Меч королей

Он только посмотрел на меня, потом снова опустил глаза.

— Хальфдан плохо обходился с женщинами, — продолжил я. — Так ты помнишь Хальфдана?

— Да, лорд, — раздался шепот.

— Расскажи мне о нем.

— Рассказать?

— Ну да, — подбодрил его я.

Ему усилием воли удалось снова посмотреть на меня.

— У него была усадьба на другой стороне моста, — сообщил Гуннальд. — Он вел дела с моим отцом.

— Он ведь умер?

— Хальфдан?

— Да.

— Умер, лорд. Его убили.

— Убили? — Я притворился удивленным. — Кто же его убил?

— Никто не знает.

Я снова присел на корточки и прошептал:

— Моих рук дело, Гуннальд. Это я его убил.

Единственным ответом стал всхлип. На лестнице послышались шаги, обернувшись, я увидел, как отец Ода, Видарр Лейфсон и Бенедетта влезают на чердак. Лицо Бенедетты пряталось под капюшоном. Очередной всхлип заставил меня снова посмотреть на Гуннальда. Его трясло, и вовсе не от холода.

— Ты, лорд?

— Я убил Хальфдана. Он тоже был жирным.

То убийство произошло много лет назад в расположенной близ реки усадьбе вроде этой. Хальфдан решил, что я пришел покупать рабов, и рассыпался в любезностях. До сих пор помню его лысую башку, длинную, до пояса, бороду, лживую улыбку и раздутое брюхо. Финан был рядом со мной в тот день, и мы оба вспоминали про месяцы, которые провели в рабстве, прикованные к банке невольничьего судна, исхлестанные ледяными волнами. Жизнь в нас поддерживала только надежда на месть. Мы видели, как наших товарищей-гребцов засекали до смерти, слышали рыдания женщин, наблюдали, как плачущих детей волокут в дом нашего хозяина. Не во всех этих мерзостях виноват был Хальфдан, но заплатить за все пришлось ему. Финан подрубил ему поджилки, а я перерезал горло. В тот день мы освободили Мехрасу, смуглую девушку родом из земель за Средиземным морем. Она вышла за отца Кутберта и живет теперь в Беббанбурге. Wyrd bið ful ãræd.

— Хальфдану нравилось насиловать рабынь, — сказал я, по-прежнему сидя рядом с дрожащим Гуннальдом. — А тебе это тоже по вкусу?

Перепуганный насмерть Гуннальд смекнул, что я питаю непонятное отвращение к работорговцам, насилующим свое имущество.

— Нет, лорд, — соврал он.

— Не слышу, — сказал я, поднимаясь и на этот раз прихватив брошенный им меч.

— Нет, лорд!

— Так ты хорошо обращаешься со своими рабами?

— Да, лорд! Хорошо, лорд! — Теперь он почти кричал.

— Рад это слышать, — заметил я, сунул меч Гуннальда Финану, потом вытащил Осиное Жало и протянул его эфесом вперед Бенедетте. — Так будет проще, — объяснил я ей.

— Спасибо, — пробормотала женщина.

Отец Ода явно хотел возразить, но посмотрел на мое лицо и передумал.

— И последнее, — проговорил я и повернулся к коленопреклоненному Гуннальду.

Я встал у него за спиной и стащил его драную кольчугу, так что он остался только в тонком шерстяном балахоне. Когда я закончил и Гуннальд снова смог видеть, он охнул, потому как Бенедетта откинула капюшон. Работорговец пролепетал что-то, но лепет перешел в стон, стоило ему прочитать ненависть на ее лице и увидеть клинок в руке.

— Как понимаю, представлять вас друг другу нет нужды, — заметил я.

Губы Гуннальда шевелились, произнося что-то, а может, просто тряслись — с них не слетало ни звука. Бенедетта повернула меч так, что попадающий на чердак слабый свет блеснул на лезвии.

— Лорд, нет! — перепуганно выдавил Гуннальд и стал отползать.

Я сильно пнул его, он затих, потом снова застонал, когда мочевой пузырь опорожнился.

— Porco! — бросила ему Бенедетта.

— Отец Ода спустится с нами, — объявил я. — Видарр, побудь здесь.


— Конечно, господин.

— Не вмешивайся. Только проследи, чтобы бой был честный.

— Честный бой, господин? — переспросил удивленный Видарр.

— У него есть уд, у нее меч. По мне, так на равных. — Я улыбнулся Бенедетте. — Спешить некуда. Чтобы отплыть, нам потребуется время. Финан! И ты, девчонка! — Я посмотрел на постель. — Оделась? — (Она кивнула.) — Тогда пошли!

На гвозде, вбитом в стойку перил лестницы, висел свернутый кольцами кнут из плетеной кожи. Взяв его, я заметил, что конец покрыт коркой высохшей крови. Я швырнул кнут Видарру, потом пошел по ступенькам вниз, оставив на чердаке Бенедетту, Видарра и Гуннальда.

Гуннальд начал визжать еще до того, как я спустился хотя бы на один этаж.



— Церковь не одобряет рабства, — сказал мне отец Ода, когда мы достигли конца лестницы.

— И тем не менее мне известны церковники, владеющие рабами.

— Это недостойно, однако Писание этого не запрещает, — отозвался он.

— Отче, что ты хочешь сказать?

При очередном крике, более жутком, чем долетавшие, пока мы спускались, Ода поморщился.

— Хорошая работа, девочка, — пробормотал Финан.

— Месть принадлежит Богу, — заявил отец Ода. — И только Богу.

— Твоему Богу, — грубо уточнил я.

Он снова поморщился:

— В своем Послании к римлянам святой Павел говорит нам, что месть следует оставить Господу.

— Что-то Он не спешил отомстить за Бенедетту, — заметил я.

— А жирный ублюдок это заслужил, отче, — добавил Финан.

— В этом я не сомневаюсь. Но, поощряя ее, — тут Ода посмотрел на меня, — ты подтолкнул ее к свершению смертного греха.

— Ну так исповедай ее и отпусти грехи, — сухо посоветовал я.

— Она — хрупкая женщина, — продолжил Ода. — И не стоит испытывать ее хрупкость посредством поступка, отделяющего ее от милосердия Христова.

— Она сильнее, чем ты думаешь, — возразил я.

— Это женщина! — сурово изрек священник. — А женщина — сосуд немощный. Я виноват. — Тут он помедлил, охваченный волнением. — Мне следовало остановить ее. Если тот человек заслужил смерти, то принять ее он должен был от твоих рук, не от ее.

Тут дан, разумеется, был прав. Я не сомневался, что Гуннальд заслужил казнь за множество преступлений, но то, что с моего попустительства происходило на чердаке, было жестоко. Я обрек рабовладельца на долгую и мучительную смерть. Я мог свершить правосудие коротким ударом меча, как много лет назад произошло с Хальфданом, но вместо этого предпочел жестокость. Почему? Потому что я знал, что это понравится Бенедетте. До нас донесся еще один приглушенный крик.

— Не подобает тебе ставить под угрозу бессмертную душу этой женщины, — повторил отец Ода.

Говорил он пылко, и мне подумалось, что Бенедетта нравится попу-датчанину. При этой мысли я испытал укол ревности. Итальянка была прекрасна, это не подлежало сомнению, но таилось нечто темное в ее красоте, и гнев отягощал ее душу. Я почему-то решил, что Осиное Жало поможет ей избавиться от этой тени.

— Отче, помолись за нее! — отрезал я. — А мне пора посмотреть на корабль, который доставит нас домой.

Мы с Финаном вышли под лучи утреннего солнца. Вопли Гуннальда звучали глухо, самым громким звуком был крик чаек, дерущихся за тушу, засевшую на мели на противоположном берегу Темеза. Ветерок, слишком легкий, чтобы хоть как-то помочь моряку, морщил поверхность реки.

Гуннальд, покуда был жив, владел двумя пристанями. Обе окружал деревянный забор. Его корабль стоял у левой пристани: длинный, вместительный, для дальних путешествий. Выглядел он внушительно. Доски обшивки были темными, почти черными как от смолы, по ватерлинии тянулась густая борода из водорослей. Свернутый парус висел на рее, но истрепанная парусина покрылась коркой из птичьего помета. Я зашагал к пристани, потом остановился. Финан встал рядом со мной, выругался и вдруг расхохотался.

— Дойдем на нем до Беббанбурга, а? — спросил он.

В пузатом трюме судна плескалась вода. Черными доски были не оттого, что их просмолили. Они просто сгнили. Имелось и с полдюжины весел, годных только на дрова: веретена их погнулись, лопасти растрескались. Чайка заругалась на меня. Я шагнул на банку, которая пугающе затрещала, и ткнул в борт Вздохом Змея. Острие меча вошло в древесину, как если бы это была мякоть гриба. На таком корабле мы бы даже до другого берега реки не дошли, не то что до Беббанбурга.

Я захватил развалину.

Финан ухмылялся:

— Проще будет до Беббанбурга вплавь добраться!

— Можем попробовать, — отозвался я кисло. — Это моя вина. Мне следовало послать на разведку Осви, а не мальчишек.

— Полагаю, судно сидит на дне, — сказал Финан.