Медвежья пасть. Адвокатские истории
Часть 20 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Вы будете стоять на том, что не знаете секретаря, бухгалтера и директора? Это может настроить суд против вас.
— А вот здесь, я думаю, потребуется ваша помощь. Вам надо собрать на меня хорошие характеристики с предыдущих мест работы. А на суде вы обрисуете ситуацию с отцом, сделав акцент на том, что я не мошенник и не агрессивный член общества, а обычный человек, попавший в сложную ситуацию. А раз я не профессиональный мошенник, то и нюансов могу не помнить.
— Говоря спортивным языком, вы решили занять глухую защиту: ничего не отрицаю, но ничего и не помню. Что ж, дело ваше.
Адвокат считал, что это не совсем правильная тактика, и сказал об этом Михаилу. Но спорить с клиентом не стал. Сейчас обвиняемому нужна была больше моральная поддержка, чем пустые споры.
Михаил держался достойно, на тюремные порядки не жаловался, с благодарностью принимал продукты и шоколад, даже иногда шутил. И спокойно ждал, чем все закончится. Главное, что отец здоров, семья в безопасности.
В итоге сценарий защиты, предложенный Михаилом, был благосклонно принят судом, и срок оказался небольшим: 4 года в колонии общего режима. Обжаловать приговор он не захотел и, отсидев 2 года, вышел на свободу.
Директор и бухгалтер к уголовной ответственности привлечены не были. А овощной магазинчик так и стоит на прежнем месте и торгует полусгнившими апельсинами и перезрелыми бананами.
* * *
Больше со своим клиентом Алексей Ходорковский не общался. Но присущее человеку любопытство напомнило ему об цэтой истории в 2009 году. Он встретился в казенных коридорах со следователем, который вел дело Якиманского. Спросил о судьбе Михаила после освобождения. Подполковник рассказал, что Михаил Борисович звонил примерно год назад и поведал про свое житье-бытье: проживает он вместе с женой, отцом и сыном в небольшом домике на окраине Чикаго. Папа получает неплохую пенсию, сын ходит в школу и стал настоящим американцем: по-русски почти не говорит, книжек не читает и целыми днями как приклеенный сидит за компьютером.
— А сам Миша-то как?
— Я понял, что не очень, — продолжал офицер. — Сказал, что поседел, потолстел, совсем расслабился. С работой у него не клеится. Вот его жена адаптировалась быстро, устроилась чертежницей в строительную фирму, с удовольствием работает и получает вполне приличные деньги. А бизнесменов в Америке и своих хватает. Сначала Миша работал таксистом, а теперь трудится в фирме по продаже автомобилей. Как мальчик стоит целый день в торговом зале и расхваливает поддержанные машины. Поведал мне, что если не сопьется, то так и проработает там до пенсии.
— А как же деньги, которые он заработал на кранах?
— Я его спросил об этом. С его слов, он их вложил в акции, а потом начался кризис, и денег не стало. После этого он даже хотел вернуться в Россию. У него появилась идея торговать японскими холодильными установками, да жена не пустила. Такой скандал ему устроила, соседи даже полицию вызывали.
Следователь пригласил адвоката в кабинет на чай, но Алексей поблагодарил и раскланялся.
Всю дорогу до офиса думал о том, как неожиданны подчас повороты судьбы: умный, предприимчивый, красноречивый молодой человек с задатками олигарха из-за совершенного преступления вынужден теперь прозябать в Америке на мизерную зарплату без всякой надежды на будущее.
И стоила ли игра свеч?
Из истории денег
Александр Васильевич Малышкин сидел напротив меня и тупо смотрел на серую, выцветшую стену камеры. Мне никак не удавалось завязать разговор с клиентом — он был в своих думах.
Ситуация понятная и стандартная. Молодой человек с открытым лицом и совершенно не уголовной внешностью оказался в камере следственного изолятора № 2, в просторечье — «Бутырки». Появился он здесь, конечно, по ошибке. Во всяком случае, он так считал. Его уверенность ко мне пока не перешла, и посему я собирался разобраться в тех путях и тропинках, которые привели этого тридцативосьмилетнего веснушчатого блондина в такое грустное место.
Мне много лет приходится наведываться в эти стены и проходить в камеры для допросов, дабы встретиться с клиентами. Разные ситуации приводили сюда моих доверителей, но вход для всех был нежелателен, а выход — сложен.
Граница — эта высокая и тяжелая решетка, которая как гильотина поднимается передо мной и опускается за моей спиной. Проход под ней всегда бьет подлым холодком страха по всему телу. Внушай не внушай себе, что ты здесь временно, что поговоришь с клиентом и уйдешь — ничего не помогает: это чувство перехода из свободы в несвободу каждый раз пугает меня.
Но эти походы — часть моей работы, и Бутырку, где много горя и несправедливости, приходится посещать.
Обстановка в видавшей виды следственной комнате была неуютная. Ну, а какая же должна быть обстановка в тюрьме? Наверное, такая и должна быть. Стол да два стула, лампа на столе и пепельница алюминиевая, битая-перебитая, как будто участвовала в боях. Все прикручено, приверчено, стул пытаешься подвинуть — не получается, лампу переставить — не выходит, и к этому трудно привыкнуть. Пока я изучал самую консервативную из всех существующих обстановку, привели Александра Васильевича.
Раньше мы не встречались. Нужно было познакомиться, попытаться понять друг друга, разговор завести. Но не тут-то было: клиент так на меня зыркнул, что одна рука потянулась к портфелю, а другая — к кнопке вызова охраны. Мол, чего пришел мужик, тебя никто не звал. Мои доводы насчет юридической помощи, справедливости, совместных усилий на него не действовали. Взгляд отражал все переживания обвиняемого: ни в чем не виноват, валите вы все…
Я решил «задружиться» с клиентом и, достав из своего бездонного коричневого портфеля две плитки шоколада, предложил их сидельцу.
Александр Васильевич, или Санек, как его звали родственники, нанявшие меня, с явным удовольствием прошуршал упаковкой и слопал обе плитки.
— Александр, обычно в работе с клиентами говорю я, но сегодня будет не мой день. Я хочу послушать вас, услышать вашу историю.
— Как вас зовут? Кто вам оплатил работу со мной?
— Зовут меня Алексей, отчество — Львович, наняли меня ваши родственники.
— Ясно. Мне что-то писать надо?
— Нет, вам ничего писать не надо. Я никуда не тороплюсь и послушаю ваш рассказ, вашу правду. Правду следствия я уже знаю. Но правды всегда две. Злодей-шпион — он же всегда герой-разведчик. С какой стороны посмотреть. Это старая формула. Чтобы вытащить вас отсюда, для начала нужен честный рассказ без лукавства и придумок.
— Чего рассказывать, я не знаю.
— Давайте от «печки», сначала.
Малышкин оживился. Перебирая матерком и спотыкаясь о жесткие словечки из двух-трех букв, он начал свою историю:
После девятого класса Санек пошел в профессиональное училище. Оно находилось в том же районе, в котором он родился, жил и в школу ходил — на Соколе. Мать решила, что лучше быть хорошим в ПТУ, чем балбесом и двоечником в школе. И она не ошиблась. Саньку нравилась учеба — училище было поварское, готовило «сладкие» кадры. Кондитеры-мальчики на девчачьем курсе были на вес золота. В училище всегда было весело, сытно и за курево никто не гонял. Учителя смотрели на этот пустяк без истерик и директору не жаловались.
Но самым интересным в учебе была производственная практика в московских ресторанах и кафе. Девочки и мальчики готовили салаты, сладкие блюда, драили пол, рабочие столы и печи. В утренние часы практикантов кормили в парадных залах, где работали шикарные бармены, шли репетиции музыкантов и в кассе проверяли остаток денег перед рабочим днем.
К вечеру наличности становилось больше, кассиры и бармен ее пересчитывали, перехватывали разноцветными резинками и готовили к инкассации. Санек с любопытством смотрел на пачки денег. Он никогда не видел денежных знаков в таком количестве. Манипуляции с купюрами вводили его в ступор.
У каждого учащегося в ресторане было свое любимое занятие. Девчонки украдкой из приоткрытых дверей кухни поглядывали на знаменитых гостей в зале и громко со смешинкой обсуждали свои впечатления с шеф-поваром.
Мальчишки очень серьезно относились к ежедневному сбору «продпайка» для дома, наверное, ощущали себя добытчиками и снабженцами своих семей. Оставшиеся от клиентов продукты и напитки складывались в холодильнике.
В конце дня шеф все это добро раздавал ребятам. Сашу все это не трогало. Его интерес был в другом. Он с волнением наблюдал за купюрами в руках кассира: как их сортировали, подклеивали, пересчитывали и собирали в пачки.
Этим действом мог любоваться часами.
Время шло. Санек обзавелся семьей. Милая, понимающая жена и очаровательная дочка в веснушках. В отца. Как-то в холодный, ветряный март решили втроем поехать на теплое Красное море. Четыре часа — и яркое солнце, теплое море и никаких забот. Шарм-эль-Шейх им понравился. Всего три улицы, блестящие и уютные. Санек покурил кальян, дочку на верблюде покатал, жене серебряных безделиц накупил.
На каждой улице этого малюсенького городка находилось по пять, шесть банкоматов. Выли они черного цвета, непривычно большие и очень шумные в работе, напоминали широкие, двухметровые холодильники со встроенным маленьким телевизором в середине.
Банкоматы стояли на земле, без всякой охраны, и выполняли известные всем функции — выдавали деньги издержавшимся туристам.
Санек каждый вечер после вкусного ужина отпрашивался у жены и бежал к этим черным ящикам. Он становился сбоку от металлического чуда и слушал, слушал мелодию гудящих, шуршащих и бурлящих купюр, доносящуюся из чрева банкомата. Эти звуки и мелькающие деньги завораживали его. Он ловил кайф от этого зрелища.
У Санька не было ни зависти к владельцам кредиток, ни желания завладеть этими деньгами — его манила не страсть обладания. Он жил в мире фантазий. Представления о всесилии этих разноцветных бумажек, о власти над всеми и всем, о мировом господстве денег над людьми будоражили его разум. Он представлял себе морские лайнеры, межпланетные корабли, норковые шубы и россыпи бриллиантов.
В его воображении расцветали пустыни, улыбались сытые и довольные дети Африки и, конечно, золотой памятник на золотом постаменте создателю вакцины от рака.
Ипподром на Скаковой аллее Санек посещал по средам. В выходной жена ворчит, да и с дочкой повозиться хочется. А среда — в самый раз. Вроде на работе застрял. Ходят же люди в театр, на рыбалку или в баню например. Он ходил на бега. К лошадям и азарту относился без фанатизма. Его интересовало действо не на беговых дорожках, а под трибунами — в кассах.
* * *
Отношение к деньгам у каждого свое. Для одних деньги — это счастье и наслаждение. Они приятны сами по себе. Новые ощущения, новые покоренные вершины. И не важно, сулят ли они тебе выгоду в дальнейшем или нет. Для других — это средство. Сильное, мощное, этакий проездной билет во власть, к всемогуществу и подчинению других своей воле. Для третьих — путь к свободе, свободе творчества. Полная палитра действий и чувств. Независимость от дураков и умников. Человек сам по себе, без унижений и лизоблюдства. У четвертых деньги — инструмент. Это созидатели, у которых деньги делают добро, создают, обеспечивают, меценатствуют. Или злодеи — убивают, отнимают, воюют. «Деньги не пахнут» — это их лозунг.
Пятые делают деньги ради денег. Формула «товар — деньги — товар» им не подходит, а вот «деньги — деньги» — это заветная мечта. Долларовые пачки на столе, как кирпичики для строительного конструктора, — их радостный миг.
Санек ни в одну из перечисленных категорий не входил. Он жил в своих долларовых и рублевых фантазиях и ничего от денег не ждал, находился с ними на дальней дистанции. Сближаться не желал, а уж подчинять их себе — и подавно.
* * *
На бегах редко, но бывали крупные выигрыши. У маленького, зарешеченного окна кассы в предвкушении сладострастного момента стояли счастливцы и ждали выдачи денег. Рядом с кассой пристраивался и Санек. Он любовался работой кассира, которая, получив обработанные ведомости после забегов, пересчитывала и сортировала деньги. Денег было много — это возбуждало и ожидающих игроков, и Санька. Все обиды и ссоры в эти моменты общения с деньгами забывались.
— Ты больной! Сколько можно на чужие таращиться? Пора уже свои иметь! Ты хоть бы раз о нас подумал! Мужики в дом несут, а ты все чужим деньгам завидуешь! — упрекала его жена.
Сашка никому не завидовал, жена была не права. Он, как настоящий коллекционер, наслаждался коллекцией. Не своей коллекцией — чужой, но от этого факта она не становилась менее прекрасной.
* * *
Купюра номиналом в тысячу рублей (в просторечье «штука») родилась в типографии и едко попахивала всеми элементами таблицы Менделеева. Упаковали ее с подобающими почестями в пачку, на финансовом сленге — «ребро».
Прогулявшись в мешке инкассации, она попала в хранилище банка и затаилась в предвкушении путешествий.
— Мне, пожалуйста, помельче.
Побывав в руках своего первого хозяина буквально мгновение, она вернулась в сейф. Пенсионер решил разменять одну из полученных купюр. Сейф операционный кассы — не хранилище. Подружки были уже не те: все потертые и помятые, и уж совсем не хрустящие. Жизнь купюры коротка — год, редко более. Стареют бумажные деньги быстро и заканчивают путь в одном и том же месте — цехе переработки Госбанка.
Второй хозяин сложил тыщенку пополам, сунул в карман брюк и сел в подвальчике наслаждаться пивом и креветками. Руки он, естественно, не мыл, поэтому запах выпитого и съеденного надолго застрял в купюре.
— А вот здесь, я думаю, потребуется ваша помощь. Вам надо собрать на меня хорошие характеристики с предыдущих мест работы. А на суде вы обрисуете ситуацию с отцом, сделав акцент на том, что я не мошенник и не агрессивный член общества, а обычный человек, попавший в сложную ситуацию. А раз я не профессиональный мошенник, то и нюансов могу не помнить.
— Говоря спортивным языком, вы решили занять глухую защиту: ничего не отрицаю, но ничего и не помню. Что ж, дело ваше.
Адвокат считал, что это не совсем правильная тактика, и сказал об этом Михаилу. Но спорить с клиентом не стал. Сейчас обвиняемому нужна была больше моральная поддержка, чем пустые споры.
Михаил держался достойно, на тюремные порядки не жаловался, с благодарностью принимал продукты и шоколад, даже иногда шутил. И спокойно ждал, чем все закончится. Главное, что отец здоров, семья в безопасности.
В итоге сценарий защиты, предложенный Михаилом, был благосклонно принят судом, и срок оказался небольшим: 4 года в колонии общего режима. Обжаловать приговор он не захотел и, отсидев 2 года, вышел на свободу.
Директор и бухгалтер к уголовной ответственности привлечены не были. А овощной магазинчик так и стоит на прежнем месте и торгует полусгнившими апельсинами и перезрелыми бананами.
* * *
Больше со своим клиентом Алексей Ходорковский не общался. Но присущее человеку любопытство напомнило ему об цэтой истории в 2009 году. Он встретился в казенных коридорах со следователем, который вел дело Якиманского. Спросил о судьбе Михаила после освобождения. Подполковник рассказал, что Михаил Борисович звонил примерно год назад и поведал про свое житье-бытье: проживает он вместе с женой, отцом и сыном в небольшом домике на окраине Чикаго. Папа получает неплохую пенсию, сын ходит в школу и стал настоящим американцем: по-русски почти не говорит, книжек не читает и целыми днями как приклеенный сидит за компьютером.
— А сам Миша-то как?
— Я понял, что не очень, — продолжал офицер. — Сказал, что поседел, потолстел, совсем расслабился. С работой у него не клеится. Вот его жена адаптировалась быстро, устроилась чертежницей в строительную фирму, с удовольствием работает и получает вполне приличные деньги. А бизнесменов в Америке и своих хватает. Сначала Миша работал таксистом, а теперь трудится в фирме по продаже автомобилей. Как мальчик стоит целый день в торговом зале и расхваливает поддержанные машины. Поведал мне, что если не сопьется, то так и проработает там до пенсии.
— А как же деньги, которые он заработал на кранах?
— Я его спросил об этом. С его слов, он их вложил в акции, а потом начался кризис, и денег не стало. После этого он даже хотел вернуться в Россию. У него появилась идея торговать японскими холодильными установками, да жена не пустила. Такой скандал ему устроила, соседи даже полицию вызывали.
Следователь пригласил адвоката в кабинет на чай, но Алексей поблагодарил и раскланялся.
Всю дорогу до офиса думал о том, как неожиданны подчас повороты судьбы: умный, предприимчивый, красноречивый молодой человек с задатками олигарха из-за совершенного преступления вынужден теперь прозябать в Америке на мизерную зарплату без всякой надежды на будущее.
И стоила ли игра свеч?
Из истории денег
Александр Васильевич Малышкин сидел напротив меня и тупо смотрел на серую, выцветшую стену камеры. Мне никак не удавалось завязать разговор с клиентом — он был в своих думах.
Ситуация понятная и стандартная. Молодой человек с открытым лицом и совершенно не уголовной внешностью оказался в камере следственного изолятора № 2, в просторечье — «Бутырки». Появился он здесь, конечно, по ошибке. Во всяком случае, он так считал. Его уверенность ко мне пока не перешла, и посему я собирался разобраться в тех путях и тропинках, которые привели этого тридцативосьмилетнего веснушчатого блондина в такое грустное место.
Мне много лет приходится наведываться в эти стены и проходить в камеры для допросов, дабы встретиться с клиентами. Разные ситуации приводили сюда моих доверителей, но вход для всех был нежелателен, а выход — сложен.
Граница — эта высокая и тяжелая решетка, которая как гильотина поднимается передо мной и опускается за моей спиной. Проход под ней всегда бьет подлым холодком страха по всему телу. Внушай не внушай себе, что ты здесь временно, что поговоришь с клиентом и уйдешь — ничего не помогает: это чувство перехода из свободы в несвободу каждый раз пугает меня.
Но эти походы — часть моей работы, и Бутырку, где много горя и несправедливости, приходится посещать.
Обстановка в видавшей виды следственной комнате была неуютная. Ну, а какая же должна быть обстановка в тюрьме? Наверное, такая и должна быть. Стол да два стула, лампа на столе и пепельница алюминиевая, битая-перебитая, как будто участвовала в боях. Все прикручено, приверчено, стул пытаешься подвинуть — не получается, лампу переставить — не выходит, и к этому трудно привыкнуть. Пока я изучал самую консервативную из всех существующих обстановку, привели Александра Васильевича.
Раньше мы не встречались. Нужно было познакомиться, попытаться понять друг друга, разговор завести. Но не тут-то было: клиент так на меня зыркнул, что одна рука потянулась к портфелю, а другая — к кнопке вызова охраны. Мол, чего пришел мужик, тебя никто не звал. Мои доводы насчет юридической помощи, справедливости, совместных усилий на него не действовали. Взгляд отражал все переживания обвиняемого: ни в чем не виноват, валите вы все…
Я решил «задружиться» с клиентом и, достав из своего бездонного коричневого портфеля две плитки шоколада, предложил их сидельцу.
Александр Васильевич, или Санек, как его звали родственники, нанявшие меня, с явным удовольствием прошуршал упаковкой и слопал обе плитки.
— Александр, обычно в работе с клиентами говорю я, но сегодня будет не мой день. Я хочу послушать вас, услышать вашу историю.
— Как вас зовут? Кто вам оплатил работу со мной?
— Зовут меня Алексей, отчество — Львович, наняли меня ваши родственники.
— Ясно. Мне что-то писать надо?
— Нет, вам ничего писать не надо. Я никуда не тороплюсь и послушаю ваш рассказ, вашу правду. Правду следствия я уже знаю. Но правды всегда две. Злодей-шпион — он же всегда герой-разведчик. С какой стороны посмотреть. Это старая формула. Чтобы вытащить вас отсюда, для начала нужен честный рассказ без лукавства и придумок.
— Чего рассказывать, я не знаю.
— Давайте от «печки», сначала.
Малышкин оживился. Перебирая матерком и спотыкаясь о жесткие словечки из двух-трех букв, он начал свою историю:
После девятого класса Санек пошел в профессиональное училище. Оно находилось в том же районе, в котором он родился, жил и в школу ходил — на Соколе. Мать решила, что лучше быть хорошим в ПТУ, чем балбесом и двоечником в школе. И она не ошиблась. Саньку нравилась учеба — училище было поварское, готовило «сладкие» кадры. Кондитеры-мальчики на девчачьем курсе были на вес золота. В училище всегда было весело, сытно и за курево никто не гонял. Учителя смотрели на этот пустяк без истерик и директору не жаловались.
Но самым интересным в учебе была производственная практика в московских ресторанах и кафе. Девочки и мальчики готовили салаты, сладкие блюда, драили пол, рабочие столы и печи. В утренние часы практикантов кормили в парадных залах, где работали шикарные бармены, шли репетиции музыкантов и в кассе проверяли остаток денег перед рабочим днем.
К вечеру наличности становилось больше, кассиры и бармен ее пересчитывали, перехватывали разноцветными резинками и готовили к инкассации. Санек с любопытством смотрел на пачки денег. Он никогда не видел денежных знаков в таком количестве. Манипуляции с купюрами вводили его в ступор.
У каждого учащегося в ресторане было свое любимое занятие. Девчонки украдкой из приоткрытых дверей кухни поглядывали на знаменитых гостей в зале и громко со смешинкой обсуждали свои впечатления с шеф-поваром.
Мальчишки очень серьезно относились к ежедневному сбору «продпайка» для дома, наверное, ощущали себя добытчиками и снабженцами своих семей. Оставшиеся от клиентов продукты и напитки складывались в холодильнике.
В конце дня шеф все это добро раздавал ребятам. Сашу все это не трогало. Его интерес был в другом. Он с волнением наблюдал за купюрами в руках кассира: как их сортировали, подклеивали, пересчитывали и собирали в пачки.
Этим действом мог любоваться часами.
Время шло. Санек обзавелся семьей. Милая, понимающая жена и очаровательная дочка в веснушках. В отца. Как-то в холодный, ветряный март решили втроем поехать на теплое Красное море. Четыре часа — и яркое солнце, теплое море и никаких забот. Шарм-эль-Шейх им понравился. Всего три улицы, блестящие и уютные. Санек покурил кальян, дочку на верблюде покатал, жене серебряных безделиц накупил.
На каждой улице этого малюсенького городка находилось по пять, шесть банкоматов. Выли они черного цвета, непривычно большие и очень шумные в работе, напоминали широкие, двухметровые холодильники со встроенным маленьким телевизором в середине.
Банкоматы стояли на земле, без всякой охраны, и выполняли известные всем функции — выдавали деньги издержавшимся туристам.
Санек каждый вечер после вкусного ужина отпрашивался у жены и бежал к этим черным ящикам. Он становился сбоку от металлического чуда и слушал, слушал мелодию гудящих, шуршащих и бурлящих купюр, доносящуюся из чрева банкомата. Эти звуки и мелькающие деньги завораживали его. Он ловил кайф от этого зрелища.
У Санька не было ни зависти к владельцам кредиток, ни желания завладеть этими деньгами — его манила не страсть обладания. Он жил в мире фантазий. Представления о всесилии этих разноцветных бумажек, о власти над всеми и всем, о мировом господстве денег над людьми будоражили его разум. Он представлял себе морские лайнеры, межпланетные корабли, норковые шубы и россыпи бриллиантов.
В его воображении расцветали пустыни, улыбались сытые и довольные дети Африки и, конечно, золотой памятник на золотом постаменте создателю вакцины от рака.
Ипподром на Скаковой аллее Санек посещал по средам. В выходной жена ворчит, да и с дочкой повозиться хочется. А среда — в самый раз. Вроде на работе застрял. Ходят же люди в театр, на рыбалку или в баню например. Он ходил на бега. К лошадям и азарту относился без фанатизма. Его интересовало действо не на беговых дорожках, а под трибунами — в кассах.
* * *
Отношение к деньгам у каждого свое. Для одних деньги — это счастье и наслаждение. Они приятны сами по себе. Новые ощущения, новые покоренные вершины. И не важно, сулят ли они тебе выгоду в дальнейшем или нет. Для других — это средство. Сильное, мощное, этакий проездной билет во власть, к всемогуществу и подчинению других своей воле. Для третьих — путь к свободе, свободе творчества. Полная палитра действий и чувств. Независимость от дураков и умников. Человек сам по себе, без унижений и лизоблюдства. У четвертых деньги — инструмент. Это созидатели, у которых деньги делают добро, создают, обеспечивают, меценатствуют. Или злодеи — убивают, отнимают, воюют. «Деньги не пахнут» — это их лозунг.
Пятые делают деньги ради денег. Формула «товар — деньги — товар» им не подходит, а вот «деньги — деньги» — это заветная мечта. Долларовые пачки на столе, как кирпичики для строительного конструктора, — их радостный миг.
Санек ни в одну из перечисленных категорий не входил. Он жил в своих долларовых и рублевых фантазиях и ничего от денег не ждал, находился с ними на дальней дистанции. Сближаться не желал, а уж подчинять их себе — и подавно.
* * *
На бегах редко, но бывали крупные выигрыши. У маленького, зарешеченного окна кассы в предвкушении сладострастного момента стояли счастливцы и ждали выдачи денег. Рядом с кассой пристраивался и Санек. Он любовался работой кассира, которая, получив обработанные ведомости после забегов, пересчитывала и сортировала деньги. Денег было много — это возбуждало и ожидающих игроков, и Санька. Все обиды и ссоры в эти моменты общения с деньгами забывались.
— Ты больной! Сколько можно на чужие таращиться? Пора уже свои иметь! Ты хоть бы раз о нас подумал! Мужики в дом несут, а ты все чужим деньгам завидуешь! — упрекала его жена.
Сашка никому не завидовал, жена была не права. Он, как настоящий коллекционер, наслаждался коллекцией. Не своей коллекцией — чужой, но от этого факта она не становилась менее прекрасной.
* * *
Купюра номиналом в тысячу рублей (в просторечье «штука») родилась в типографии и едко попахивала всеми элементами таблицы Менделеева. Упаковали ее с подобающими почестями в пачку, на финансовом сленге — «ребро».
Прогулявшись в мешке инкассации, она попала в хранилище банка и затаилась в предвкушении путешествий.
— Мне, пожалуйста, помельче.
Побывав в руках своего первого хозяина буквально мгновение, она вернулась в сейф. Пенсионер решил разменять одну из полученных купюр. Сейф операционный кассы — не хранилище. Подружки были уже не те: все потертые и помятые, и уж совсем не хрустящие. Жизнь купюры коротка — год, редко более. Стареют бумажные деньги быстро и заканчивают путь в одном и том же месте — цехе переработки Госбанка.
Второй хозяин сложил тыщенку пополам, сунул в карман брюк и сел в подвальчике наслаждаться пивом и креветками. Руки он, естественно, не мыл, поэтому запах выпитого и съеденного надолго застрял в купюре.