Майор и волшебница

– Ну что вы так уж… – поморщился он. – У кого рука поднимется отправить вас на гауптвахту? Мы ж все не грубые солдафоны, а тонкие ценители прекрасного… – и продолжил чуть шутовски: – Что ж, трагедия нешуточная: очаровательной девушке я неприятен. Но поскольку девушка все равно чужая, я постараюсь это пережить… – и добавил гораздо серьезнее: – Федя, а ты, часом, на мня зуб не держишь?

Вот так оно в жизни оборачивается. Полтора года воевали вместе, смело можно сказать, приятельствовали… Никаких сомнений: именно ему Радаев с самого начала поручил это дело, в том числе круглосуточную слежку за нами. Понять полковника легко: слишком многие из его подчиненных были сугубыми материалистами и не проявили бы должного рвения и должной серьезности, а вот Чугунцов после той истории в Полесье таковым быть перестал…

И все же я не испытывал к нему не то что злобы, но даже и неприязни: ну что поделать, если служба у человека такая? На его месте мог оказаться и я, а он – на моем…

– Ни малейшего зуба, – сказал я.

– Вот видите, Линда? – спросил Чугунцов. – Берите пример с Теодора. Уж он-то прекрасно понимает, что я не подлец и не зверь, просто служба у меня такая, и на моем месте он наверняка поступил бы так же. И не забудьте, что он и в самом деле немного нагрешил. Из самых благородных побуждений, я понимаю, но тем не менее… А он не мальчик, не варенье тайком съел, мы с ним не дети. Как писала одна талантливая поэтесса: малютки-мальчики сегодня – офицерá, – и добавил с ненаигранным любопытством: – Значит, я вам теперь неприятен. А ведь раньше, ручаться можно, вы ни о чем не догадывались. Значит, уже в приемной меня… не знаю, как и сказать… умением вашим просветили, как рентгеном, да?

Линда чуть задрала подбородок:

– Мне кажется, товарищ майор, ваш вопрос не имеет отношения к службе, так что я, полагаю, не обязана отвечать.

– Характер… – сказал Чугунцов скорее одобрительно, чем осуждающе. – Чувствуется офицерская дочка, – и широко улыбнулся. – Завидую Фединому хладнокровию. Откровенность за откровенность. Лично мне было бы чуточку жутковато жить с такой девуш– кой.

– А ему вот – нет, – отрезала Линда.

– Я и говорю – завидую… – Он встал. – Ну, пойдемте? Отвезу вас.

– С вашего позволения, мы пойдем пешком, – решительно сказала Линда. – Времени у нас много, идти недалеко, и погода прекрасная…

– Воля ваша, честь имею! – он четко козырнул и вышел в коридор.

– Служба у человека такая, Линда, – примирительно сказал я. – Ты же офицерская дочка, должна понимать. Увы, мы с тобой сами дали повод…

– Да все я понимаю. Но неприятный осадок на душе… Пойдем?

На улицах уже появились первые «подснежники» – самые храбрые цивильные немцы, как правило, либо весьма преклонного, либо совсем юного возраста. Первые полагали, что терять им нечего, а вторые не умели еще толком бояться, зато военная техника их очень привлекала. Но подавляющее большинство прохожих составляли наши военные – и, что скрывать, чертовски приятно было идти рядом с такой девушкой, порой ловя откровенно завистливые взгляды: было мне тогда, не забывайте, от роду всего-то двадцать шесть годочков… В левой руке я нес сложенное пополам личное дело Линды (Радаев отдал-таки, когда мы уходили), которое я твердо намеревался, едва вернемся домой, к чертовой матери спалить в печке вместе со всеми ее немецкими документами. И тогда, Радаев прав, перестанет существовать Линда Белофф, останется только Линда Белова…

Вот именно, Радаев… Чересчур уж щедрые авансы он Линде выдал. Нет, я не сомневался, что все обещания он сдержит, но очень уж щедрые авансы, а он к таким никогда не был склонен. Поневоле думается, что тут есть какая-то потаенная подоплека. Может быть, я и ошибаюсь, но, вполне возможно, у него уже намечено для Линды какое-то конкретное задание, и чертовски важное – очень серьезное, раз он так щедр. Вполне может оказаться, что я угадал. Остается лишь верить, что никакой опасности для нее и в самом деле нет…

…Комдив всегда выполнял свои обещания, шла ли речь о поощрении, или о взыскании. И никогда их выполнение не затягивал. Так что уже через сутки Линда вновь надолго задержалась у зеркала, но на сей раз не вертелась, как это было с формой, а стояла, любуясь новешеньким орденом Славы третьей степени на груди – слева, как полагается.

– У меня прежняя мысль, – сказал я, понаблюдав за ней довольно долго. – Что сказал бы по этому поводу твой отец?

– А он ничего не сказал бы, – безмятежно ответила Линда, прямо-таки лучезарно улыбаясь. – Он бы просто остолбенел и потерял дар речи – дочка не просто в мундире русской гвардии, но и с военным орденом на груди, как вы все говорите, самым почетным солдатским… – Она чуточку посерьезнела. – Кто бы подумал, что мои умения можно поставить на службу войне…

– Мир у нас такой, чтоб его, – подумав, сказал я. – Сдается мне, нет в нем такого, что бы человек не исхитрился поставить на службу войне. Ну, что делать, другого у нас нет и никогда не будет…

Она подошла вплотную, глянула мне в лицо вдруг ставшими печальными глазами:

– Теодор, это, конечно, глупо и нелепо… Но мне пару раз казалось: а вдруг ничего этого нет? Вдруг все это мне снится? А на самом деле я сейчас умираю от голода где-то на обочине? Очень уж все хорошо и спокойно…

– Глупости, – сказал я и поцеловал ее.

И, разумеется, не рассказал, что и меня пару раз за последний год посещала эта же нелепая, диковатая, абсурдная мысль: а вдруг ничего этого нет? Вдруг я сейчас подыхаю в грязном окопе где-нибудь в степях у Дона, и секунды предсмертного бреда растянулись в недели и месяцы? И все это мне мерещится: что в армии ввели погоны, что мы вот-вот добьем Германию? Прекрасно понимал, что это абсурд, но все равно бывало жутковато…

Орден не просто доставил большое удовольствие самой Линде (радовалась, как дите малое, офицерская дочка), но и пошел ей на пользу в других смыслах. В первую очередь резко переломил отношение к ней ребят из разведвзвода. Узнав, что ее к ним зачислили, орлы-соколы были крайне недовольны. Кое-какие их разговорчики до меня дошли: майор, пожалуй что, хватил через край. ППЖ на войне – дело житейское, их пруд пруди на всех фронтах (разве что Жуков на своем постарался извести, позабыв, правда, начать с себя). Опять-таки вполне житейское дело, когда их пристраивают на теплые местечки. Но пихать свою в разведвзвод – дело неслыханное, перегнул палку майор…

Когда она появилась там со Славой на груди, все изменилось. Были неписаные правила, которые строго соблюдались. Частенько командиры, имевшие такую возможность, своих ППЖ награждали, но, как правило, словно по какой-то традиции, медалью «За боевые заслуги». И приняло это такой размах, что медаль эту, когда речь шла о женщинах, прозвали «За половые заслуги». Оттого награжденные ею за реальные боевые заслуги женщины попали в двусмысленное положение: иногда невозможно с ходу определить, что за женщина с этой медалью на груди тебе попалась – правильная фронтовичка или сытенькая ППЖ?

Но тут был другой случай. Народ был тертый и битый и прекрасно знал: ни один офицер (если только его фамилия не маршал Жуков), в здравом уме будучи, не сдешевится настолько, чтобы наградить свою ППЖ боевым орденом. И уж тем более так никогда не поступил бы правильный мужик майор Седых. Да и наш комдив (как любой на его месте) такого подчиненного с кашей бы съел. Есть границы, которые не переступают, и все это прекрасно знают…

Значит, здесь что-то другое. Что? Очень быстро воскрес и широко распространился уже ходивший однажды слух: Линда – наша разведчица, в облике беженки ходившая в немецкий тыл, куда здорового призывного возраста мужчину не пошлешь, моментально фельджандармы сграбастают, не как советского агента, а как немецкого дезертира. Тем более, по точным данным, один из писарчуков штаба дивизии оказался трепачом и разболтал, какая формулировка вписана в наградном листе Линды – та самая, которую предложил комдив: «Находясь в разведке, добыла ценные сведения о противнике».

Так что отношение к ней моментально поменялось, теперь она считалась «своим парнем» (и, конечно же, тертый и битый народ лишних вопросов ей не задавал). И это вылилось в конце концов в такое… Когда она через два дня вернулась из очередной поездки в разведвзвод, я, увидев ее, форменным образом обалдел. Было от чего. Х-хосподи! Сабитовские орлы за какой-то час ее перекроили по своему образу и подобию. Только гимнастерка и ремень остались прежними. Вместо юбки – камуфляжные штаны ваффен СС в светло-коричневых и почти черных пятнах и разводах. Вместо пилотки – новехонькая кубанка с красной звездочкой, залихватски сбитая на затылок. Голенища хромовых сапожек, которые я ей вчера спроворил, собраны в классическую «гармошку» – сама она так попросту не сумела бы, опять разведчики постарались. На ремне справа – финка в ладных ножнах из черной кожи, с красивой наборной ручкой из разноцветного плексигласа – четырех цветов. Слева, на немецкий манер, немецкая же пистолетная кобура, тоже кожаная, светло-коричневая (в которой, как вскоре оказалось, был никелированный «зауэр» с полной обоймой).

Первым делом, как и следовало ожидать от женщины, направилась к зеркалу в прихожей и принялась перед ним вертеться. А я так и стоял в состоянии некоторого обалдения – сюрприз, так уж сюрприз.

Навертевшись как следует, с прямо-таки детским простодушием спросила:

– Как я выгляжу, Теодор?

– Как заправский бывалый разведчик…

– Мне так и объяснили, – сказала Линда. – Что именно так и должен выглядеть настоящий разведчик, особенно с орденом Славы. Мы же разведчики, а не какая-нибудь си-во-ла-пая пехота.

Повторяла, конечно, то, что слышала от разведчиков, – сама бы до такого в жизни не додумалась. Выражение лица у меня, должно быть, стало несколько… своеобразное: Линда что-то неладное почувствовала и озабоченно спросила:

– Что-то не так, Теодор? Не могли же они меня разыграть, они сами все примерно так и ходят, я и раньше не раз видела, не вполне по-уставному…

– Вот то-то, – сказал я. – Интересно, что сказал бы твой отец, увидев одетой совершенно не по-устав– ному?


– Ничего хорошего, я думаю. Но ведь они все так ходят, а я теперь тоже разведчик, они говорили, должна соответствовать… Мне что, все это снять и принять уставной вид?

Я понимал: привести ее в божеский вид – все равно что отнять у ребенка игрушку: как блестели у нее глаза, когда вертелась перед зеркалом… В конце концов, она в чем-то права: все разведчики примерно так и ходят, и никто, в том числе и я, их не шпыняет – притерпелись как-то… Тяжко вздохнув мысленно, я махнул рукой:

– Да ладно, щеголяй уж в таком виде, если должна соответствовать.

Ее лицо озарилось радостью:

– Разрешаешь?

– Разрешаю, – сказал я, вторично тяжко вздохнул про себя и подумал: в конце концов передо мной не стоит задача сделать из нее исправного солдата, да и войне скоро конец, и ее все равно демобилизуют. Чем бы дитя ни тешилось…

…Еще через сутки приехал Радаев, предварительно позвонив и спросив, дома ли Линда. И с четверть часа беседовал с ней в моем кабинете, великодушно не выставив меня за дверь – понимал, что я и так в подписках, как Барбоска в блохах… Очень быстро выяснилось, что его интересует одно-единственное: умеет ли Линда находить, как он выразился, «подземные полости» естественного либо искусственного происхождения, и если да, то может ли заглядывать в них.

Линда сказала, что за «полости естественного происхождения», то бишь пещеры, ручается. Чуть смущенно рассказала, что, едва получив наследство, первым делом заглянула в пещеру километрах в двух от Кольберга, туристскую достопримечательность (за совершеннейшим отсутствием других). Чуть конфузясь, уточнила, что искала там клад, о котором в округе с незапамятных времен бродили разнообразные легенды. То ли там спрятал награбленные ценности местный барон-разбойник (которого, на радость прохожим и проезжим, вскоре прикончила либо городская стража, либо конкуренты), то ли во время вражеского нашествия укрыл сокровищницу древний германский король (вскоре павший в бою и оттого, как и барон, не успевший ни с кем поделиться секретом – ну а все, кто сокровища закапывал, по старой традиции тех времен были по приказу короля убиты, как только вышли из пещеры). Никаких сокровищ она не нашла – может, их и не было.

Радаев слушал эту кладоискательскую историю с величайшим вниманием, несколько раз задавая вопросы, вроде бы не имевшие прямого отношения к этой истории, но, безусловно, имевшие, хотя я так и не смог сообразить какое. Потом Линда сказала, что искать «полости искусственного происхождения» никогда не пробовала, но не сомневается, что у нее получится – методика та же самая, что и с наговором на остановку колес, исправно срабатывающим независимо от того, принадлежат ли они телеге, карете или автомобилю. Радаев сказал, что неплохо было бы все же проверить, как говорится, не отходя от кассы, что можно сделать просто и быстро. Она бывала в соседнем доме? Нет? Отлично. Вот пусть и попробует заглянуть в его подвал, а потом опишет. Линда посидела несколько минут с закрытыми глазами, откинув голову на спинку кресла (мне понравилось, что при этом не было ни капельки пота и нехорошей бледности). Потом описала. Радаев вышел, сказав, что вернется через минутку. Окно кабинета выходило на улицу, и я выглянул – благо никакого запрета не было. «Адмирал» полковника стоял перед домом. Подойдя к невидимому мне с моего места шоферу, Радаев что-то ему сказал, наклонясь. Шофер (им оказался Чугунцов) тут же вылез и быстрой походкой направился в сторону соседнего дома, того, что стал объектом очередного ненаучного эксперимента. Вернувшись, Радаев выкурил две сигареты подряд, сидя вполоборота к окну, – явно чего-то напряженно ждал. Наконец дважды прогудел автомобильный клаксон, и на лице полковника промелькнуло нескрываемое облегчение, пожалуй, и нешуточная радость. Однако, повернувшись к нам, он был уже по-прежнему бесстрастен и непрони– цаем.

– Получилось, – сказал он Линде. – Подвал в точности такой, как вы его описали, а подвал безусловно – полость искусственного происхождения… Великолепно. – Он встал и привычным движением оправил гимнастерку. – Завтра с утра будьте дома, я заеду за вами в девять ноль-ноль. Это обоих касается.

И вышел походкой старого строевика. Линда недоуменно уставилась на меня:

– Ничего не понимаю…

– А тут и понимать нечего, – усмехнулся я. – Все как на ладони.

– Что? – удивленно подняла брови Линда.

– Понимаешь…

Я замолчал – дверь открылась, и вошел Чугунцов.

– Выкроил минутку, выпросил у шефа, – сказал он быстро, с непонятной интонацией. – Линда, я прекрасно понимаю, что по-прежнему вам неприятен, но можно один-единственный вопрос? Я доживу до конца войны? – и улыбнулся определенно смущенно. – Раньше как-то над этим и не думал, а теперь, когда до конца всего ничего, так и лезет в голову…

Какое-то время Линда всматривалась в его лицо тем самым знакомым мне взглядом – глаза стали вовсе огромными, в них появились золотистые искорки. Наконец ответила, но таким тоном, словно отмахнулась или, того хуже, отплюнулась:

– Доживете, – и добавила: – Но ранены будете.

– Тяжело?

– Вряд ли, никак не похоже…

Чугунцов облегченно вздохнул:

– Ну, это пустяк… Спасибо, Линда.

И так же быстро вышел.

– Ты ему правду сказала? – спросил я.

– Конечно, – словно бы даже с некоторой обидой ответила Линда. – В таких делах всегда нужно говорить правду. И потом, бабушка учила: если человек нуждается в помощи, нужно помочь, даже если он тебе неприятен. А ему страшно. Он, конечно, виду не подает, но ему очень страшно, он боится смерти…

– Ничего удивительного, – сказал я. – У многих сейчас такое. Пока конца-краю войне не предвиделось, о смерти как-то не думали, а вот сейчас… Чертовски обидно погибнуть сейчас…

– Понятно… Так о чем ты начал? Мне страшно интересно. Или это военная тайна?

– Вот уж нет, – ухмыльнулся я. – Военных тайн тут наверняка куча, но все они не наши. Видишь ли, в последние годы, когда бомбардировки стали особенно сильными, в Германии стали прятать заводы под землю, исключительно военные, и не те, что штампуют солдатские миски-ложки, а гораздо более серьезные. И особо важные, секретные военные объекты. О чем-то таком речь и идет, несомненно. Не надо было большого ума, чтобы понять, куда полковник гнет, когда он стал делать упор на «подземные полости искусственного происхождения». То-то он не скупился на авансы… Здесь что-то крайне серьезное…

…Мы втроем сидели на раскладных стульчиках из дюралюминиевых трубок с брезентовыми сиденьями, за таким же столиком – Радаев, я и Линда. Радаев был напряжен, Линда прямо-таки светилась азартом (что легко понять, это было ее первое настоящее боевое задание, а вот у меня на душе стояла смешанная с унынием скука. Я прекрасно понимал, что был сейчас чем-то вроде необходимой мебели вроде этих стульчиков: вслух это не было высказано, но полковник, конечно, прихватил меня исключительно для того, чтобы я послужил Линде чем-то вроде морального стимула. Довольно незавидная роль, если подумать…

К горизонту уходила широкая проселочная дорога, самый обыкновенный немощеный большак – у немцев таких тоже имелось немало. Правда, в отличие от наших проселочных дорог, немцы свои поддерживали в идеальном состоянии – ни рытвины, ни колдобины. Стояла спокойная загородная тишина, поодаль у машин и броневика курили бойцы, и вокруг, куда ни глянь, не было ни единой, хотя бы крохотной, приметы войны.

– Ну, приступим, – сказал Радаев, вроде бы обращаясь к нам обоим, но, конечно, адресуясь только к Линде. – Мы сейчас поедем вон туда. – Он показал тупым концом карандаша на видневшийся на горизонте покрытый редколесьем пригорок, до которого было километра три. – Там и обоснуемся, там нам и предстоит работать – точнее, вам одной. Линда, вы умеете читать топографические карты?

– Мне как-то не приходилось… – чуточку растерянно сказала она.

– Ничего страшного, задача несложная… Мы сейчас вот здесь. – Он ткнул в карту с надписями на немецком уже остро заточенным грифелем. Авиаразведка только что сообщила, что противника там нет, он занял оборону километрах в трех северо-западнее.

(Ага, вот что за самолет только что прошел над нами не так уж высоко, в сторону занятого нами областного центра. Хитер Радаев: явно отнюдь не случайно употребил не слово «немцы», а «противник» – Линда ведь тоже немка.)

– Нас должны интересовать только эти два городка, – он показал грифелем. – До одного от лесочка – девять с лишним километров, до другого – шесть с лишним. Вы справитесь с таким расстоянием? Колонну вы… увидели за десять с лишним километров. Правда, тогда была ночь, а сейчас – позднее утро. Я в таких делах, как вы понимаете, совершенно не разбираюсь, но главное уяснил: нужно сочетание каких-то благоприятных условий. Оно сейчас есть или его нет?

– Есть, – невозмутимо сказала Линда. – Условия самые благоприятные. И с расстояниями я справ– люсь.

– Отлично… Я расскажу подробно, чтобы вы поняли всю важность и сложность задания. В одном из городков есть подземный завод по производству крайне интересующей нас военной техники. Это мы знаем точно, но не знаем, в котором, а разделяет их примерно шестьдесят километров. Приказано нанести удар уже сегодня, пока противник не успел полностью подготовить завод к взрыву. Нанесут его танковые части, и в это же время на объект будет выброшен парашютный десант. Но мы не знаем, на который из городков ударить. Одновременно на оба – означает дробить силы и усложнить задачу. Понимаете, как нам важно знать точно?