Мерцание во тьме

Я кивнула, представляя себе Софи, идущую одну вдоль заброшенной дороги. Как она выглядела, я понятия не имела, поэтому ее лицо оставалось как будто в тени. Лишь тело. Тело девочки. Тело Лины.

…Моя кожа уже пылает, она сделалась противоестественно алой, и я пальцами ног нащупываю коврик рядом с душем. Завернувшись в полотенце, прохожу в свой гардероб, перебираю пальцами блузку за блузкой, пока наконец не останавливаю выбор на произвольной вешалке, пристроив ее на дверную ручку. Уронив полотенце на пол, я принимаюсь одеваться, в памяти всплывают слова Патрика. Я люблю тебя. Я и не представляла себе, как жажду услышать эти слова, сколь ярким было их отсутствие в моей жизни до того мгновения. Когда Патрик произнес это спустя всего лишь месяц ухаживаний, я какую-то секунду рылась в голове, пытаясь вспомнить, когда слышала их в последний раз, когда их произносили ради меня, одной лишь меня.

Так и не вспомнила.

Прохожу в кухню, наливаю кофе в свою дорожную кружку с крышкой, скребу ногтями все еще влажные волосы в надежде, что это поможет им высохнуть. Можно было подумать, что странное совпадение между мной и Патриком вобьет между нами клин – мой отец похищал девочек, его сестру похитили, – но произошло прямо противоположное. Оно нас сблизило, связало непроизнесенными вслух словами, как узами. Патрик словно заявил на меня права, но в хорошем смысле. Он стал обо мне заботиться. В том же, надо полагать, смысле, в котором права на меня предъявлял Купер, поскольку оба понимали, как это опасно – быть женщиной. Оба понимали, что такое смерть и как быстро она может тебя забрать. Сколь нечестным образом способна завладеть очередной жертвой.

И еще оба понимали меня. Отчего я такая, какая есть.

Направляюсь к дверям – в одной руке кофе, в другой сумочка – и выхожу наружу, во влажный утренний воздух. Просто удивительно, что со мной способна сделать единственная эсэмэска от Патрика – как мысли о нем меняют мое настроение, мой взгляд на жизнь. Я чувствую прилив сил, словно душ смыл не только грязь из-под ногтей, но и связанные с ней воспоминания; впервые с того момента, как я увидела изображение Обри Гравино на экране телевизора, нависшее надо мной ощущение неминуемой угрозы практически испарилось.

Я начинаю чувствовать себя нормально. Чувствовать безопасность.

Я сажусь в машину и завожу мотор; дорога до работы знакома до автоматизма. Радио не включаю, зная, что не устою перед искушением найти новостной выпуск и узнать малоприятные подробности насчет обнаруженного тела Обри. Мне не нужно их знать. Я не хочу. Вероятно, эта новость появилась на первых полосах, пропустить ее не получится. Но я пока что хотела бы остаться чистой. Подъехав к офису, открываю входную дверь, внутри горит свет – регистраторша уже здесь. Войдя в приемную, я разворачиваюсь к ней, ожидая, как обычно, увидеть на ее столе большой стакан кофе из «Старбакса», услышать ее мелодичное приветствие.

Но вижу совсем другое.

– Мелисса, – говорю я, застыв на пороге. Она стоит посреди офиса, ее щеки покрыты красными пятнами. Она плакала. – С тобой все в порядке?

Мелисса трясет головой – «нет» – и прячет лицо в ладонях. Я слышу, как она шмыгает носом, потом начинает подвывать, не отнимая рук от лица; слезы просачиваются между пальцами и капают на пол.

– Какой ужас, – говорит она, снова тряся головой, еще и еще. – Вы видели новости?

Я чуть расслабляюсь и выдыхаю. Она говорит про тело Обри. На долю секунды я чувствую раздражение. Я не хочу сейчас про это разговаривать. Я хочу оставить это в прошлом, забыть о нем. Шагаю мимо нее вперед, к двери своего кабинета.

– Да, видела, – говорю, вставляя ключ в замок. – Ты права, это ужасно. Но по крайней мере у родителей теперь есть определенность.

Она отнимает ладони от лица и озадаченно на меня смотрит.

– Тело, – уточняю я. – Они все-таки его нашли. Так не всегда бывает.

Мелисса знает про моего отца, про мое прошлое. Знает про девочек из Бро-Бриджа и про то, как их родителям так и не довелось увидеть тела. Если взвешивать убийства на рычажных весах, предположительная смерть окажется на самом конце шкалы. Нет ничего хуже отсутствия ответов, отсутствия определенности. Неуверенность – несмотря на то, что все улики явно указывают на реальность того, о чем вы и сами в глубине души знаете, но в отсутствие тела неспособны себя убедить. Всегда остается лоскуток сомнения, осколок надежды. Но фальшивая надежда куда хуже, чем ее полное отсутствие.

Мелисса снова шмыгает носом:

– Вы это… вы это про что?

– Про Обри Гравино, – говорю я резче, чем хотелось бы. – Ее тело обнаружили в субботу на «Кипарисовом кладбище».

– А я не про Обри, – медленно произносит она.

Я поворачиваюсь к ней – теперь уже и сама с искаженным лицом. Ключ все еще в замке, но я его не провернула. Рука вяло зависла в воздухе. Мелисса подходит к журнальному столику, берет черную коробочку пульта и направляет на вмонтированный в стену телевизор. Обычно я прошу, чтобы в приемные часы телевизор был выключен, но сейчас она включает его, экран оживает, и на нем обнаруживается еще один ярко-красный заголовок.

СРОЧНО: В БАТОН-РУЖЕ ПРОПАЛА ЕЩЕ ОДНА ДЕВОЧКА





Над полосой бегущей строки – новое девичье лицо. Я вглядываюсь в черты. Песочного цвета волосы скрывают голубые глаза и такие же светлые ресницы; белая, словно фарфоровая кожа усыпана неяркими веснушками. Белизна ее лица завораживает – кожа словно у куклы, прикоснуться страшно, – но тут я резко выдыхаю и роняю руку.

Я узнала ее. Эта девочка мне знакома.

– Я про Лэйси, – говорит Мелисса, глядя в глаза девочке, три дня назад сидевшей перед ней в этой самой комнате; по щеке ее катится слеза. – Лэйси Деклер пропала.





Глава 13




Робин Макгилл была второй девочкой моего отца, его сиквелом. Она была тихой, немногословной, бледной и тоненькой, словно тростинка, а в сочетании с волосами ярко-закатного цвета больше всего напоминала ходячую спичку. На Лину Робин не походила ни в каком доступном воображению смысле, но это ничего не значило. И не спасло ее. Потому что спустя три недели после исчезновения Лины пропала и Робин.

Страх, последовавший за ее исчезновением, был вдвое больше того, что последовал за Линой. Если пропала одна девочка, причин тому можно найти множество. Бродила рядом с болотом, поскользнулась и утонула, а тело утянули вглубь челюсти существа, скрывавшегося под самой поверхностью. Несчастный случай, но не убийство. Может быть, в преступлении виновата ревность – девочка дразнила многих мальчиков, и одного из них дразнить не следовало. Или попросту забеременела и сбежала – эта теория витала над городом, густая и вонючая, словно болотный туман, до тех пор пока на экранах телевизоров не замелькало лицо Робин, – и уж про нее-то каждый знал точно, что она не беременела и не убегала. Робин была умницей и книжным червем, держалась сама по себе и никогда не носила платьев короче чем до середины лодыжек. Пока не исчезла Робин, я и сама была склонна верить всем этим теориям. В сбежавшей несовершеннолетней девочке не было ничего такого уж невероятного, особенно если речь шла о Лине. И потом, такое уже случалось. С Тарой. Для такого городка, как Бро-Бридж, убийство казалось куда менее уместным.

Но когда за месяц пропадают две девочки, это уже не совпадение. Не несчастный случай. Не стечение обстоятельств. Это свидетельство коварства, расчета, и куда страшней всего, с чем нам до той поры доводилось сталкиваться. Всего, что мы считали возможным.

…Исчезновение Лэйси Деклер – не совпадение. Я это собственным нутром чувствую. Чувствую так же, как и двадцать лет назад, когда увидела в выпуске новостей лицо Робин; прямо сейчас, стоя в собственном офисе, глаза в глаза с веснушчатой Лэйси, я ощущаю себя как в двенадцать лет, когда выхожу в подступающих сумерках из школьного автобуса, привезшего меня домой из летнего лагеря, и бегу к дому по пыльной дорожке. Я вижу отца, который ждет меня на крыльце, присев на корточки, и бегу к нему навстречу, хотя следовало бы улепетывать прочь. Страх сжимает меня, словно рука у горла.

Кто-то вышел на охоту. Снова.


– Вы сами-то в порядке? – Голос Мелиссы встряхивает меня, выводит из ступора. Она смотрит прямо на меня, черты лица едва различимы сквозь встревоженность. – Что-то вы побледнели…

– В порядке, – киваю я. – Просто… воспоминания нахлынули, сама понимаешь.

Она тоже кивает; знает, что уточнения не требуются.

– Можешь отменить на сегодня все приемы? – спрашиваю я. – А потом отправляйся домой. Отдохни.

Она снова кивает, на этот раз с облегчением, потом бредет к столу и надевает на голову гарнитуру. Я поворачиваюсь к телевизору и, взяв пульт, добавляю звука. Комнату постепенно заполняет голос ведущего новостного выпуска, сперва тихий, потом очень громкий.

«Для тех, кто только что к нам присоединился, – пришло сообщение, что в окрестностях Батон-Ружа, Луизиана, пропала еще одна девочка, вторая за неделю. Повторяю, мы можем подтвердить, что через два дня после того, как первого июня на «Кипарисовом кладбище» было обнаружено тело Обри Гравино, поступило сообщение об исчезновении еще одной девочки, на этот раз пятнадцатилетней Лэйси Деклер, также из Батон-Ружа. Наш собственный корреспондент Анджела Бейкер находится сейчас в школе «Магнет», Батон-Руж. Анджела?»

Камера уходит прочь от стола ведущего, лицо Лэйси исчезает с экрана. Я вижу перед собой школу в каких-то нескольких кварталах от собственного офиса. Женщина-репортер кивает в камеру, нажимает пальцем на свой наушник и начинает говорить.

«Спасибо, Дин. Я нахожусь в школе «Магнет» Батон-Ружа, Лэйси Деклер оканчивает здесь девятый класс. Мама Лэйси, Джанин Деклер, рассказала полиции, что забрала Лэйси из школы в пятницу утром после тренировки, чтобы отвезти ее на прием к специалисту совсем неподалеку».

У меня перехватывает дыхание; я бросаю взгляд на Мелиссу, пытаясь понять, расслышала ли она; только она не слушает, а разговаривает по телефону и одновременно стучит по клавишам ноутбука, перенося назначенных на сегодня пациентов. Мне не слишком приятно лишать ее заработка почти за целый день, но я даже вообразить не могу, как стану сегодня кого-то принимать. Будет нечестно брать с них деньги за время, которое я на них не потрачу. Не смогу. Поскольку мысли мои будут витать где-то еще. Я буду думать про Обри, Лэйси и Лину.

Снова гляжу на экран.

«После приема Лэйси должна была отправиться пешком к подруге, чтобы провести у нее уик-энд, но так у нее и не появилась».

Камера переключается на женщину – согласно титрам, это мать Лэйси. Она рыдает в экран, объясняя, что подумала, будто Лэйси выключила телефон, как она зачастую делает. «Она не такая, как другие дети, которых от «Инстаграма» не оторвать. Лэйси время от времени нужно отключиться. Она очень чувствительная». Мать вспоминает, как обнаруженное тело Обри послужило ей катализатором, чтобы официально объявить о пропаже дочери, и, как это характерно для женщин, чувствует необходимость защитить себя, доказать всему миру, что она хорошая и внимательная мать. Что она ни в чем не виновата. Я слушаю, как она всхлипывает – «мне и в страшном сне не могло присниться, что с Лэйси что-то случилось, иначе я тут же заявила бы о ее исчезновении…» – когда на меня обрушивается осознание: Лэйси ушла с приема в пятницу днем, с приема, который вела я, но так и не появилась там, где ей следовало. Выйдя из моей двери, она исчезла; следовательно, этот офис, мой офис – последнее место, где ее видели живой, а я сама – тот последний человек, кто ее видел.

– Доктор Дэвис?

Я оборачиваюсь. Голос принадлежит не Мелиссе, которая стоит у себя за столом, уставившись на меня и сжимая в руке гарнитуру. Голос низкий, мужской. Я стреляю глазами в сторону дверного проема и понимаю, что сразу за дверью стоят двое полицейских. Я судорожно сглатываю.

– Да?

Они одновременно шагают внутрь, и тот, что слева, пониже ростом, поднимает руку с жетоном.

– Меня зовут детектив Майкл Томас, а это мой коллега, Колин Дойл, – говорит он, дергая головой в сторону крупного мужчины справа. – Мы хотели бы поговорить с вами об исчезновении Лэйси Деклер.





Глава 14




В полицейском участке было жарко – до неприятности жарко. Помню, что по всему кабинету шерифа были расставлены миниатюрные вентиляторы, гонявшие во всевозможных направлениях затхлый воздух, и наклеенные на стол шерифа разноцветные бумажки для записей трепетали под теплым ветерком. Угодившие под перекрестный обстрел короткие прядки у меня на висках щекотали мне щеки. На шее шерифа Дули одна за другой проступали капли влаги и впитывались в воротник, оставляя темные мокрые пятна. Первый осенний день уже почти миновал, но жара все еще оставалась невыносимой.

– Хлоя, детка, – сказала мама, сжимая мои пальцы потной ладонью, – пожалуйста, покажи шерифу то, что показала мне сегодня утром.

Я опустила взгляд на шкатулку у себя на коленях, чтобы не встречаться с ним глазами. Не хотела я ему показывать. Не хотела, чтобы он знал то, что знаю я. Чтобы увидел то, что видела я, то, что находится в шкатулке, – поскольку как только он увидит, всему конец. Все необратимо изменится.

– Хлоя.

Я подняла глаза на шерифа, который наклонился сейчас ко мне поверх стола. Голос у него был глубокий и грубый, но и ласковый при этом тоже – наверное, из-за тягучего южного акцента, его ни с чем не спутать; каждый звук густой и медленный, точно капля патоки. Он смотрел на шкатулку у меня на коленях, старинный деревянный ящичек, где мама хранила свои серьги и оставшиеся от бабушки брошки, пока отец на прошлое Рождество не подарил ей новую. Внутри была фигурка балерины; когда открываешь крышку, она начинала вращаться, танцевать под негромкий позвякивающий мотив.

– Не бойся, радость моя, – сказал он, – ты все правильно делаешь. Просто расскажи мне обо всем с самого начала. Где ты нашла эту шкатулку?

– Мне сегодня утром было скучно, – начала я, крепче прижав ее к животу и ковыряя ногтем расщепившуюся древесину. – На улице жара, наружу мне не хотелось, вот я и решила поиграть с косметикой, прическу себе накрутить, все такое…

На моих щеках выступил румянец, но и мама, и шериф сделали вид, будто ничего не замечают. Я всегда вела себя по-мальчишески и предпочитала активные игры с Купером во дворе возне с прической, но после той самой встречи с Линой стала обращать внимание на такие свои свойства, которыми раньше совершенно не интересовалась. На то, как выпирают ключицы, если зачесать волосы назад, или как губы кажутся более пухлыми, когда хорошенько намажешь их ванильным бальзамом. Тут я выпустила шкатулку из рук и вытерла рот предплечьем, внезапно осознав, что бальзам-то никуда не делся.

– Я понял, Хлоя. Продолжай.

– Ну, я пошла к маме с папой в спальню, стала копаться в шкафу… Но я ничего такого не искала, – добавила я, кинув взгляд на маму. – Честное слово, просто думала взять косынку или что-то такое, волосы подвязать, и тут вижу твою шкатулку с бабушкиными заколками…

– Все в порядке, детка, – прошептала она, по ее щеке скатилась слеза. – Я не сержусь.

– Ну я и взяла ее, – сказала я, снова опустив взгляд на шкатулку. – И открыла.

– И что ты увидела внутри? – спросил шериф.

У меня задрожали губы, и я снова прижала шкатулку к себе.

– Я не ябеда, – прошептала я, – и не хочу никому неприятностей.

– Нам просто нужно знать, что в шкатулке, Хлоя. О неприятностях речи пока что нет. Давай глянем, что там, а потом уже будем решать.