Мерцание во тьме

– Нет, – я покачала головой, – она не была от него отчуждена. Они были счастливы вместе – во всяком случае, я так думала. Они казались счастливыми…

– А от вас не была? После приговора она пыталась покончить с собой. Притом, что у нее оставалось двое несовершеннолетних детей, во всем от нее зависевших.

В тот момент я осознала, что статья уже написана; ничего из сказанного сейчас мной не могло бы изменить ее сюжет. Хуже того, они собирались использовать мои собственные слова – слова психолога, слова дочери – для подкрепления собственных догадок. В качестве доказательств.

…Покинув сайт «Таймс», я открываю новое окно, но не успеваю начать печатать, как раздается трель и поверх экрана вываливается срочное новостное сообщение.

ОБНАРУЖЕНО ТЕЛО ОБРИ ГРАВИНО





Глава 12




Кликать на новости я даже не пытаюсь. Встаю из-за стола, закрываю ноутбук. Облако «Ативана» выносит меня из офиса прямо к машине. Я невесомо плыву над дорогой – через город, через свой район, через входную дверь, – пока не обнаруживаю себя на диване; голова тонет все глубже в подушках, а глаза буравят потолок.

В таком положении я и остаюсь до конца выходных.

Уже утро понедельника, а в доме все еще пахнет синтетическим лимоном от моющего средства, которым я субботним утром оттирала кухонную стойку от винных пятен. Все вокруг чистое – в отличие от меня самой. Я не принимала душ с самого «Кипарисового кладбища», забившаяся под ногти грязь от сережки Обри все еще видна. Корни волос сальные; когда я провожу сквозь них рукой, пряди так и остаются в одном положении, а не ниспадают со лба, как обычно. Перед работой обязательно надо помыться, вот только заставить себя не получается.

То, что ты сейчас ощущаешь, Хлоя, сродни посттравматическому синдрому. Беспокойство не уходит, несмотря на то, что непосредственная угроза миновала.

Само собой, давать советы куда легче, чем им следовать. Я чувствую себя ханжой, самозванкой, излагающей пациенту заученные наизусть рекомендации, которые сама же, будучи пациенткой, сознательно игнорирую. Телефон рядом со мной начинает вибрировать, ползет по мраморной поверхности стойки. Я бросаю взгляд на экран: одно новое текстовое сообщение от Патрика. Проведя по экрану пальцем, я изучаю текст.

С добрым утром, любимая. Ухожу на открытие конференции, большую часть дня отвечать не смогу. Хорошего тебе дня. Я уже соскучился.

Я касаюсь пальцами экрана, и слова Патрика снимают немного тяжести с моих плеч. Сама не могу объяснить, почему он на меня так действует. Такое чувство, будто он знает, что со мной сейчас происходит: я соскальзываю в воду, слишком уставшая, чтобы попробовать ухватиться за ветку над головой, а он – неожиданно протянувшаяся из ветвей рука, которая хватает меня за одежду и в самый последний момент вытягивает на берег, в безопасность.

Я отправляю ему ответ, возвращаю телефон на стойку, включаю кофеварку и отправляюсь в душ, где до упора выворачиваю ручку. Ступаю под горячую воду, тугой поток колет голое тело словно иголками. Позволяю душу какое-то время жечь себя, чтобы покраснела кожа. И стараюсь не думать про Обри, про найденное на кладбище тело. Не думать о ее коже – исцарапанной, грязной, покрытой личинками, собравшимися на трапезу. Не думать о том, кто ее нашел. Может, насморочный и запыхавшийся полицейский, так торопившийся спрятать найденную сережку в безопасности закрытого фургона… Или женщина в штанах цвета хаки – вот она перепрыгивает через канаву или участок с особенно разросшейся травой, и вопль застревает у нее в глотке, выходит наружу мокрым грудным кашлем…

Вместо всего этого я думаю о Патрике. О том, чем он сейчас занят, – входит в холодную аудиторию в Новом Орлеане, в руках у него, вероятно, пластиковый стаканчик с бесплатным кофе для делегатов; он окидывает взглядом ряды в поисках свободного места, на груди – бейджик с именем… Наверное, он легко там со всеми перезнакомится. Патрик кого угодно способен разговорить. В конце концов, он сумел за какие-то несколько месяцев превратить совершенно незнакомую и постоянно контролирующую собственные эмоции женщину в собственную невесту.

Впрочем, наше первое свидание организовала я. Хоть какая-то заслуга. В конце концов, это его визитка в тот день оказалась между страниц моей книжки. У меня был его телефон, у него моего не было. Смутно припоминаю, как сунула тогда книгу обратно в коробку на крыше машины, как потом переставила коробку в багажник и отъехала прочь, наблюдая в зеркале заднего вида, как он исчезает в дверях больницы Батон-Ружа. Помню, как подумала, какой он милый, да и симпатичный тоже. На визитке значилось фармацевтические продажи; это объясняло, как он там оказался. Мне еще подумалось, что он, может статься, оттого со мной и стал заигрывать – просто очередной клиент, очередной заработок…

Про визитку я не забыла и всегда знала, что она там, беззвучно взывает ко мне из угла комнаты. Я продержала ее там сколько смогла, пока три недели спустя не настал черед разбирать и эту коробку с книгами, последнюю из оставшихся. Помню, как доставала оттуда за корешки, пыльные и потрескавшиеся, по нескольку книг разом и ставила их на полки, пока в коробке наконец не осталась лишь одна. Я уставилась в пустую коробку, и глаза мои встретились с холодным бронзовым взглядом Девочки-птичницы на обложке. «Полночь в саду Добра и Зла». Наклонившись, я достала книгу, повернула корешком вниз. Мои пальцы пробежались по страницам, нащупали между ними щель, где и скрывалась визитка. Сунув туда большой палец, я распахнула книгу – и еще раз увидела его имя.

Патрик Бриггс.

Взяв визитку, я принялась постукивать по ней пальцами и задумалась. Телефонный номер глядел на меня с молчаливым вызовом. Я прекрасно понимала неприязнь своего брата к длительным отношениям, к тому, чтобы быть с кем-то слишком близким. С одной стороны, пример отца показал мне, что можно влюбиться в человека, толком его не зная, и я от этой мысли ночами заснуть не могла. Стоило мне заинтересоваться мужчиной, и я неизменно принималась гадать – а этот что скрывает? Чего он мне не говорит? В котором из шкафов, похороненные во мраке, скрываются его скелеты? Я была в ужасе от перспективы обнаружить те шкафы, понять их истинное содержимое – как содержимое шкатулки в шкафу моего отца.

С другой стороны, пример Лины научил меня, что можно полюбить кого-то и потерять его безо всякой причины. Найти самого лучшего человека, а потом однажды утром обнаружить, что он исчез, что его забрала чья-то грубая сила или злая воля. Что, если я тоже найду кого-то, самого замечательного, а его у меня заберут?

Не легче ли будет всю жизнь прожить одной?

Чем я уже не один год и занималась. Жила одна. Школу я окончила, толком не приходя в себя. Когда Купер уже отучился и я осталась предоставлена самой себе, на меня начали нападать в спортзале – крутые парни пытались подчеркнуть свою неприязнь к насилию по отношению к женщинам, тыкая кончиком ножа мне в предплечье, рисуя на коже зигзаги. «Это тебе за папашу», – шипели они, совершенно глухие к иронии происходящего. Помню, как я шла домой, а с пальцев, как воск со свечи, капала кровь – по всему городу тянулся алый пунктир, словно на пиратской карте. Сокровище там, где крестик. Помню, как я убеждала себя, что, если удастся поступить в университет, я смогу уехать из Бро-Бриджа. Уехать от всего этого.

Что я и сделала.

В университете Луизианы у меня были отношения с парнями, но ничего серьезного: пьяные обжимания в переполненном баре, потом мы незаметно ускользали вдвоем в комнату общежития; дверь я всегда оставляла чуть приоткрытой, так, чтобы доносились приглушенные звуки вечеринки. Стены дрожат от дешевой музыки, по коридору катятся смешки девичьих компаний, они хлопают по двери раскрытыми ладонями. А потом перешептываются и переглядываются, когда вы появляетесь из комнаты – взъерошенные волосы, расстегнутые джинсы. Заплетающаяся речь парнишки, которого я выбрала для себя несколько часов назад в результате вдумчивой проверки, целью которой было минимизировать риски как того, что он слишком ко мне привяжется, так и того, что решит убить меня в темном уголке собственной спальни. Значит, не слишком рослый, не слишком мускулистый. Если навалится сверху, я смогу его оттолкнуть. С приятелями (озлобленный одиночка – излишний риск), но не душа компании (слишком много постельных побед – тоже рискованно; такой склонен считать женское тело не более чем послушной игрушкой). И обязательно правильное количество выпитого – не слишком много, иначе стоять не будет, но ровно столько, чтобы слегка пошатывался и немного остекленели глаза. Правильное количество выпитого касалось и меня самой – уверенная в себе, чуть возбужденная и одновременно немножко приторможенная, реакции снижены ровно до такой степени, чтобы дать поцеловать себя в шею, не отдернувшись, но не настолько, чтобы утратить внимание, координацию, чувство опасности. Есть надежда, что наутро он моего лица уже не вспомнит; имени уж точно.

Так мне больше нравилось: анонимность – то самое, чего я была начисто лишена в детстве. Роскошь близости – чужое сердце бьется рядом с твоим, чужие пальцы переплелись с твоими – без риска испытать боль. Мои единственные относительно серьезные отношения закончились не лучшим образом; я была не готова к тому, чтобы встречаться. К тому, чтобы полностью доверять другому. Но, повторюсь, мне происходившее казалось нормальным. Я делала все это, чтобы заглушить одиночество, самим фактом чужого физического присутствия заставить собственное тело поверить, что оно не одно.

Хотя срабатывало почему-то прямо противоположным образом.

Окончив университет, я обрела в больнице друзей, коллег, общество, которым могла окружить себя в течение дня, а на ночь удалиться домой и возобновить привычную изоляцию. Какое-то время все это работало, но стоило мне открыть собственную практику, и я снова обнаружила себя в полном одиночестве. Дни и ночи напролет. К тому дню, когда снова взяла в руки визитку Патрика, я едва ли не месяц ни с одной живой душой словом не перемолвилась, если не считать редких эсэмэсок от Купа с Шэннон или звонков из маминой клиники с напоминанием о сроках очередного посещения. Я знала, что когда сквозь двери практики хлынет поток пациентов, ситуация изменится, но это все же не совсем то. Кроме того, смыслом моих бесед с пациентами будет помогать им, а не наоборот.

Карточка Патрика жгла мне руки. Помню, как я подошла к столу, села, откинулась на спинку стула. Взяла телефон и набрала номер. Звонки на другом конце длились так долго, что я почти уже дала отбой. Потом вдруг раздался голос:

– Это Патрик, я вас слушаю.

Я молчала – перехватило горло. Подождав несколько секунд, он попробовал еще раз:

– Алло?

– Патрик, – выговорила я наконец, – это Хлоя Дэвис.

От молчания на другом конце у меня упало сердце.

– Мы познакомились с месяц назад, – умоляюще произнесла я. – В больнице.


– Доктор Хлоя Дэвис, – отозвался он. Я прямо-таки услышала, как его губы растягиваются в улыбке. – Я уж думал, вы не позвоните.

– Я распаковывала вещи, – попыталась объяснить я, чувствуя, что пульс понемногу успокаивается. – Я… потеряла вашу карточку, вот только сейчас нашла, на самом дне коробки.

– Значит, переезд успешно завершен?

– Более или менее, – ответила я, обводя взглядом царящий в кабинете беспорядок.

– Это следует отметить. Как вы смотрите на то, чтобы чуть-чуть выпить?

Я еще никогда не принимала предложения выпить от незнакомцев; все полноценные свидания, на которых мне доводилось бывать, организовывали общие друзья. Руководствовались они самыми лучшими побуждениями, но истинным мотивом, как я понимала, служила неловкость, возникавшая всякий раз, когда я единственной в компании оказывалась без пары. Я заколебалась и почти уже придумала причину, чтобы отказаться. Вместо этого, словно губы мои двигались, не подчиняясь приказам мозга, я поняла, что отвечаю согласием. Не изголодайся я так в тот день по беседе, по хоть какому-то человеческому общению, телефонным звонком все и закончилось бы.

Только вышло по-другому.

Час спустя я сидела в баре ресторана «Ривер Рум» и крутила в пальцах бокал вина. Сидевший рядом на барном стуле Патрик внимательно изучал мой силуэт.

– Что такое? – спросила его я, полуосознанным движением поправляя прическу. – У меня что-то в зубах застряло?

– Нет… – Он рассмеялся, отрицательно качая головой. – Просто… просто не могу поверить, что сейчас сижу здесь. Рядом с вами.

Я тогда тоже взглянула на него, пытаясь разгадать, что скрывается за этими словами. Обычный флирт или нечто более зловещее? Перед свиданием я – само собой – «загуглила» Патрика Бриггса, и вот сейчас узнаю, проделал ли и он ту же штуку. Поиск по имени ничего особенного не обнаружил, только его страничку в «Фейсбуке» с разносортными фотографиями. Со стаканом виски на крыше разнообразных модных баров. С клюшкой для гольфа в одной руке и запотевшей банкой пива в другой. Сидя на кушетке, нога на ногу, с младенцем на коленях – согласно подписи, сыном его лучшего друга. Еще я нашла его профиль в профессиональной соцсети, подтверждавший, что он работает в фармацевтических продажах. И упоминание в газетной заметке от 2015 года, где значилось время, показанное им в Луизианском марафоне: четыре часа девятнадцать минут. Все очень среднее, совершенно невинное, чуть ли не скучное. Ровно то, что мне нужно.

Вот только если он тоже меня «загуглил», то должен был узнать больше. Куда больше.

– Итак, – сказал Патрик, – доктор Хлоя Дэвис, расскажите о себе.

– Знаете, вовсе незачем всякий раз звать меня так. Доктор Хлоя Дэвис. Звучит очень формально.

Он улыбнулся, отпил немного виски.

– Как же мне в таком случае вас звать?

– Хлоя, – ответила я, глядя прямо на него. – Просто Хлоя.

– Договорились. Итак, Просто Хлоя… – Я со смехом шлепнула его по руке тыльной стороной ладони. Он улыбнулся в ответ. – Ну серьезно, расскажите о себе. Я сижу тут, выпиваю с незнакомкой… Хотя бы убедите меня в том, что не представляете опасности.

Я почувствовала, что по коже побежали колючие мурашки, заставляя волоски на руках встать дыбом.

– Я родилась в Луизиане, – начала я, осторожно пробуя воду. Патрик никак не отреагировал. – Не в самом Батон-Руже – в небольшом городке примерно в часе отсюда.

– А я вот коренной батонружец, – провозгласил он, чуть наклонив к себе свой стакан. – И как же вас к нам занесло?

– Я здесь училась. У меня степень университета Луизианы.

– Внушает.

– Благодарю.

– Как насчет ревнивых старших братьев, о которых мне лучше знать заранее?

У меня снова упало сердце; все эти фразы могли быть невинным флиртом, но могли также означать, что этот человек хочет выманить у меня правду, о которой сам прекрасно осведомлен. Сразу же нахлынули воспоминания обо всех моих неудачных первых свиданиях, когда я вдруг осознавала – тот, с кем я веду ни к чему не обязывающую беседу, уже знает все, что требуется. Некоторые спрашивали напрямую – «вы ведь дочка Дика Дэвиса, верно?» – а в глазах у них светилась жажда подробностей. Другие нетерпеливо выжидали, барабаня пальцами по столу, пока я говорила о чем-то еще, – можно подумать, я жду не дождусь возможности сообщить, что у меня общая ДНК с серийным убийцей.

– Откуда вы знаете? – спросила я как можно беззаботней. – Оно что, так в глаза бросается?

Патрик пожал плечами.

– Да нет, – сказал он, снова поворачиваясь к бару. – Просто у меня тоже была младшая сестренка, и уж я-то точно был ревнивым. Помнил любого из парней, кто хоть раз на нее глянул. Черт возьми, будь вы ею, я сейчас наблюдал бы за вами из уголка этого самого бара.

Как я выяснила на одном из последующих свиданий, Патрик действительно меня не «гуглил». Моя паранойя насчет его вопросов была именно паранойей, и ничем иным. Он вообще никогда не слыхал ни про Бро-Бридж, ни про Дика Дэвиса и пропавших девочек. Когда все случилось, ему было всего семнадцать и он особо не интересовался новостями. Могу вообразить, как его мать старалась оградить его от всего этого точно так же, как моя – меня. Я рассказала ему обо всем однажды вечером, когда мы валялись на диване у меня в гостиной; не знаю точно, чем был обусловлен выбор момента. Наверное, я поняла, что рано или поздно нужно будет во всем признаться. Эта правда обо мне, о моем прошлом должна была стать тем решающим – да или нет – моментом, который определит нашу совместную жизнь, наше будущее или же его отсутствие.

Так что я просто начала говорить, наблюдая за тем, как морщинки у него на лбу делаются все глубже с каждой минутой, с каждой мрачной подробностью. Я рассказала ему все: про Лину, про фестиваль, про то, как отца арестовали прямо у нас в гостиной, про слова, которые он произнес, прежде чем его вытолкали в ночь. Рассказала про то, что видела в окно спальни – про отца и лопату, – и про то, что дом, где я провела детство, так и стоит там до сих пор пустой. Оставленные в Бро-Бридже воспоминания о моем детстве, превратившиеся в настоящий колдовской дом, обитель призраков, место, мимо которого детишки несутся, затаив дыхание, чтобы ненароком не вызвать духов, которые наверняка там водятся. Рассказала про сидящего в тюрьме отца. Про признание вины и последовательные пожизненные сроки. Про то, что не видела его и не разговаривала с ним двадцать лет. К тому моменту я уже совершенно собой не управляла; воспоминания просто лились из меня, словно пахучие внутренности из выпотрошенной рыбы. Я и не представляла себе, сколь важно было все это из себя выпустить, как оно отравляло меня изнутри.

Когда я закончила, Патрик молчал. Я смущенно потеребила вылезшую из диванной обивки нитку.

– Просто решила, что тебе все это следует знать, – произнесла я, опустив голову. – Если мы собираемся и дальше, ну, встречаться или вроде того. Но я прекрасно тебя пойму, если тебе все это покажется слишком. Если оно тебя отпугнет, поверь, я не стану…

Тут я почувствовала его ладони у себя на щеках, как они легонько поднимают мою голову, чтобы наши взгляды встретились.

– Хлоя, – сказал он мягко. – Это ничуть не слишком. Я люблю тебя.

Потом Патрик объяснил мне, что понимает мою боль; не в том искусственном смысле, в котором друзья и родственники претендуют на понимание того, через что тебе пришлось пройти, но в самом непосредственном. В семнадцать лет он потерял сестру; она тоже пропала, в тот же самый год, что и девочки из Бро-Бриджа. На одно ужасное мгновение в моем сознании вспыхнуло отцовское лицо. А за пределами города он не убивал? Не мог отправиться в Батон-Руж, всего в часе езды, чтобы совершить еще одно убийство? Я вспомнила Тару Кинг, еще одну пропавшую девочку, которая отличалась от остальных. Разрыв шаблона. Та, что не укладывалась в схему – и оставалась загадкой десятилетия спустя. И хотя Патрик отрицательно покачал головой, в подробности он вдаваться не стал, назвал лишь имя. Софи. Ей было тринадцать.

– Что случилось? – спросила я наконец еле слышным шепотом. Я молилась про себя, чтобы ответ существовал, чтобы я получила надежное подтверждение – отец этого сделать не мог. Но такого не случилось.

– Мы не знаем, – ответил он. – Вот что хуже всего. Вечером она была у подружки в гостях, домой возвращалась уже в темноте. Каких-то несколько кварталов, она там множество раз ходила. И до той ночи ничего с ней не случалось.