Мадам Белая Поганка
Часть 25 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Урна, – растолковала Полина, – ее можно зарыть.
– Нина Панина – Зельда, – добавила я, – нас удивило имя Зельда.
– Ох, – протяжно вздохнула Анастасия Романовна, – бедняжка! Она недавно ушла! От больного сердца вроде! Еще могла бы пожить! Вениамин, супруг Авдотьи, был художник известный. Агафина долгое время не было на карте Подмосковья, никто о селе, кроме жителей, не знал. А потом начали делать съемки с самолетов, решили составить подробное описание всех поселений и нашли нас. Жизнь общины, конечно же, изменилась! Пожилые остались на месте, а те, что помоложе, мы с Полей в том числе, рванули в столицу.
– Ошалели там! – развеселилась помощница Анастасии, – город шумный! Столько всего! Мороженое!
– Мы им объелись, – призналась Погодина. – Только не надо нас считать Маугли. И раньше в столице бывали. Обучались дома, но прикрепились к одной школе. У нас были те, кто постоянно жил в Агафине, и те, кто приезжал на выходные и праздники в отпуск. Епифания Марковна, директор школы, и оба завуча, они из наших. Знали, что детей в селе учат намного лучше, чем в большинстве столичных заведений. Правда, расписание строилось иначе. Понедельник – только русский язык. Вечером в воскресенье из города приезжал профессор филологического факультета, Ефим Ферапонтович, он ночевал в доме у своей матери. На следующий день с семи утра до шести вечера мы учили родную речь: грамматику, лексику. Вторник – математика. Ее вела профессор МГУ. Среда – иностранные языки. Сразу два. Ну и так далее.
– С нами занимались лучшие педагоги, – сказала Полина, – числились мы в школе Епифании Марковны. По окончании каждой четверти сдавали зачеты.
– Это так называемое домашнее обучение, – подхватила Анастасия, – оно существовало всегда для детей с проблемами здоровья. Не знаю, кто выписывал нам медсправки. В воскресенье все шли в молельный дом, часто ездили в Москву в музеи. Или на дневной спектакль в театр, в консерваторию. Культурная программа была обширная. Мы знали столицу. Но! Поодиночке не гуляли.
– Везде ходили группой, – уточнила Полина, – в сопровождении взрослых. Еду брали с собой, перекусывали в автобусе. Да и в те годы было не то что сейчас. Общепит развит плохо, кафе раз-два и обчелся. Мы были умные, образованные дети! Но никогда не посещали столицу без старших. Когда же село «открыли», стало понятно: это конец изоляции. Собрался совет Агафина, он решил: те, кто заканчивает десятилетку, могут ездить в столицу в свободное время. Дети должны были понять: они хотят идти в вуз, а потом устраиваться в мегаполисе? Или им лучше в Агафине остаться?
– И вот тогда, Полина права, мы ошалели, – улыбнулась Анастасия, – и, признаюсь, город нас испугал, мы вернулись домой, там было спокойно, тихо, привычно. Но через неделю затосковали по столице, подумали: что нас в селе ждет? Хочется семью свою иметь, а женихов нет. Бросились родителям в ноги: не сердитесь, мы уедем в Москву. Трое нас тогда было выпускников: я, Поля и Авдотья. Отцы у нас добрые, умные, они все организовали. Епифания нам выдала аттестаты об окончании школы. У Прасковьи, одной из наших, что в Москву когда-то уехала, вернее, у ее супруга, была квартира пустая, по наследству ему досталась от кого-то. Нас троих пустили туда жить. Мы хорошо учились, потом наши дороги разошлись. Авдотья замуж вышла, Полина тоже. Я кандидатом наук стала, занималась растениями, потом увлеклась историей.
Анастасия Романовна поморщилась.
– Извините, вечно старух на воспоминания тянет. Мы люди простые, наша жизнь вам не интересна, скажу лишь, что мы отравились Москвой, наелись ее весельем по уши и вернулись к родным очагам. Во славу наших предков теперь за погостом следим, экскурсии проводим. Авдотья, к сожалению, умерла.
– Странно она дочь нарекла – Зельдой, – нажала я на ту же педаль.
– Имя ей дали Нина, – поморщилась Полина, – Авдотья жалостливая через край была. Ехала один раз на электричке, глядь, девчонка по вагону бегает, года два ей было, плачет, мать потеряла. Никто на крошку внимания не обращает, нет бы Авдотье к окну отвернуться тоже. А она малышку схватила, когда поезд в Москву прибыл, в милицию с ней поспешила. Да там ей сказали:
– Уводи свою цыганку, оставь ее на перроне, табор подберет.
Ну и повезла она неизвестно кого к себе домой, назвала Ниной. Один из наших, из агафинских, дорос до больших чинов в милиции. Авдотья к нему кинулась. Прохор сказал:
– Отдать надо ее в детдом, наплачешься с цыганкой.
Дотя возмутилась:
– Никогда. Ее бросили в поезде. Почему все думают, что малышка цыганка? Да, она черноволосая, смуглая. Но табор своих не кидает. Какая-то мамаша беспутная от ребенка избавилась. В приюте плохо, девочка и так настрадалась, а ты мне предлагаешь ее отдать туда, где будут ее бить, голодом морить. Никогда! Если можешь, помоги! Если не хочешь, так и скажи, найду кого другого.
Прохор добыл Нине документы. Дотя записала ее на свою девичью фамилию, она до брака была Панина, отчество ей по имени дедушки любимого дала. Девчонка выросла пройдохой. Зельдой она сама себя нарекла. Почему? А у нее спросите, отказалась лет в десять на Нину откликаться.
– Ох, прав оказался Прохор, нахлебалась Дотя с найденкой горя, – скривилась Полина, – приедет к нам и ну плакать: «Учиться не хочет, врет постоянно, из дома убегает, не пойми где таскается, потом приходит грязная вся». В тринадцать девке в голову ударило учиться всему цыганскому: танцам, языку, стала себя называть Зельдой. Она одно время плясала в самодеятельности, в каком-то коллективе с ромалами. Дотя очень боялась, что девка с табором уйдет. Нина остепенилась, когда вышла замуж. Супруг у нее из наших. Его бабушка в Агафине жила, а мать в Москве. Лев Павлович, правда, редко приезжал в общину, прикатил один раз на ежегодный праздник Нового года. Мы его празднуем четырнадцатого сентября. Нине восемнадцать стукнуло, она очень красивая стала. Вот тогда у них роман и разгорелся. Ее после свадьбы как подменили. Сына родила, девочку пригрела беспризорную, сказала:
– Мама меня подобрала, и я должна так же поступить.
Вроде она стала порядочной женщиной. Но от имени, которым сама себя нарекла, не отказалась. Ее все так и звали. Когда она умерла, Мирон, ее сын, попросил, чтобы на кресте еще и «Зельда» написали!
Анастасия вздохнула, мне стало понятно: Зельда много всего натворила, нам не всё сообщили.
Погодина посмотрела на часы.
– Простите, что-то я устала.
Я встала.
– Задержали мы вас.
– Нет, нет, – возразила Погодина, – очень приятно встречать гостей. Просто возраст, утомляюсь быстро.
– Нам радостно видеть экскурсантов, – добавила Полина, – давайте вас до машины провожу.
– Не пойду с вами, – вздохнула Анастасия, – ноги побаливают. Май сырой, на март похож, в такую погоду суставы болят.
Мы с Полиной покинули дом и медленно пошли к джипу.
– У вас даже парники есть, – восхитилась я.
– Да. Мы же говорили вам, неужели забыли? – удивилась сопровождающая. – Анастасия Романовна цветами увлекается. Перцы выращиваем, баклажаны. Приезжайте осенью, вареньица домашнего подарим, консервов овощных. Сейчас почти все съели. Летом заглядывайте, ягодами полакомитесь.
– Много у вас теплиц, – отметила Ада, – но все стеклянные, не из современных материалов. Такие раньше делали, сейчас в ходу другие.
– Откуда у нас деньги на обновление? – пожала плечами Полина, – пользуемся тем, что от родителей осталось. Иногда, правда, кто-нибудь помогает. Недавно один добрый человек весь наш долг за электричество выплатил.
Я вынула кошелек.
– Полина, сумма маленькая, но она вам пригодится.
Пожилая дама не стала отказываться, она быстро спрятала купюры в карман куртки.
– Спасибо. Анастасия Романовна не разрешает ничего у экскурсантов брать. Помощь исключительно от близких друзей принимает. Да их все меньше делается. Вот и Зельда ушла, она нам иногда немножко подкидывала.
– Вы с ней состояли в хороших отношениях? – уточнила Ада. – Мне почему-то показалось, что мать Мирона чем-то обидела Анастасию Романовну.
– Погодина очень добрая, она простила приемную дочь Авдотьи. Но вспоминать ту историю не хочет. Неприятная она. Годы прошли, Зельда приехала, плакала, рассказывала, как ей плохо без матери, – вздохнула Полина, – просила прощения за все. Анастасия у нее прямо спросила: «Ты украла драгоценности?» Она зарыдала: «Нет, я не способна на такое». Мы ей поверили. Зельда стала нас навещать. И вот умерла. Хорошо, что мы успели помириться. Плохо, когда человек покидает этот мир, а вы с ним в контрах, не успели простить его, сказать в глаза: «Не держу зла, я люблю тебя».
– Зельда вас обокрала? – ахнула Ада Марковна.
– У меня-то ничего нет, – улыбнулась Полина, – а у Анастасии Романовны были погремушки, ей их покойная старшая сестра оставила, у той муж был богатый. Он нам дом отремонтировал. Давным-давно это случилось. Мы, уж признаюсь, всегда на Зельду грешили. Она точно цыганка. И внешне, и по поведению. Ой наелась Авдотья от нее бед! Столовой ложкой черпала. С четырнадцати лет Зельда по вокзалам шлялась. Оденется как ромала, волосы распустит, колода карт в кармане, выискивает в толпе женщину, у которой на лице глупость написана, и пристает к ней:
– Эй, золотая, давай погадаю, ой, вижу: тебе плохо…
Чаще всего дурочка рот разевала, а Зельда ей ерунду пела.
– Муж у тебя неласковый, свекровь придирчивая.
Ну, такое у каждой второй. Пока Зельда врет, ее сообщники кошелек у тетки вытаскивают. Сколько раз девчонку Авдотья на платформе ловила, домой привозила, а толку? Посидит неделю тихо, и опять за свое. Когда у Анастасии Романовны пропали драгоценности, мы сразу на Зельду подумали. Она к нам за пару дней до того, как пропажа обнаружилась, приезжала с мужем чайку попить. Посторонних в тот день не было никого, и на следующий экскурсанты не записывались. Мы ведь тех, кто вроде вас решил с мемориалом ознакомиться, в свои покои не приглашаем. Для них чай-кофе подаем в зале. Наследство сестры Анастасия Романовна в своей спальне держала. Она в левом крыле здания на первом этаже находится, ноги у Погодиной давно болят, по лестнице ей трудно ходить. Лето стояло, окно нараспашку. Лев Павлович не стал притворяться, что рад поболтать с подругами покойной тещи. Сказал как отрезал:
– Вы тут о своем, о девичьем, потолкуйте, а я погуляю пока.
И ушел. Зельда давай его оправдывать:
– Лева богатый человек, пустую болтовню не терпит. Он добрый, но сюсюкать не любит, не обижайтесь на него. Я привезла Льва Павловича, чтобы он посмотрел, как вы живете, вспомнил, что его предки из обители, и помог вам.
Пела, пела, потом в туалет побежала, а он дверь в дверь был со спальней Анастасии Романовны. Она через несколько денечков открыла секретер, и где сундучок, кольца-ожерелья-браслеты? А нет их! Ясненько?
– Да уж куда яснее, – протянула Ада Марковна.
– Так и мы решили, да ошиблись, – смутилась Полина, – напраслину возвели на Зельду. Она, когда мужа прах привезла…
– Что? – подпрыгнула Дюдюня.
– Супруг Зельды давно скончался, – пояснила Полина, – от какой-то сердечной болезни. Мирону едва ли год исполнился. Вдова приехала с урной, попросила разрешения ее в могилу Доти захоронить. Плакала сильно, аж сердце разрывалось на нее смотреть. Супруг ее разорился и поэтому инфаркт заработал. Или инсульт. Не помню уже точно. Спустя полгода она в гости прикатила, уже веселая. Бизнес какой-то открыла, подарила нам денег. И вдруг говорит:
– О покойных или хорошо говорят, или рта не открывают. Но сказать вам надо, потому что вы до сих пор думаете, что я ювелирку украла. Не я это! Муж мой. Он через окно открытое в комнату Анастасии Романовны влез, решил на секретер поближе посмотреть, очень мебель старинную любил. Открыл его, увидел сундучок, поднял крышку и позарился на чужое!
Полина осеклась.
– Ох, разболталась я! Задерживаю вас! Хорошей дороги домой! Приезжайте, всегда рады вас видеть.
– Вы торопитесь? – спросила я.
– Нет, – улыбнулась Полина.
– После вашего рассказа захотелось посмотреть на могилу Зельды, – сказала я, – такое ощущение, что мы познакомились с ней.
– Понимаю вас, – кивнула Полина, – пошли, тут недалеко.
Глава двадцать шестая
– На надгробии написано: Лев Павлович Краснов, – доложила я Ивану, – он давно скончался, Мирон был еще маленький, Зельда зарыла урну с прахом в могилу Авдотьи Локтевой.
– Так, – кивнул муж, – а под домашним арестом сейчас находится Лев Павлович Краснов, он же Астрадамус, предсказатель, маг, волшебник и, похоже, еще Кощей Бессмертный в придачу. Умер и воскрес.
– На памятнике можно написать что угодно, – пожал плечами Никита, – тем более на таком погосте, где вы побывали. Может, в урне прах вовсе не мужа Зельды.
– А чей? – спросил Миша.
– Хороший вопрос, – кивнул Никита, – да ответа нет.
– Можно взять анализ ДНК у Мирона и Льва, – предложил Михаил, – тогда точно узнаем, где находится отец нашего клиента.
– Знаешь, я тебе завидую, – неожиданно сказал эксперту детектив.
– Чему? – удивился Миша. – У тебя и машина лучше, и квартира больше.
– Ты уверен, что женщина, состоящая в браке, всегда рожает ребенка от законного супруга, – пояснил Никита, – по твоему мнению, если анализ укажет на того, кто сейчас в реанимации, как на папашу Мирона, то это точно Лев Павлович. А в действительности мы узнаем лишь то, что человек с паспортом на имя Краснова сделал Зельде мальчика. Чей прах похоронен на погосте? Законного мужа Зельды? Или кого-то другого, а этот тип много лет выдает себя за Краснова? И тут возникает новое недоумение. У семейной пары есть друзья, почему никто из них не удивился, что супруг Зельды изменился внешне? Возможно, в могиле прах совершенно постороннего человека: не мужа, не любовника Зельды. Кого? Не знаю.
– Нина Панина – Зельда, – добавила я, – нас удивило имя Зельда.
– Ох, – протяжно вздохнула Анастасия Романовна, – бедняжка! Она недавно ушла! От больного сердца вроде! Еще могла бы пожить! Вениамин, супруг Авдотьи, был художник известный. Агафина долгое время не было на карте Подмосковья, никто о селе, кроме жителей, не знал. А потом начали делать съемки с самолетов, решили составить подробное описание всех поселений и нашли нас. Жизнь общины, конечно же, изменилась! Пожилые остались на месте, а те, что помоложе, мы с Полей в том числе, рванули в столицу.
– Ошалели там! – развеселилась помощница Анастасии, – город шумный! Столько всего! Мороженое!
– Мы им объелись, – призналась Погодина. – Только не надо нас считать Маугли. И раньше в столице бывали. Обучались дома, но прикрепились к одной школе. У нас были те, кто постоянно жил в Агафине, и те, кто приезжал на выходные и праздники в отпуск. Епифания Марковна, директор школы, и оба завуча, они из наших. Знали, что детей в селе учат намного лучше, чем в большинстве столичных заведений. Правда, расписание строилось иначе. Понедельник – только русский язык. Вечером в воскресенье из города приезжал профессор филологического факультета, Ефим Ферапонтович, он ночевал в доме у своей матери. На следующий день с семи утра до шести вечера мы учили родную речь: грамматику, лексику. Вторник – математика. Ее вела профессор МГУ. Среда – иностранные языки. Сразу два. Ну и так далее.
– С нами занимались лучшие педагоги, – сказала Полина, – числились мы в школе Епифании Марковны. По окончании каждой четверти сдавали зачеты.
– Это так называемое домашнее обучение, – подхватила Анастасия, – оно существовало всегда для детей с проблемами здоровья. Не знаю, кто выписывал нам медсправки. В воскресенье все шли в молельный дом, часто ездили в Москву в музеи. Или на дневной спектакль в театр, в консерваторию. Культурная программа была обширная. Мы знали столицу. Но! Поодиночке не гуляли.
– Везде ходили группой, – уточнила Полина, – в сопровождении взрослых. Еду брали с собой, перекусывали в автобусе. Да и в те годы было не то что сейчас. Общепит развит плохо, кафе раз-два и обчелся. Мы были умные, образованные дети! Но никогда не посещали столицу без старших. Когда же село «открыли», стало понятно: это конец изоляции. Собрался совет Агафина, он решил: те, кто заканчивает десятилетку, могут ездить в столицу в свободное время. Дети должны были понять: они хотят идти в вуз, а потом устраиваться в мегаполисе? Или им лучше в Агафине остаться?
– И вот тогда, Полина права, мы ошалели, – улыбнулась Анастасия, – и, признаюсь, город нас испугал, мы вернулись домой, там было спокойно, тихо, привычно. Но через неделю затосковали по столице, подумали: что нас в селе ждет? Хочется семью свою иметь, а женихов нет. Бросились родителям в ноги: не сердитесь, мы уедем в Москву. Трое нас тогда было выпускников: я, Поля и Авдотья. Отцы у нас добрые, умные, они все организовали. Епифания нам выдала аттестаты об окончании школы. У Прасковьи, одной из наших, что в Москву когда-то уехала, вернее, у ее супруга, была квартира пустая, по наследству ему досталась от кого-то. Нас троих пустили туда жить. Мы хорошо учились, потом наши дороги разошлись. Авдотья замуж вышла, Полина тоже. Я кандидатом наук стала, занималась растениями, потом увлеклась историей.
Анастасия Романовна поморщилась.
– Извините, вечно старух на воспоминания тянет. Мы люди простые, наша жизнь вам не интересна, скажу лишь, что мы отравились Москвой, наелись ее весельем по уши и вернулись к родным очагам. Во славу наших предков теперь за погостом следим, экскурсии проводим. Авдотья, к сожалению, умерла.
– Странно она дочь нарекла – Зельдой, – нажала я на ту же педаль.
– Имя ей дали Нина, – поморщилась Полина, – Авдотья жалостливая через край была. Ехала один раз на электричке, глядь, девчонка по вагону бегает, года два ей было, плачет, мать потеряла. Никто на крошку внимания не обращает, нет бы Авдотье к окну отвернуться тоже. А она малышку схватила, когда поезд в Москву прибыл, в милицию с ней поспешила. Да там ей сказали:
– Уводи свою цыганку, оставь ее на перроне, табор подберет.
Ну и повезла она неизвестно кого к себе домой, назвала Ниной. Один из наших, из агафинских, дорос до больших чинов в милиции. Авдотья к нему кинулась. Прохор сказал:
– Отдать надо ее в детдом, наплачешься с цыганкой.
Дотя возмутилась:
– Никогда. Ее бросили в поезде. Почему все думают, что малышка цыганка? Да, она черноволосая, смуглая. Но табор своих не кидает. Какая-то мамаша беспутная от ребенка избавилась. В приюте плохо, девочка и так настрадалась, а ты мне предлагаешь ее отдать туда, где будут ее бить, голодом морить. Никогда! Если можешь, помоги! Если не хочешь, так и скажи, найду кого другого.
Прохор добыл Нине документы. Дотя записала ее на свою девичью фамилию, она до брака была Панина, отчество ей по имени дедушки любимого дала. Девчонка выросла пройдохой. Зельдой она сама себя нарекла. Почему? А у нее спросите, отказалась лет в десять на Нину откликаться.
– Ох, прав оказался Прохор, нахлебалась Дотя с найденкой горя, – скривилась Полина, – приедет к нам и ну плакать: «Учиться не хочет, врет постоянно, из дома убегает, не пойми где таскается, потом приходит грязная вся». В тринадцать девке в голову ударило учиться всему цыганскому: танцам, языку, стала себя называть Зельдой. Она одно время плясала в самодеятельности, в каком-то коллективе с ромалами. Дотя очень боялась, что девка с табором уйдет. Нина остепенилась, когда вышла замуж. Супруг у нее из наших. Его бабушка в Агафине жила, а мать в Москве. Лев Павлович, правда, редко приезжал в общину, прикатил один раз на ежегодный праздник Нового года. Мы его празднуем четырнадцатого сентября. Нине восемнадцать стукнуло, она очень красивая стала. Вот тогда у них роман и разгорелся. Ее после свадьбы как подменили. Сына родила, девочку пригрела беспризорную, сказала:
– Мама меня подобрала, и я должна так же поступить.
Вроде она стала порядочной женщиной. Но от имени, которым сама себя нарекла, не отказалась. Ее все так и звали. Когда она умерла, Мирон, ее сын, попросил, чтобы на кресте еще и «Зельда» написали!
Анастасия вздохнула, мне стало понятно: Зельда много всего натворила, нам не всё сообщили.
Погодина посмотрела на часы.
– Простите, что-то я устала.
Я встала.
– Задержали мы вас.
– Нет, нет, – возразила Погодина, – очень приятно встречать гостей. Просто возраст, утомляюсь быстро.
– Нам радостно видеть экскурсантов, – добавила Полина, – давайте вас до машины провожу.
– Не пойду с вами, – вздохнула Анастасия, – ноги побаливают. Май сырой, на март похож, в такую погоду суставы болят.
Мы с Полиной покинули дом и медленно пошли к джипу.
– У вас даже парники есть, – восхитилась я.
– Да. Мы же говорили вам, неужели забыли? – удивилась сопровождающая. – Анастасия Романовна цветами увлекается. Перцы выращиваем, баклажаны. Приезжайте осенью, вареньица домашнего подарим, консервов овощных. Сейчас почти все съели. Летом заглядывайте, ягодами полакомитесь.
– Много у вас теплиц, – отметила Ада, – но все стеклянные, не из современных материалов. Такие раньше делали, сейчас в ходу другие.
– Откуда у нас деньги на обновление? – пожала плечами Полина, – пользуемся тем, что от родителей осталось. Иногда, правда, кто-нибудь помогает. Недавно один добрый человек весь наш долг за электричество выплатил.
Я вынула кошелек.
– Полина, сумма маленькая, но она вам пригодится.
Пожилая дама не стала отказываться, она быстро спрятала купюры в карман куртки.
– Спасибо. Анастасия Романовна не разрешает ничего у экскурсантов брать. Помощь исключительно от близких друзей принимает. Да их все меньше делается. Вот и Зельда ушла, она нам иногда немножко подкидывала.
– Вы с ней состояли в хороших отношениях? – уточнила Ада. – Мне почему-то показалось, что мать Мирона чем-то обидела Анастасию Романовну.
– Погодина очень добрая, она простила приемную дочь Авдотьи. Но вспоминать ту историю не хочет. Неприятная она. Годы прошли, Зельда приехала, плакала, рассказывала, как ей плохо без матери, – вздохнула Полина, – просила прощения за все. Анастасия у нее прямо спросила: «Ты украла драгоценности?» Она зарыдала: «Нет, я не способна на такое». Мы ей поверили. Зельда стала нас навещать. И вот умерла. Хорошо, что мы успели помириться. Плохо, когда человек покидает этот мир, а вы с ним в контрах, не успели простить его, сказать в глаза: «Не держу зла, я люблю тебя».
– Зельда вас обокрала? – ахнула Ада Марковна.
– У меня-то ничего нет, – улыбнулась Полина, – а у Анастасии Романовны были погремушки, ей их покойная старшая сестра оставила, у той муж был богатый. Он нам дом отремонтировал. Давным-давно это случилось. Мы, уж признаюсь, всегда на Зельду грешили. Она точно цыганка. И внешне, и по поведению. Ой наелась Авдотья от нее бед! Столовой ложкой черпала. С четырнадцати лет Зельда по вокзалам шлялась. Оденется как ромала, волосы распустит, колода карт в кармане, выискивает в толпе женщину, у которой на лице глупость написана, и пристает к ней:
– Эй, золотая, давай погадаю, ой, вижу: тебе плохо…
Чаще всего дурочка рот разевала, а Зельда ей ерунду пела.
– Муж у тебя неласковый, свекровь придирчивая.
Ну, такое у каждой второй. Пока Зельда врет, ее сообщники кошелек у тетки вытаскивают. Сколько раз девчонку Авдотья на платформе ловила, домой привозила, а толку? Посидит неделю тихо, и опять за свое. Когда у Анастасии Романовны пропали драгоценности, мы сразу на Зельду подумали. Она к нам за пару дней до того, как пропажа обнаружилась, приезжала с мужем чайку попить. Посторонних в тот день не было никого, и на следующий экскурсанты не записывались. Мы ведь тех, кто вроде вас решил с мемориалом ознакомиться, в свои покои не приглашаем. Для них чай-кофе подаем в зале. Наследство сестры Анастасия Романовна в своей спальне держала. Она в левом крыле здания на первом этаже находится, ноги у Погодиной давно болят, по лестнице ей трудно ходить. Лето стояло, окно нараспашку. Лев Павлович не стал притворяться, что рад поболтать с подругами покойной тещи. Сказал как отрезал:
– Вы тут о своем, о девичьем, потолкуйте, а я погуляю пока.
И ушел. Зельда давай его оправдывать:
– Лева богатый человек, пустую болтовню не терпит. Он добрый, но сюсюкать не любит, не обижайтесь на него. Я привезла Льва Павловича, чтобы он посмотрел, как вы живете, вспомнил, что его предки из обители, и помог вам.
Пела, пела, потом в туалет побежала, а он дверь в дверь был со спальней Анастасии Романовны. Она через несколько денечков открыла секретер, и где сундучок, кольца-ожерелья-браслеты? А нет их! Ясненько?
– Да уж куда яснее, – протянула Ада Марковна.
– Так и мы решили, да ошиблись, – смутилась Полина, – напраслину возвели на Зельду. Она, когда мужа прах привезла…
– Что? – подпрыгнула Дюдюня.
– Супруг Зельды давно скончался, – пояснила Полина, – от какой-то сердечной болезни. Мирону едва ли год исполнился. Вдова приехала с урной, попросила разрешения ее в могилу Доти захоронить. Плакала сильно, аж сердце разрывалось на нее смотреть. Супруг ее разорился и поэтому инфаркт заработал. Или инсульт. Не помню уже точно. Спустя полгода она в гости прикатила, уже веселая. Бизнес какой-то открыла, подарила нам денег. И вдруг говорит:
– О покойных или хорошо говорят, или рта не открывают. Но сказать вам надо, потому что вы до сих пор думаете, что я ювелирку украла. Не я это! Муж мой. Он через окно открытое в комнату Анастасии Романовны влез, решил на секретер поближе посмотреть, очень мебель старинную любил. Открыл его, увидел сундучок, поднял крышку и позарился на чужое!
Полина осеклась.
– Ох, разболталась я! Задерживаю вас! Хорошей дороги домой! Приезжайте, всегда рады вас видеть.
– Вы торопитесь? – спросила я.
– Нет, – улыбнулась Полина.
– После вашего рассказа захотелось посмотреть на могилу Зельды, – сказала я, – такое ощущение, что мы познакомились с ней.
– Понимаю вас, – кивнула Полина, – пошли, тут недалеко.
Глава двадцать шестая
– На надгробии написано: Лев Павлович Краснов, – доложила я Ивану, – он давно скончался, Мирон был еще маленький, Зельда зарыла урну с прахом в могилу Авдотьи Локтевой.
– Так, – кивнул муж, – а под домашним арестом сейчас находится Лев Павлович Краснов, он же Астрадамус, предсказатель, маг, волшебник и, похоже, еще Кощей Бессмертный в придачу. Умер и воскрес.
– На памятнике можно написать что угодно, – пожал плечами Никита, – тем более на таком погосте, где вы побывали. Может, в урне прах вовсе не мужа Зельды.
– А чей? – спросил Миша.
– Хороший вопрос, – кивнул Никита, – да ответа нет.
– Можно взять анализ ДНК у Мирона и Льва, – предложил Михаил, – тогда точно узнаем, где находится отец нашего клиента.
– Знаешь, я тебе завидую, – неожиданно сказал эксперту детектив.
– Чему? – удивился Миша. – У тебя и машина лучше, и квартира больше.
– Ты уверен, что женщина, состоящая в браке, всегда рожает ребенка от законного супруга, – пояснил Никита, – по твоему мнению, если анализ укажет на того, кто сейчас в реанимации, как на папашу Мирона, то это точно Лев Павлович. А в действительности мы узнаем лишь то, что человек с паспортом на имя Краснова сделал Зельде мальчика. Чей прах похоронен на погосте? Законного мужа Зельды? Или кого-то другого, а этот тип много лет выдает себя за Краснова? И тут возникает новое недоумение. У семейной пары есть друзья, почему никто из них не удивился, что супруг Зельды изменился внешне? Возможно, в могиле прах совершенно постороннего человека: не мужа, не любовника Зельды. Кого? Не знаю.