Майор и волшебница

В чем я в глубине души был с ним полностью согласен. Вот он моментально поверил бы, расскажи я ему о крестике Линды и его поведении над картой – он участвовал в той истории в Полесье, наглядно убедившей иных записных материалистов: не все происходящее на нашей грешной земле можно объяснить с материалистических позиций. Но я, конечно, промолчал, решив послушать, с чем он приехал.

Линда принесла кофе. Поставив поднос на стол, сказала Чугунцову:

– Прошу, товарищ майор. Кофе у нас настоящий.

(На другой день, после того, как мы обустроились, я ее отдал на часок в науку Васе Тычко. Вася ей объяснил систему наших знаков различия; память у Линды была хорошая, цепкая, сущая память отличницы-студентки, так что она легко все запомнила, да к тому же наша система была проще немецкой. Рассказал, как обращаются друг к другу наши военные, еще о нескольких уставных мелочах – все это могло ей пригодиться, если мой план удастся и она останется со мной.)

Произнесено это было по-русски – так уж Линда для себя постановила: пока живет здесь, говорит исключительно по-русски. Болтала по-русски с Васей (Кузьмич разговорчивостью не отличался), по-русски отвечала приходившим ко мне офицерам, когда они мимоходом заговаривали с ней по-немецки (конечно, те, кто язык знал более-менее).

Проводив ее взглядом, Чугунцов сказал не совсем и деловым тоном:

– Значит, правду говорили, что твоя хозяйка прилично русский знает. Интересно, откуда? Не мог же ты ее за три дня выучить…

– Студентка, – сказал я чистую правду.

– А, тогда понятно. Везунчик ты, Федя, повезло тебе с хозяюшкой. И раскрасавица, и русский прилично знает. – Он отпил глоток из чашки. – И кофий неплохой варит.

– Ну, тут уж я ни при чем, – развел я руками с видом крайнего простодушия. – Не я ж выбирал, где поселиться, всё квартирьеры…

– Я и говорю – везунчик…

Судя по его улыбке, чуточку насмешливой, чуточку исполненной этакого здорового цинизма, все он о нас с Линдой насквозь понимал. Но развивать эту тему не стал – в нашей среде (как бы там ни обстояло в других дивизиях) это считалось бы дурным тоном. Я уже рассказывал, что на такое отклонение от приказов у нас, в общем, смотрели сквозь пальцы. Да и сам Серега в этом плане был не без греха, если вспомнить парочку его квартирных хозяек, у которых он в свое время стоял на постое. Там, конечно, тоже свечку никто не держал, но иные по некоторым наблюдениям опять-таки все насквозь понимали…

– Ладно, шутки в сторону, – уже совсем другим голосом сказал Чугунцов. – Давай о деле, поскольку дело не терпит… В лесу, Федя, засели немецкие окруженцы.

– А я знаю, – спокойно сказал я.

Его взгляд на миг стал цепким, профессиональным, прицельным:

– Интересно, откуда это? Если об этом знают считаные люди и все поголовно из нашей системы? Если бы они вышли из леса и сдались, ты бы доложил… Кстати, почему не доложил, что знаешь?

– Да просто-напросто не успел, – сказал я. – Когда узнал, сразу же пошел домой, хотел звонить Гладиолусу, а тут он сам позвонил. И рассказал про немцев в лесу, приказал готовить прочесывание, сказал, что ты приедешь… то есть не про тебя конкретно сказал, а про представителя Смерша, который меня в суть дела и введет. Сергей, что там за зверье такое засело, что мне приказали и бронетехнику выводить?

– Бронетехника – это для надежности, – сказал он словно даже чуточку рассеянно. – Чтобы ни один по равнине не ушел. Правда, уходить особенно и некуда, повсюду наши, ну да каши маслом не испортишь… Погоди! Ты-то откуда узнал?

– Благодаря лояльному к новой власти местному населению, – ухмыльнулся я как мог естественнее. – Иду это я по улице, никого не трогаю, вдруг манит меня из переулка немчик. Ледащий такой, трясется, как овечий хвост, по сторонам озирается… Сразу видно заядлого трусохвостика. Но все же решил исполнить гражданский долг. Полагаю, на какую-нибудь поблажку рассчитывал. Сам знаешь, как они теперь изгаляются, лояльность из ушей пышет…

– Ага, – сказал Чугунцов. – И каждый второй – антифашист, не считая каждого первого. Как Гитлер столько лет продержался при таком количестве антифашистов, решительно непонятно. Будет свободная минутка, я тебе расскажу, какая у нас в городке позавчера была хохма… А сейчас давай больше не отвлекаться. Что он тебе рассказал?

– Живет он на краю городка, на том, что выходит на лес. И час назад видел на опушке с десяток солдат – прятались за деревьями и разглядывали город. Судя по его описанию, классические окруженцы потрепанные, перепачканные, небритые… Но все с оружием. Потом вдалеке показался наш патруль, и они живенько слиняли в лес.

– А мундиры были какие?

Я развел руками:

– Вот уж в мундирах он совершенно не разбирался. Невоеннообязанный, говорил. Вот, собственно, и все. Выложил все это и сбежал резвым зайчиком… Как думаешь, поискать его?

Недоверия в его глазах я не увидел – значит, моя выдумка прекрасно прокатила и была принята за чистую монету. Ну да, мало ли было похожих случаев с такими вот «лояльными гражданами» и «антифашис– тами»…

– Немножко дополняет общую картину… – задумчиво сказал Чугунцов. – Да нет, нет смысла его искать. – И ничего больше толкового не расскажет, чует моя душа, и главное, проческу скоро начнем, всех и так прищучим к чертовой матери… Ну а теперь – что мы знаем. Ты у нас все равно в подписках, как, прости за сравнение, Барбоска в блохах, так что тебе можно… Дела такие. Вот уже четвертый день, с тех пор как обосновались здесь и развернули свое хозяйство, пеленгуем некую радиостанцию. Стопроцентно немецкую – потому что вещует она из этого самого лесочка. Перехватили за три дня десять шифровок, а сегодня, когда я уже к тебе собирался, – и десятую.

– Расшифровали?

– Пока нет, – признался он. – Хотя ребята бьются. Одно ясно: среди захваченных нашими немецких шифров такого нет. Понимаешь, материала мало: радиограммы довольно короткие и почти все одного и того же содержания, кроме одной, но о ней чуть погодя. И еще одно ясно: батареи у них слабеют и слабеют, дохнут помаленьку, а запасных явно нет. Причем, что характерно, все передачи идут из одного места. Уж это-то наши установили совершенно точно: учли «треугольник ошибок», еще какие-то премудрости. Я в этих делах разбираюсь плохо, я в первую очередь разыскник, да и ни к чему подробности. Главное, передачи идут из одного места. Может, знаешь, о чем это говорит?

– А то, – сказал я. – Случалось с вами взаимодействовать. Это не диверсанты и не агенты. Эти в жизни бы не стали вести из одного места две передачи подряд. А наши лесомыки – целых десять шлепнули. Обычные окруженцы и в таких тонкостях не разбираются.

– Вот и у нас все так думают, – кивнул он. – Какие, к черту, агенты? Торчат на одном месте, с него и в эфир выходят… Давай-ка карту, покажу где; я уже знаю, что все карты у тебя. Наши ездили в лесничество, но там им старый хрен в форме, малость постукивая зубами от страха, клялся родной мамой и всеми святыми, что ни одной карты леса у него нет. Приходил «герр комендант» с двумя солдатами и унес все до одной.

– Ну, мне ж надо было разведгруппы готовить… – сказал я.

Развернул сложенную вчетверо карту и положил перед ним – городком к нему, передовой к себе. С минуту Чугунцов ее внимательно изучал, потом взял из ониксового стакана карандаш и очертил небольшой кружок тупым концом с круглой розовой резиночкой в аккуратном жестяном футлярчике (опять-таки выморочное имущество беглого доктора). Сказал уверенно:

– Вот тут они, сволота, обосновались…

И кружочек он начертил вокруг той точки, на которую показывал крестик Линды. И лежала эта точка как раз на пути, которым должна была пройти объединенная разведгруппа. Вот и выходило, что разведчики жизнью Линде обязаны – хотя никогда об этом не узнают…

– Понятно, почему они сидят там, как пришитые, – сказал Чугунцов, – судя по карте, там единственный на весь лес источник воды. – Его лицо стало жестким. – Это еще не все. Вчера утром мы послали туда группу: три человека, все разыскники со стажем, никаких зеленых стажеров. Нарядили соответственно: сейчас по лесам бродят не одни только немецкие дезертиры, а прямо-таки по Библии: семь пар нечистых… Один был в советской форме без погон и пилотке без звездочки, с «ППШ». Второй – в цивильном чуточку не по росту, явно с чужого плеча, но со «шмайсером». Третий – в вермахтовской форме, при погонах и с нашивкой РОА на рукаве, тоже со «шмайсером». Классическая сбродная группа, бывали и поэкзотичнее. Ну, по карманам – «наганы» и гранаты, и никаких документов. – Он зло выдохнул сквозь стиснутые зубы. – Они не вернулись, Федя. Пропустили все контрольные сроки, сутки прошли, а их все нет. Одна надежда – что их все же не убили, а держат у себя, не отпускают. Но надежда, дохленькая, хотя кое-какая легенда у них была: власовцы, все трое. Не настолько хорошо они язык знали, чтобы перед немцами себя за немцев выдавать. И не из таких переделок ребята выходили, а тут, изволите ли видеть… – Он тяжело помолчал. – Кое-какие предположения уже сейчас можно делать. Там, безусловно, не «тотальники» с одышкой и ревматизмом и не косорукая обычная пехота. Гораздо более хваткие ребята, если смогли справиться с нашими… И еще. Их там должно быть не особенно много. Ни разу не было попыток прорваться через заслон на ту сторону – значит, их слишком мало, чтобы лезть на роту, не рискнули. А ведь должны были попробовать – это первым делом любой бы сделал на их месте. Не могли не наблюдать украдкой. Ты знаешь, по какой системе заслон работает?

– Да нет. Знаю только, что он есть.

– Две роты дежурят посменно, по двенадцать часов. Те, что выходят в «ночное», отсыпаются днем, чтобы ночью бдили в четыре глаза и держали ушки на макушке. Крайне нежелательно командованию, чтоб там немецкая разведка прошла. Радаев по приказу армейского управления выделил им четырех проводников с собаками – тоже дежурят посменно. Ну, вот так дела обстоят. Когда группа не вышла в срок, пришлось доложить в армейское управление. Оттуда пришел приказ: организовать прочесывание, полностью очистить лес от немцев, свои соображения по ВЧ высказать немедленно. Ну, мы с Радаевым именно такой оборот дела заранее и предвидели – не первый год замужем… И практически обоим одновременно пришла в голову светлая идея… К чему тащить за тридевять земель войска по охране тыла, у которых в этих краях своих забот по горло, если в двух шагах от леса, назовем вещи своими именами, прохлаждается батальон майора Седых? Причем не обычный, а разведбат. И личный состав у тебя кое в чем поднаторел лучше обычной пехоты, и ручных пулеметов в два раза больше, чем в обычном батальоне, и даже собственный бронедивизион есть.


– У меня даже фаустпатроны есть, – усмехнулся я не особенно весело. – Штук тридцать. Этого добра, сам знаешь, нынче везде навалом, раздобыть – раз плюнуть…

Он не ответил на улыбку, сказал серьезно:

– Использовать «фаусты» против кучки окруженцев – излишняя роскошь, пижонство и гусарство… А вот пулеметную роту и бронетехнику на равнину выведешь. Чтобы ни один не ушел. Ты ведь приказ получил?

– Конечно, – сказал я. – И насчет пулеметной роты, и насчет бронетехники, и насчет всего прочего.

– Должны справиться в лучшем виде, – сказал Чугунцов. – Лесочек, если прикинуть, мизерный. Не африканские джунгли и даже не твоя сибирская тайга. Даже если идти крайне осторожно, на всякий случай пустив вперед саперов, с теми силами, что у тебя есть, часа за три справитесь. Ну и я небольшую подмогу привез: двенадцать разыскников и двое проводников с собаками. Радаев по всем сусекам поскреб, последнее от сердца оторвал…

– Ого! – сказал я. – Давненько не припомню за ним такой щедрости.

– Обстоятельства, – все так же без улыбки сказал Чугунцов. – Приказ недвусмысленный: полностью очистить лес от немцев. Чтобы твои разведгруппы до заслона дошли, как по асфальту в Парке культуры и отдыха. Черт, это просто здорово, что ты их раньше не отправил. Как пить дать, напоролись бы на этих леших, и кто знает, чем кончилось бы. Уж если они наших ухитрились одолеть – не из простых свиней свиньи…

Я, разумеется, не стал ему объяснять, почему задержал отправку разведгрупп. Он, не сомневаюсь, поверил бы рассказу о крестике Линды, но к чему лишняя болтовня, если дело и так на мази? Я только сказал:

– Ну вот так вот мне свезло… да и им тоже. Я их хотел попозже пустить, чтобы к заслону вышли и на ту сторону пошли уже в сумерках. Темнота – друг не только влюбленных, но и разведчиков…

– Везунчик ты у нас известный – и, похоже, во всех смыслах… Эх, «языка» бы взять… – И продолжал с определенной долей мечтательности: – А уж совсем идеально было бы взять радиста. Тогда узнали бы не только о том, что случилось с нашими парнями, но и то, что этот Маркони сучий своим передавал… Только знаю я такие прочески – после них одни трупы остаются… Черт! – У него было лицо человека, внезапно осененного гениальной идеей. – А разобью-ка я своих волкодавчиков на две группы и поставлю в авангарде. Чтобы, когда начнется заварушка – а куда ж она денется? – высматривали человека с рацией и, кровь из носу, брали живым. А ты каждому из них выделишь прикрытие, человека три-четыре. Людей у тебя достаточно.

– О чем разговор, – сказал я. – Я и больше могу сделать. Разобью на две группы свой разведвзвод и тоже поставлю в авангард с аналогичным приказом. Мои парни, согласен без ущерба для самолюбия, твоим волкодавам в том да сем не уступают, но «языка» брать обучены не очень чтобы. И насколько для нас важен радист, прекрасно поймут.

– Отлично, – сказал Чутунцов. – Только вот что… Тех девятерых, что пойдут на задание, в лес не бери, оставь в городе. Чтоб ты знал: разведпоиск этот на контроле в штабе армии. Никакой конкретики до меня пока что не доводили, но мы с тобой не первый год воюем, понимать должны, что сие означает…

Я прекрасно понимал. К бабке не ходи, готовилось наступление в масштабе армии (а может быть, и не только армии), и ударным кулаком (может быть, одним из нескольких) должна была стать наша дивизия. Вернейший признак грядущего скорого наступления – сосредоточение танков в прифронтовой полосе. А танков к нам нагнали изрядно и расположили на левом фланге дивизии, но не у передовой, а в километре от городка. То-то над нами стали часто и подолгу барражировать наши истребители – чтобы немецкая воздушная разведка не подобралась. То-то Серегу так интересует радист – он мог передать и о танках, а немцы тоже прекрасно знают вернейший признак грядущего скорого наступления и, чего доброго, примутся усиливать оборону. Ох, не загостимся мы в этом городишке…

– Ну, что, – сказал Чугунцов. – Собирай своих командиров, пора партитуру расписывать.

– Минута дела, – ответил я, снимая телефонную трубку.

…Совещание отняло минут двадцать – очень уж простая задача перед нами стояла, много раз планировали гораздо более сложные, чем примитивная проческа, облава на противника, наверняка в несколько раз уступавшего числом, не исключено, без единого пулемета, только с легким стрелковым: как показал прошлый опыт, укрывавшиеся в лесах окруженцы обычно бывают вооружены убого…

А еще минут через двадцать мы с Чугунцовым сидели в открытом кузове среднего из трех бронетранспортеров, стоявших носами к лесу метрах в четырехстах от него, у автобана, на котором за нашими спинами расположился в «студерах» подвижной резерв. Стояли аккурат напротив того места, где Линда увидела подстерегавшую разведчиков смерть, где бил ключ, где выходили в эфир немцы.

Войсковые операции обычно проходят особенно гладко и четко как раз тогда, когда с противником нет серьезного боя. В бою сплошь и рядом трещат, ломаются, лопаются по швам самые скрупулезнейше разработанные планы. Возникают непредвиденные неожиданности, приходится импровизировать, менять что-то на ходу. Но теперь – совсем другое дело. Не увеселительная прогулка, конечно, у противника имеется оружие, так что любой из участников прочески рискует заполучить пулю, зато сто шансов из ста за то, что все пройдет согласно разработанному плану, а это много значит и заведомо ведет к успеху.

Два взвода четвертой роты я оставил в городке, чтобы несли патрульную службу – не стоило совсем уж оголять гарнизон, случалось, что в неразберихе последних недель совершенно неожиданно объявлялись в наших тылах искавшие дорогу к своим группы окруженцев малость посерьезнее прятавшихся по лесам кучек. Первая рота (с присовокуплением по взводу из третьей и четвертой) двигалась от заслона. Вторая (точно так же с двумя приданными взводами из тех же рот) – от городка. Получилась достаточно густая цепь. Ну а два взвода третьей как раз и сидели в грузовиках за моей спиной, чтобы при необходимости быстро перекрыть дорогу немцам, если они решат чесануть на равнину. Я посчитал, что таких сил для подвижного резерва вполне хватит – немцев там вряд ли так уж много, наберись их с роту, наверняка решились бы ломануться на прорыв через заслон.

К тому же главным моим козырем было то, чего у немцев в лесу заведомо не имелось, – мои бронетанковые силы. Ровнехонько половину их составляли эти три бронетранспортера, трофейные, конечно, тут нас немцы здорово обошли, у нас бронетранспортеры появились только после войны, а у немцев их с самого начала было множество, самых разных модификаций.

Мои, пожалуй, принадлежали к лучшей: однотипные, полугусеничные, каждый рассчитан на перевозку двенадцати солдат (наше пехотное отделение полного состава), вооружен крепко – 20-миллиметровая автоматическая пушка и два пулемета. Вполне годились не только для того, чтобы доставить подкрепление на линию огня, но и поддержать атаку пехоты.

Я уже не вооруженным оптикой глазом видел вдали, справа и слева еще два моих броневика. Это уже были отечественного производства, «БА-64» – невелички, с единственным пулеметом в открытой башенке, но скоростные и верткие, идеально подходившие для разведки. На взгляд непосвященного, они двигались вдоль опушки как-то странно – временами останавливались ненадолго, потом перемещались метров на сто, затем маневр повторялся. Свои-то знали, в чем смысл: броневички держались «в ногу» с цепями пехоты, стрелки стояли в башенках лицом к лесу и прекрасно видели крайних бойцов, шагавших вплотную вдоль кромки сосняка. Я тоже однажды видел их в бинокль, посмотрев вправо и влево, а больше за него браться не стал – не было смысла, гораздо проще ориентироваться по броеневичкам, насколько продвинулись цепи.

Особого напряжения не чувствовалось, не та ситуация, но все равно было чуточку напряжно: известно же – хуже нет ждать да догонять… Мы сидели здесь больше часа – цепи в соответствии с приказом двигались медленнее обычного пешехода. День выдался солнечный, безветренный, и сосновый лес с обширными вкраплениями елей ничем не отличался от нашей сибирской тайги, чертовски на нее походил, но все равно казался мне зловещим. Я знал, откуда это шло – из-за того, что здесь погибли трое отличных ребят из Смерша (когда Серега назвал фамилии, оказалось, всех я давно и хорошо знал) и, если бы не Линда, погибли бы разведчики – я в этом ничуть не сомневался.

Я во второй раз поднял к глазам бинокль – исключительно затем, чтобы по шкале на одной из линз определить точно, каково расстояние меж броневиками, а значит, и между цепями. Триста метров… двести… сто… еще меньше… немцы вот-вот должны увидеть наших, а наши, соответственно, их… и собаки уже должны их почуять… всё!

Отчетливо простучала длинная, чуть ли не на полдиска, очередь из родимого «дегтярева». И почти сразу же, словно это стало неким сигналом, поднялась ожесточенная пальба. Для тренированного уха не было нужды что-то видеть, расклад и так был ясен. Прямо-таки заливались наши автоматы и ручники, гораздо скупее огрызались «шмайсеры». Все было понятно, как таблица умножения: с патронами у фрицев не густо, с собой они могли унести немного, разве что в поясных сумках для магазинов и за широкими голенищами сапог (они любили и туда запихивать магазины). Наши, наоборот, по моему приказу набрали в «сидора» изрядно дисков и рожков к автоматам и «дегтярям». Кроме того, опять-таки по моему приказу, через раз пускали длинные очереди поверх голов или в землю. Это и называется «беспокоящий огонь». Столкнувшись с таким, любой солдат начинает не то что чуточку нервничать – чисто машинально палит в ответ гораздо чаще и больше, чем необходимо. Так что пусть себе немцы жгут патроны поактивнее, быстрей израсходуют…

Буквально через пару минут над лесом взлетели две зеленые ракеты – адресованный лично мне условный сигнал, означавший, что все по-прежнему идет по плану: фланги цепей, двигавшихся вдоль скальных отрогов, сомкнулись и двинулись к месту перестрелки. Образовался этакий бредень, закрытый с трех сторон и оставивший свободной четвертую – выход на равнину, где немцев, кинься они туда, гостеприимно встретили бы восемь пулеметов моей бронетехники (пушки-автоматки я бы в ход не пускал – вот уж поистине палить из пушек по воробьям. По этой же причине я оставил в городке шестую единицу бронедивизиона – опять-таки трофейный шестиколесный пушечный броневик – ни к чему здесь двадцать миллиметров).

Я приказал переместить бронетранспортеры на половину расстояния, отделявшего нас от леса, – теперь до крайних деревьев оставалось менее двухсот метров. «Шестьдесят четвертые», разделенные теперь не более чем двумя десятками метров, тоже нацелили пулеметы на лес. Пальба продолжалась, но теперь ее характер изменился: наши по-прежнему не жалели патронов, а вот немцы и отвечали все скупее, и становилось их, опытному уху ясно, все меньше…

А вскоре стало ясно, что немцам приходится совсем уж кисло – их стрельба на фоне нашей выглядела теперь, как убогое тявканье болонки по сравнению с бухающим лаем дюжины волкодавов размером с теленка – кончались патроны у нибелунгов, огрызались скупыми очередями, и близился решающий момент. Все зависело от того, насколько они фанатичны и фанатичны ли вообще. Немец сорок пятого совсем не тот, что еще год назад, и дезертировал вовсю, и ручки поднимали не в пример чаще, но все равно, остались еще фанатики, способные, расстреляв все патроны, зубами грызть…

И вдруг, совершенно неожиданно, стрельба прекратилась – сначала немецкая, потом наша. Протрещало еще несколько наших очередей, но явно выпущенных в азарте, людьми, еще не остывшими от горячки боя, – такое часто бывает.

И настала пронзительная, звенящая тишина. Над лесом взлетела красная ракета – еще один условный сигнал. Прекрасно зная, что он означает, я вздохнул с облегчением – всегда приятно, когда кончается бой, пусть даже такой не вполне серьезный, как этот.

И почти сразу же сидевший за нашими спинами мой радист громко доложил:

– Товарищ командир, Первый на связи!

Молодец парень, службу знал: оба мы с Чугунцовым были майорами, и обратись он по званию, возникло бы легонькое недоразумение, – а командиром тут был я один. Я обернулся к нему, и Чугунцов точно так же нетерпеливо обернулся к своему радисту. Раций у нас было богато, это не сорок первый год…

Радист продолжал:

– Первый докладывает – немцы сдались!

И тут же смершевский радист доложил Чугунцову:

– Товарищ майор, Каштан передает – радиста взяли, вполне годен к употреблению!

Серега – рот до ушей – выругался: длинно, затейливо, прямо-таки восхищенно. Я его прекрасно понимал, сам был рад-радешенек такому обороту дела: изо всей этой укрывшейся в лесу гоп-компании нас обоих по-настоящему интересовал только радист. Нашлось бы о чем с ним поговорить, причем его показания были гораздо важнее для меня, чем для Смерша…