Меч королей

— Гуннальд сказал, что кормит рабов мясом, — пробормотал я.

— А это что — кора? — Финан наклонился над бочкой и поддел кусок гнилого мяса пальцем. — Мерзавцы подмешивают в него древесную кору!

Я с шумом закрыл крышку:

— Где только они берут это дерьмо?

Ответ дал один из пленных охранников, сообщив, что Гуннальд договорился с дворцовым управляющим и тот продает ему недопитый эль и недоеденные продукты для рабов.

— Женщины готовят это, — объяснил страж.

— Больше не будут, — заявил я и велел вывалить содержимое бочонков в реку.

Пленный охранник, кроме того, поведал, что сын Гуннальда повез рабов во Франкию и что его корабль ушел три дня назад.

— Покупать невольников он тоже собирался? — спросил я.

— Нет, господин, только продавать.

Звали пленника Деогол, западный сакс, лишившийся руки в боях во время завоевания Эдуардом Восточной Англии. Он был моложе троих других пленных и старался нам угодить.

— Дома я работать не мог, — пояснил он, показывая на культю правой руки. — И Гуннальд дал мне работу. Есть-то что-то нужно.

— Так сын Гуннальда продает рабов?

— Война — плохое время для торговли, как говорят. Цены в Лундене упали, поэтому продажи лучше идут за морем. За исключением… — Деогол остановился, решив, что не стоит этого упоминать, но я заметил его взгляд, устремленный туда, где начиналась лестница.

— За исключением девушек, которые находятся наверху? — уточнил я.

— Да, господин.

— Но почему он этих не продал? На мой взгляд, за них могут дать хорошую цену.

— Это его девушки, — несчастным тоном промолвил Деогол. — Точнее, его отца, но они их делят.

— Гуннальд Гуннальдсон и его сын? — уточнил я, и Деогол просто кивнул. — Как зовут сына?

— Лифинг.

— Где его мать?

— Умерла.

— Кто гребцы у него на корабле?

— Рабы, господин.

— Сколько их?

— Всего двадцать весел, — ответил охранник. — По десять с каждого борта.

— Корабль такой маленький?

— Зато быстрый. Тот старый, — он мотнул головой в сторону развалины у пристани, — людей для него нужно вдвое больше, при этом неповоротлив был, как боров.

Итак, Гуннальд приобрел судно поменьше и полегче. Оно не требовало много гребцов и, если наш пленник не ошибается, было достаточно быстроходным, чтобы уйти от большинства фризских и датских пиратов, рыщущих по морю в поисках добычи. Этот малый корабль, может, вернется со дня на день. Но тем временем у меня на руках оказалось девятнадцать освобожденных рабов, четыре пленных охранника, дюжина детей, семеро моих дружинников, священник, Бенедетта и две лошади в конюшне. И всех нужно кормить. К счастью, в кухне обнаружились дюжина мешков с овсом, запас дров, каменный очаг с еще тлеющими углями и большой котел. Голод нам не грозил.

— Вот только мышиного дерьма тут навалом, — пробормотал Финан, зачерпнув горсть овса.

— Едали и похуже.

Бенедетта, в заляпанном кровью платье, зашла в кухню, представлявшую собой неуютный сарай близ пристани. Она привела Алайну, обняв девочку за плечи:

— Малышка проголодалась.

— Можем заварить овес, — предложил я.

— Я умею делать овсяные лепешки, — радостно заявила Алайна.

— В таком случае нам понадобится жир, — заметила Бенедетта, роясь среди ящиков и кувшинов на полке. — И немного воды. И соль, если есть. Помогите мне искать.

— Мне нравятся овсяные лепешки, — сказала девочка.

Я вопросительно посмотрел на Бенедетту, и та улыбнулась.


— С Алайной все хорошо, — промолвила итальянка. — Хорошая девочка.

— А ты найдешь мою маму? — с надеждой спросила меня Алайна.

— Конечно найдет! — ответила вместо меня Бенедетта. — Лорд Утред все может!

Лорду Утреду, подумалось мне, понадобится чудо, чтобы разыскать мать этого ребенка, не говоря уж о способе сбежать из Лундена. Но пока все, что мне оставалось делать, — это ждать возвращения невольничьего судна. Я велел стащить мертвые тела на пристань и свалить у западной стены, где их не могли увидеть караульные с моста. После наступления темноты трупы можно будет сбросить в реку. Жирную окровавленную тушу Гуннальда стянули с лестницы, его лишенная глаз голова с глухим стуком ударялась о каждую ступеньку. Обыскав чердак, я нашел крепкий сундучок, полный денег. Были тут уэссекские и мерсийские шиллинги, датское рубленое серебро, нортумбрийское золото, а помимо этого, фризские, франкские и другие чужеземные монеты, некоторые с надписями на совершенно незнакомых мне языках.

— Они из Африки, — пояснила Бенедетта, вертя в пальцах увесистый серебряный кружок. — Сарацинские монеты. Такие в ходу у нас в Лупиэ. — Она вернула монету к остальным. — Мы в безопасности здесь? — спросила итальянка.

— Думаю, да, — ответил я, стараясь ее успокоить и надеясь, что говорю правду. — Восточные англы полагают, что мы все сбежали на «Сперхафоке». Искать нас не будут.

— А «Сперхафок»… — Она с запинкой произнесла непривычное название. — Где он?

— Уже подходит к дому, надеюсь.

— И твои люди вышлют помощь?

— Им неизвестно даже, живы ли мы, — сказал я. — Так что, если у них есть хоть капля здравого смысла, они запрут крепостные ворота, выставят на стенах часовых и будут ждать новостей. Так бы я поступил на их месте.

— А что будем делать мы?

— Захватим второй корабль Гуннальда, — ответил я. — И пойдем домой, вслед за «Сперхафоком».

— Значит, до тех пор мы останемся здесь?

— Это лучше, чем прятаться в подвале рядом выгребной ямой.

— Господин! — окликнул меня с подножия лестницы Беорнот. — Тебе стоит это увидеть!

Я вышел на пристань и отправился за Беорнотом к западному ее краю, где нас ждал Финан. Ирландец мотнул головой, указывая вниз по течению.

— Полно ублюдков, — сказал он.

По реке поднялись четыре корабля. На вид саксонские: большие и тяжелые, все с крестами на носах. Был отлив, поэтому вода бурлила между быками моста, но ни один из кораблей не пытался пройти под ним: на всех четырех были подняты реи со свернутым парусом и ни на одном команда не собиралась убирать мачту. Корабли начали поворот к расположенным ниже моста пристаням, гребцы отчаянно орудовали веслами, преодолевая речное и отливное течение. Когда суда развернулись, я увидел, что трюмы их полны воинов и многие из них в красных плащах, обозначающих принадлежность к дружине Этельхельма.

— Подкрепление, — уныло пробормотал я.

— Полно ублюдков, — повторил Финан.

Единственным утешением, пока я наблюдал за тем, как все больше врагов прибывает в город, была мысль, что «Сперхафок» не идет с ними на буксире или на веслах. Едва ли у этих четырех тяжело нагруженных кораблей имелся шанс догнать и захватить мой корабль, но, так или иначе, это означало, что Бергу и его команде удалось проскользнуть мимо них и уйти на север. Что навело меня на размышления про Беббанбург и слухи о чуме. Коснувшись амулета в виде молота, я взмолился богам, чтобы сын мой был здоров, с пленниками ничего не случилось и чтобы Эдгифу и ее дети не заболели. Я уберег ее сыновей от ненависти Этельхельма, но не послал ли их вместо этого на мучительную смерть от моровой язвы?

— О чем думаешь? — спросил Финан, заметивший мое прикосновение к молоту.

— Что мы спрячемся здесь. Выждем, а потом отправимся домой.

Домой, с тоской подумал я. Откуда мне вовсе не следовало уезжать.



Все, что нам оставалось делать, — это ждать. Корабль под командой сына Гуннальда мог вернуться в любой момент, а значит, мне придется держать дозорных на пристани, караул у ворот во дворе и еще в доме, где в одной из клеток для рабов находились пленники. Самих невольников мы не заковывали и не запирали, но настрого запретили покидать усадьбу, так как я боялся, что кто-то из них выдаст наше здесь присутствие.

Ночью мы скинули голые трупы в реку. Отлив и течение должны были отнести их на восток, хотя я не сомневался, что покойники приткнутся к какой-нибудь илистой отмели задолго до того, как достигнут далекого моря. Никто не обратит на них внимания: этим летом, пока идет война за трон Уэссекса, трупов хватит в избытке.

Новые корабли подвозили в Лунден все больше воинов. Они доставляли подкрепления для ярла Варина, продолжавшего командовать гарнизоном от имени лорда Этельхельма. Об этом мы узнали два дня спустя, когда глашатаи раскричали по старому городу, что жителям дозволяется выходить после наступления темноты. Вопреки настоятельным предупреждениям Финана, я отправился тем вечером в большую прибрежную пивную, известную как «Таверна Вульфреда», хотя все называли ее «Мертвый дан», поскольку однажды во время отлива нашли датского воина, нанизанного на гнилую сваю старой пристани. Долгие годы рука покойника красовалась прибитой к косяку дверей в таверну, и каждый, кто входил, касался пальца. Руки давно уже не было, но грубое изображение трупа до сих пор украшало вывеску. Сопровождаемый отцом Одой и Бенедеттой, я ввалился в таверну.

Ода сам вызвался идти со мной.

— Священник вызывает уважение, а не подозрение, — заявил он. — Бенедетта тоже пойдет, под видом моей жены.

Когда он заговорил о Бенедетте как о жене, я едва не сорвался, но сумел скрыть свое раздражение.

— Для женщин там небезопасно, — заметил я.

— Но женщины постоянно ходят по улицам, — спокойно напомнил Ода.

— Бенедетте лучше остаться здесь, — упорствовал я.

— Восточные англы наверняка подозревают, что где-то в городе до сих пор прячутся беглецы, — терпеливо разъяснял Ода. — Искать будут молодых мужчин, а не священника с женой. Хочешь новостей? Тогда возьми нас с собой. Незнакомцы доверяют священнослужителям.

— А если тебя узнают?

Ода покачал головой: