей, глаза – запавшими, словно он несколько ночей не спал.

– Пообедали в городе, – ответила мама. – Решили, что девочкам нужно развлечься.

– Отличная идея.

– Вот только Хлоя неважно себя чувствует, – сказала мама, глядя на меня. – Боюсь, не подхватила ли чего.