Меч королей
Часть 24 из 64 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Я освобождаю тебя от всяких обещаний…
— Кто-то должен позаботиться о том, чтобы ты остался жив, — снова перебил меня Финан. — Похоже, Бог именно на меня возложил обязанность удерживать тебя в стороне от ячменных полей.
Я коснулся молота и попытался убедить себя, что принял верное решение.
— В Лундене ячменных полей нет, — заметил я.
— Это так.
— Значит, дружище, мы будем жить, — заключил я, хлопнув его по плечу. — Останемся живы и поедем домой.
Я пошел на корму. В лучах заходящего солнца за «Сперхафоком» тянулась длинная рябая тень. Я присел на одну из низких ступенек, ведущих на рулевую площадку. Лебедь летел на север, и у меня мелькнула ленивая мысль, что это знак и мне плыть туда же. Но были и другие птицы, другие предзнаменования. Иногда очень сложно познать волю богов, и, даже познав ее, мы не уверены, что боги не играют с нами. Я снова коснулся молота.
— Думаешь, в нем есть сила? — раздался голос.
Я поднял глаза и увидел Бенедетту. Лицо ее пряталось в тени надвинутого капюшона.
— Я верю, что у богов есть сила.
— Бог один, — возразила итальянка.
Я пожал плечами, слишком уставший, чтобы спорить. Бенедетта смотрела на медленно проплывающие за бортом берега Истсекса.
— Мы плывем в Лунден? — спросила она.
— Да.
— Ненавижу Лунден, — вырвалось у нее.
— Есть за что.
— Когда появились работорговцы… — начала женщина, но не договорила.
— Ты обмолвилась, что тебе было тогда двенадцать.
Она кивнула:
— Тем летом мне предстояло выйти замуж. За хорошего человека, рыбака.
— Его убили?
— Они убили всех! Сарацины! — Она буквально выплюнула это слово. — Убили всех, кто оказал сопротивление, и тех, кого не собирались обращать в рабство. Меня собирались. — В последних двух словах звучала холодная ярость.
— Кто такие сарацины? — поинтересовался я, зацепившись за незнакомое слово.
— Люди из-за моря. Некоторые из них даже живут в моей стране! Они не христиане, это дикари!
Я похлопал по ступеньке, указывая на место рядом со мной. Итальянка поколебалась, потом села.
— И ты попала в Британию? — с интересом спросил я.
Помолчав немного, она пожала плечами.
— Меня продали, — равнодушно поведала девушка. — И увезли на север, не знаю куда. Мне сказали, что это ценится… — она коснулась пальцем золотисто-смуглой кожи, — ценится на севере, где кожа белая как молоко. А там меня перепродали. Мне все еще было двенадцать. — Бенедетта помедлила и посмотрела на меня. — А я уже была женщиной, а не ребенком. — В голосе ее звучала горечь. Я кивнул в знак того, что понимаю. — Год спустя меня снова продали. Саксу из Лундена. Работорговцу. Он заплатил много денег. Его имя, — итальянка заговорила так тихо, что я едва слышал ее, — его звали Гуннальд.
— Гуннальд, — повторил я.
— Гуннальд Гуннальдсон. — Она смотрела на северный берег, где к реке спускалась деревушка. Ребенок махал с полусгнившей пристани. Весла погружались, загребая воду, потом медленно поднимались, а вода стекала с длинных лопастей. — Они привезли меня в Лунден, где торговали невольниками, — снова заговорила Бенедетта. — Их было двое, отец и сын, и оба насиловали меня. Сын оказался хуже. Они не хотели продавать меня, а пользовались сами, так что я попыталась наложить на себя руки. Лучше было умереть, чем ублажать этих боровов.
Последние слова девушка произнесла едва слышно, чтобы ее не могли услышать гребцы на ближайшей к нам банке.
— Наложить на себя руки? — так же тихо переспросил я.
Бенедетта повернулась и посмотрела на меня, потом, не говоря ни слова, откинула капюшон и размотала серый шарф, который всегда носила на шее. Тогда я заметил шрам, глубокий шрам на правой стороне изящной шеи. Она дала мне поглядеть, потом снова надела шарф.
— Порез оказался недостаточно глубоким, — уныло пробормотала женщина. — Но его хватило, чтобы они продали меня.
— Эдуарду.
— Его дворецкому. И трудиться бы мне на его кухне и в его постели, да королева Эдгифу меня спасла. С тех пор я ей служу.
— Как преданный слуга.
— Как преданная рабыня. — Горечь не покидала ее голоса. — Я до сих пор не свободна. А ты держишь рабов? — спросила она воинственно, накидывая капюшон на черные как смоль волосы.
— Нет, — ответил я не вполне искренне.
Беббанбург был окружен усадьбами моих дружинников, и я знал, что у многих из них есть рабы. Мой отец держал в крепости десятка два невольниц, чтобы они готовили, убирали и согревали его постель. Некоторые из них так там и жили, теперь уже старые и на положении служанок. Новых рабов я не заводил по причине того, что испытал эту долю на собственной шкуре: мне пришлось изрядно помахать веслом в неласковых морях, и с тех пор у меня развилось отвращение к рабству. Помимо этого, я не видел необходимости иметь рабов. Мне хватало мужчин и женщин, охранявших, обогревавших и кормивших крепость, и у меня было серебро, чтобы заплатить им.
— Я убивал работорговцев, — признался я, сознавая, что сказал это исключительно с целью угодить Бенедетте.
— Если мы будем в Лундене, можешь убить одного ради меня? — поинтересовалась девушка.
— Гуннальда? Он все еще там?
— Был, два года назад, — мрачно отозвалась она. — Я его видела. Он тоже меня узнал и улыбнулся. Недобрая то была улыбка.
— Ты встретила его? В Лундене?
Она кивнула:
— Король Эдуард любил туда наезжать. И королева тоже. Покупала там разные вещи.
— Король мог бы устроить для тебя смерть Гуннальда, — заметил я.
Бенедетта фыркнула:
— Он брал у Гуннальда деньги. Зачем ему убивать его? Я была никем для Эдуарда, упокой, Господи, его душу. — Она перекрестилась. — А что мы будем делать в Лундене?
— Встретимся с Этельстаном, если он там.
— А если нет?
— Отправимся его искать.
— И что он сделает с нами? С моей госпожой? С ее детьми?
— Ничего плохого, — спокойно ответил я. — Я скажу ему, что вы под моей защитой.
— Это его остановит? — В ее тоне прорезалось сомнение.
— Короля Этельстана я знал еще ребенком. Это человек чести. Пока мы будем сражаться на войне, он отправит вас под охраной в мой родной Беббанбург.
— В Беббанбург? — Название прозвучало из ее уст со странным акцентом. — И что нас там ждет?
— Безопасность. Там вы окажетесь под моим покровительством.
— Авирган говорит, что мы поступаем неправильно, принимая покровительство язычника, — без обиняков заявила девушка.
— Авиргану ни к чему ехать вместе с королевой, — напомнил я.
На миг мне показалось, что она улыбнется, но итальянка справилась с собой и только кивнула.
— Он поедет, — фыркнула она с неодобрением в голосе, а потом вперила в меня свои серо-зеленые глаза. — А ты и вправду язычник?
— Да.
— Это нехорошо, — заявила она серьезно.
— Скажи-ка, а Гуннальд Гуннальдсон язычник? — спросил я.
Бенедетта надолго задумалась, потом мотнула головой:
— Нет, на нем был крест.
— И что, стал он от этого лучше?
Она на мгновение заколебалась.
— Нет, — наконец призналась она.
— Тогда, если он все еще в Лундене, я, может быть, убью его.
— Нет! — отрезала девушка.
— Нет?
— Позволь мне убить его, — попросила она, и впервые с момента нашей встречи лицо Бенедетты просияло счастьем.
— Кто-то должен позаботиться о том, чтобы ты остался жив, — снова перебил меня Финан. — Похоже, Бог именно на меня возложил обязанность удерживать тебя в стороне от ячменных полей.
Я коснулся молота и попытался убедить себя, что принял верное решение.
— В Лундене ячменных полей нет, — заметил я.
— Это так.
— Значит, дружище, мы будем жить, — заключил я, хлопнув его по плечу. — Останемся живы и поедем домой.
Я пошел на корму. В лучах заходящего солнца за «Сперхафоком» тянулась длинная рябая тень. Я присел на одну из низких ступенек, ведущих на рулевую площадку. Лебедь летел на север, и у меня мелькнула ленивая мысль, что это знак и мне плыть туда же. Но были и другие птицы, другие предзнаменования. Иногда очень сложно познать волю богов, и, даже познав ее, мы не уверены, что боги не играют с нами. Я снова коснулся молота.
— Думаешь, в нем есть сила? — раздался голос.
Я поднял глаза и увидел Бенедетту. Лицо ее пряталось в тени надвинутого капюшона.
— Я верю, что у богов есть сила.
— Бог один, — возразила итальянка.
Я пожал плечами, слишком уставший, чтобы спорить. Бенедетта смотрела на медленно проплывающие за бортом берега Истсекса.
— Мы плывем в Лунден? — спросила она.
— Да.
— Ненавижу Лунден, — вырвалось у нее.
— Есть за что.
— Когда появились работорговцы… — начала женщина, но не договорила.
— Ты обмолвилась, что тебе было тогда двенадцать.
Она кивнула:
— Тем летом мне предстояло выйти замуж. За хорошего человека, рыбака.
— Его убили?
— Они убили всех! Сарацины! — Она буквально выплюнула это слово. — Убили всех, кто оказал сопротивление, и тех, кого не собирались обращать в рабство. Меня собирались. — В последних двух словах звучала холодная ярость.
— Кто такие сарацины? — поинтересовался я, зацепившись за незнакомое слово.
— Люди из-за моря. Некоторые из них даже живут в моей стране! Они не христиане, это дикари!
Я похлопал по ступеньке, указывая на место рядом со мной. Итальянка поколебалась, потом села.
— И ты попала в Британию? — с интересом спросил я.
Помолчав немного, она пожала плечами.
— Меня продали, — равнодушно поведала девушка. — И увезли на север, не знаю куда. Мне сказали, что это ценится… — она коснулась пальцем золотисто-смуглой кожи, — ценится на севере, где кожа белая как молоко. А там меня перепродали. Мне все еще было двенадцать. — Бенедетта помедлила и посмотрела на меня. — А я уже была женщиной, а не ребенком. — В голосе ее звучала горечь. Я кивнул в знак того, что понимаю. — Год спустя меня снова продали. Саксу из Лундена. Работорговцу. Он заплатил много денег. Его имя, — итальянка заговорила так тихо, что я едва слышал ее, — его звали Гуннальд.
— Гуннальд, — повторил я.
— Гуннальд Гуннальдсон. — Она смотрела на северный берег, где к реке спускалась деревушка. Ребенок махал с полусгнившей пристани. Весла погружались, загребая воду, потом медленно поднимались, а вода стекала с длинных лопастей. — Они привезли меня в Лунден, где торговали невольниками, — снова заговорила Бенедетта. — Их было двое, отец и сын, и оба насиловали меня. Сын оказался хуже. Они не хотели продавать меня, а пользовались сами, так что я попыталась наложить на себя руки. Лучше было умереть, чем ублажать этих боровов.
Последние слова девушка произнесла едва слышно, чтобы ее не могли услышать гребцы на ближайшей к нам банке.
— Наложить на себя руки? — так же тихо переспросил я.
Бенедетта повернулась и посмотрела на меня, потом, не говоря ни слова, откинула капюшон и размотала серый шарф, который всегда носила на шее. Тогда я заметил шрам, глубокий шрам на правой стороне изящной шеи. Она дала мне поглядеть, потом снова надела шарф.
— Порез оказался недостаточно глубоким, — уныло пробормотала женщина. — Но его хватило, чтобы они продали меня.
— Эдуарду.
— Его дворецкому. И трудиться бы мне на его кухне и в его постели, да королева Эдгифу меня спасла. С тех пор я ей служу.
— Как преданный слуга.
— Как преданная рабыня. — Горечь не покидала ее голоса. — Я до сих пор не свободна. А ты держишь рабов? — спросила она воинственно, накидывая капюшон на черные как смоль волосы.
— Нет, — ответил я не вполне искренне.
Беббанбург был окружен усадьбами моих дружинников, и я знал, что у многих из них есть рабы. Мой отец держал в крепости десятка два невольниц, чтобы они готовили, убирали и согревали его постель. Некоторые из них так там и жили, теперь уже старые и на положении служанок. Новых рабов я не заводил по причине того, что испытал эту долю на собственной шкуре: мне пришлось изрядно помахать веслом в неласковых морях, и с тех пор у меня развилось отвращение к рабству. Помимо этого, я не видел необходимости иметь рабов. Мне хватало мужчин и женщин, охранявших, обогревавших и кормивших крепость, и у меня было серебро, чтобы заплатить им.
— Я убивал работорговцев, — признался я, сознавая, что сказал это исключительно с целью угодить Бенедетте.
— Если мы будем в Лундене, можешь убить одного ради меня? — поинтересовалась девушка.
— Гуннальда? Он все еще там?
— Был, два года назад, — мрачно отозвалась она. — Я его видела. Он тоже меня узнал и улыбнулся. Недобрая то была улыбка.
— Ты встретила его? В Лундене?
Она кивнула:
— Король Эдуард любил туда наезжать. И королева тоже. Покупала там разные вещи.
— Король мог бы устроить для тебя смерть Гуннальда, — заметил я.
Бенедетта фыркнула:
— Он брал у Гуннальда деньги. Зачем ему убивать его? Я была никем для Эдуарда, упокой, Господи, его душу. — Она перекрестилась. — А что мы будем делать в Лундене?
— Встретимся с Этельстаном, если он там.
— А если нет?
— Отправимся его искать.
— И что он сделает с нами? С моей госпожой? С ее детьми?
— Ничего плохого, — спокойно ответил я. — Я скажу ему, что вы под моей защитой.
— Это его остановит? — В ее тоне прорезалось сомнение.
— Короля Этельстана я знал еще ребенком. Это человек чести. Пока мы будем сражаться на войне, он отправит вас под охраной в мой родной Беббанбург.
— В Беббанбург? — Название прозвучало из ее уст со странным акцентом. — И что нас там ждет?
— Безопасность. Там вы окажетесь под моим покровительством.
— Авирган говорит, что мы поступаем неправильно, принимая покровительство язычника, — без обиняков заявила девушка.
— Авиргану ни к чему ехать вместе с королевой, — напомнил я.
На миг мне показалось, что она улыбнется, но итальянка справилась с собой и только кивнула.
— Он поедет, — фыркнула она с неодобрением в голосе, а потом вперила в меня свои серо-зеленые глаза. — А ты и вправду язычник?
— Да.
— Это нехорошо, — заявила она серьезно.
— Скажи-ка, а Гуннальд Гуннальдсон язычник? — спросил я.
Бенедетта надолго задумалась, потом мотнула головой:
— Нет, на нем был крест.
— И что, стал он от этого лучше?
Она на мгновение заколебалась.
— Нет, — наконец призналась она.
— Тогда, если он все еще в Лундене, я, может быть, убью его.
— Нет! — отрезала девушка.
— Нет?
— Позволь мне убить его, — попросила она, и впервые с момента нашей встречи лицо Бенедетты просияло счастьем.