Мекленбургский дьявол

– Истинно так, государь. Я рассудил, что ладьи не больно для лошадок подходят, и велел оставить их у наших. Единственно, велел седла с упряжью с собой взять.

– А вот это правильно! Коней тут в большом избытке, так что безлошадными не останетесь. Я распоряжусь, чтобы вам лучших дали. Что с доспехами?

– По-разному, – уклончиво ответил Иван Гаврилович, – панцири мало у кого есть, все больше тягиляи, а кто и вовсе в овчинке…

– Этого добра у нас тоже хватает. Возьмете в арсенале, и чтобы снарядились не хуже, чем моя избранная тысяча. То же касается сабель и луков. Кто умеет – пусть берут. С пистолями тут похуже, но и они есть.

– Благодарствую, государь, – поклонился обрадованный воевода. – Ото всех наших ратных.

Понять его можно. Хороший доспех из кольчуги и шлема плюс булатная сабля да боевой конь в придачу стоят как иная деревенька. Так что даже если откликнувшиеся на зов дворяне больше ничего в походе не добудут, и то не зря сходили. А добычи ожидается немало.

– Пойдете в корволант, сиречь ертаул[25] к Михальскому. Ему приказано собрать здесь, в Кафе, летучий полк не меньше чем в тысячу сабель, лучше – конечно, больше, но тут уж как получится. Всех, кого можем, туда пихаем: и драгун, и рейтар, и казаков, и черкесов. Вот ты сам и твои две сотни к нему под начало встанете.

Воевода было дернулся, желая начать судить, нет ли тут порухи его чести, но заметив, как мгновенно потяжелел мой взгляд, тут же вспомнил о запрете местничества. Выдохнул и молча склонил голову.

– Мастера копейного конного боя среди твоих дворян есть?

– Пара удальцов найдется, – как-то не очень уверенно отозвался Бобрищев-Пушкин.

– Этих выдели особо и Михальскому доложи. Коней им выдать самых сильных да резвых. Пусть остальных обучат по мере возможности. Надобно хоть несколько десятков копейщиков для первой линии собрать, крепко бить смогут.

– Понял, государь. Спроворим. Я ино в старопрежние года и сам на копейцах в поле бился.

– Тем лучше. Тогда сам и возьмись. Вернусь из похода, лично спрошу! Не оплошай!

Еще одним сюрпризом стало появление Первушки Анциферова, робко выглядывающего из-за спины остальных прибывших.

– Ты только посмотри, какие люди к нам пожаловали! – воскликнул я, когда дошла очередь до дьяка.

– Виноват, ваше величество! – без лишних прелюдий рухнул на колени бывший наставник царевича. – Вели меня казнить, ибо мне жизнь не мила!

– Легко хочешь отделаться! – строго посмотрел я на согнувшегося в три погибели Первака.

– Все приму – дыбу, плаху, узилище, токмо не вашу немилость!

– Угу, но желательно в июле и желательно в Крыму! – не смог удержаться я от усмешки.

– Так август же? – немного приподнял голову дьяк.

– Ты мне лучше вот что расскажи: как ты, сукин сын, ухитрился царевича проворонить?

– Виноват я кругом, – повинился Анциферов. – Думал, что государь Дмитрий Иоаннович умаялся да спать лег, да и сам прикорнул ненароком. А как проснулся, их с Петькой и след простыл. Кинулся в погоню, да где там! Караван ваш ушел уже.

– И что же ты делать стал?

– Да что ж тут поделаешь. Отписал боярину Вельяминову, что приключилось, да и отправил. А сам подумал, пока меня в железа не заковали, что двум смертям не бывать, нашел лодочку малую, да и поплыл следом за вашей царской милостью.

– Ишь ты!

– Рассказать не смею, – продолжил приободрившийся Первушка, – сколько горестей я на сем пути претерпел. Глад, холод, а пуще всего муки совести. Денно и нощно молился я Пресвятой Богородице, чтобы помиловала меня грешного!

– И как?

– Трижды грабили меня лихие люди, дважды хотели похолопить, из ества было лишь то, что Христа ради пожалуют…

– Понятно. Дальше что делать думаешь?

– Что бы ваше величество ни повелели, за все возьмусь!

– Ладно. Найдется тебе дело. Найдешь боярского сына Михаила Рожкова. Под его опекой находятся дети, из полона освобожденные. Примешь их у него, будешь за них отвечать. Накормишь, напоишь, обогреешь. И помни, случится что с ними, спрошу за все сразу!

– Все сделаю, – часто-часто закивал дьяк. – Жизни не пожалею!

– Ладно, ступай. Хотя погоди… шахматы потерял, поди?

– Нет! – расплылся в улыбке Анциферов. – Уберег! Как меня не били – не отдал!

– Ну, иди уже. Дети ждут, – махнул я рукой, после чего обернулся к Михальскому. – Как ты думаешь, сильно врет?

– В меру, – пожал плечами телохранитель.

– Тогда ладно. Все-таки хорошо, что я дочку воеводы отослал. Не представляю, как бы я ему в глаза смотрел, если бы…


На это Корнилий ничего мне не ответил, лишь высоко поднял брови, как бы показывая, что в этот раз Господь отвел.

Еще одним крайне необходимым мероприятием стало торжественное богослужение в честь Успения Пресвятой Богородицы, которое по моему приказу все же провел здешний митрополит Серафим, а вместе с ним все священники, которых только смогли собрать люди Михальского. Получилось, может, и не так благолепно, как в храмах Московского Кремля, но большинство из присутствующих и такого не видели, а потому прошло все весьма торжественно и душевно.

Потом, как водится, был пир, но перед тем выплата наградных. Все имевшиеся налицо ратники от казаков до матросов и даже только что прибывшие тульские дворяне получили по рублю и двенадцать алтын серебром. Местными монетами, разумеется. По весу. Начальным людям, конечно, больше в зависимости от чина и звания.

Стоит ли говорить, что подобная щедрость пришлась моим воякам по вкусу куда больше, чем молитва. Почти одновременно на площадь выкатили несколько бочек вина, из которых тут же вышибли днища. И каждый, получивший награду, тут же подходил к бочке, где профосы под наблюдением офицеров тут же щедро наливали каждому в свою посудину десятериковый ковш[26] местного красного вина, которого мы в Кафе взяли куда как много, так что нечего скаредничать, иной раз надо войско повеселить!

Тут же на широких столах разложили и свежеиспеченный хлеб, и вареную говядину, и запеченную на углях баранину, и распаренную кашу, куда уж без нее, щедро сдобренную маслом, изюмом, курагой и черносливом.

– Глянь-кась, – блаженно сощурился Ванька Кистень, в два глотка ополовинив доставшуюся порцию. – И Господу помолился, и денег спроворил, и душу обжег! А главное, все разом. – Ухватив жирный кусок мяса, уложил его на лепешку и принялся с наслаждением жевать, запивая дареным вином.

– Видать, не часто вас царь так за верную службу награждает? – ухмыльнулся оказавшийся рядом Митька Лунь.

– Это точно, – ухмыльнулся бывший разбойник. – За прежние службы меня только если дыбой могли пожаловать, а то сразу виселицей!

– Эх, хорошо, но мало! – мечтательно протянул кто-то из охотников.

– Ништо, – многозначительно заметил, хитро подмигнув товарищам, Кистень. – Ближе к ночи найдем, чем добавить!



Пока шел молебен, мои мальчишки и их новые товарищи находились рядом со мной. Судя по всему, они успели отвыкнуть от долгих служб, но тут, как говорится, положение обязывает! Но едва все закончилось, настало время давно назревшего разговора.

– Значит, так, Дмитрий, – без обиняков обратился я к сыну, как только мы вернулись во дворец. – В этот поход я вас с Петькой не возьму!

– Но почему?! – воскликнул царевич, уже примерявший в своих мечтах на себя шляпу флибустьера – «грозы южных морей».

В принципе, тут я был сам виноват. Имел глупость рассказать мальчишкам про серебряные и золотые караваны, идущие в Испанию из Америки, и как их ловко грабят всяческие корсары и буканьеры. В сущности, ничего не придумал, а вольно пересказал своему отпрыску «Одиссею капитана Блада», стараясь лишь не допускать явных анахронизмов. Все-таки до восстания Монмута[27] еще лет пятьдесят, если я, конечно, ничего не путаю.

– Потому что я так сказал! Дело это опасное, и рисковать никак нельзя. Если со мной что-нибудь случится, ты должен уцелеть и унаследовать мою корону и трон. И не только в Москве. Поэтому остаешься здесь, и точка! Приглядывать за тобой будут фон Гершов и Михальский. Слушаться их, как меня, понял?

– Да, государь, – опустил голову Митька.

– Кстати, всех касается! – строго посмотрел я на остальных воспитанников нашего детдома.

То есть Николку Рожкова и его названых братьев с сестрой, усыновленных Михаилом. Теперь они составляют свиту моего сына. Этим возражать и в голову не пришло, что никак нельзя сказать о Петьке. Судя по упрямому выражению на лице этого мелкого прохиндея, он уже что-то задумал.

– Если вашему величеству будет благоугодно выслушать мой совет, – негромко заметил наблюдавший за этой сценой Корнилий, – то вам не следует отправляться в эту экспедицию.

– И ты, Брут? – вздохнул я в ответ.

– Я не обсуждаю ваше решение, но, черт возьми, зачем вам заниматься этим лично?

– Если не я, то кто?

– Мне кажется, что Петерсон справился бы не хуже.

– Скажи, ты знаешь, кем был Ян до того, как поступил ко мне на службу?

– Полагаю, моряком. А что?

– В том-то и дело, простым моряком. Он никогда не воевал, если не считать схватки с Юлленшерном, когда он потерял «Благочестивую Марту». Абордаж, пушечные залпы это все не его стихия.

– Но, кажется, он недурно управлял «Святой Еленой» в бою?

– Разве? – с иронией посмотрел я на своего телохранителя.

– Ну да, – вынужден был признать литвин. – Командовали кораблем вы, но ведь он и его люди управляли парусами!

– Вот именно. Мы с ним дополняем друг друга. И один без другого ничто!

– Ну, не знаю. Если мы потеряем галеас, это будет неприятность, если вас – катастрофа.

– Вот поэтому ты и останешься с царевичем. Если со мной что-то случится, вы с фон Гершовым должны отвезти его в столицу и посадить на престол.

– Вы полагаете, двум чужеземцам это под силу?

– Я полагаю, что Вельяминов крепко держит Москву. Втроем вы справитесь.

– Не самый подходящий момент для подобного разговора, государь, но почему вы так уверены в Вельяминове?

– О чем ты?

– Разве он не предал в свое время Годунова? А ведь они родственники.