Мадам Белая Поганка

– Вам не кажется странным поведение Зельды? – спросил Иван Никифорович.

– Жена, которая изменяет мужу, не вызывает удивления, – хмыкнула Ада Марковна. – Имя таким бабам легион.

– Не о том речь, – остановил Дюдюню Иван, – Краснова решила захоронить пепел мужа в могиле матери. Не купила нишу в колумбарии. Зачем зятя к теще помещать? Был бы он ее сыном, тогда понятно. Но супруг дочери Адвотье не родня.

– Дотя не рожала Зельду, – уточнила я, – она ее воспитала.

– Хорошо, – кивнул муж. – Есть вопрос. Зельда привозит урну, а Полина и Анастасия Романовна разрешают зарыть ее в могиле Локтевой. Просто так? Без каких-либо справок?

– Возможно, они видели какие-то бумаги, – попыталась я защитить симпатичных мне тетушек.

– Ваня, – вступила в разговор Ада, – что Полина, что Анастасия – обе крайне наивные дамы. Для них важна не бумажка с подписью, а знание: в урне то, что осталось от супруга Зельды, а она своя, девочка из Агафина.

– Следующий вопрос, – продолжил Иван Никифорович. – Зачем Зельда указала на памятнике имя и фамилию покойного, если по его документам жил ее любовник, а?

– У меня возник тот же вопрос, – пояснила я, – поэтому, когда мы подошли к могиле Авдотьи, я задала его Полине, но в завуалированной форме. Осведомилась: «Как красиво написаны на надгробиях данные о покойных. Наверное, художник вам помогает?» Она ответила: «Анастасия Романовна училась каллиграфии. Она сама работает кисточкой. Зельда просто зарыла урну в землю и уехала. Я сначала не обратила внимания, но спустя несколько дней решила посадить на могиле Доти цветы. Принесла ящик с рассадой и расстроилась. Никакой таблички Зельда не оставила. Ну разве можно так поступать? А потом сообразила: все равно Анастасия Романовна сама памятную надпись сделает, она еще и эпитафию сочинит. Очень у нее красиво получается».

– Муж Авдотьи – Вениамин Мартынович Локтев, – произнес Коробков, – советский портретист. Его отец был расстрелян по приговору суда. Мать мальчика Зинаида Локтева угодила вскоре после гибели супруга в лагерь и там быстро скончалась.

– Темные годы советской истории, – грустно заметила Ада Марковна.

– Да уж, не хотелось бы жить в то время, – высказался Димон. – Мартын организовал коммуну «Жизнь на земле». Он вроде решил создать образец новых коммунистических отношений. Его проект очень понравился людям, которые имели право принимать решения, Мартыну отвели под его проект землю в Подмосковье. Деревню Агафино.

– Там сейчас живут Полина и Анастасия Романовна, – удивилась я, – последняя рассказала нам, что село сразу после большевистской революции основал Федор Колпаков. Он спас своих односельчан от красного террора, увел жителей деревни в далекие леса-поля. Там люди основали поселение, которое назвали Агафино в честь Агафьи, жены Петра. Это предки тех, кто решил спрятаться от большевиков.

– Сведений у меня немного, – произнес Коробков. – Могу лишь сказать: до тысяча девятьсот семнадцатого года в Агафине жили язычники.

– Кто? – заморгала Ада Марковна.

– Люди, которые считали, что князь Владимир ошибся, выбрав для Руси православие. У русичей были свои боги, которым народ поклонялся не одно столетие. Основал поселение учитель истории Мартын Локтев. Все мои сведения из книги «История бунтаря». Ее написала… та-да-дам! Здесь нужны аплодисменты, круг замкнулся. Автор книги – Гортензия, дочь Авдотьи и Вениамина Мартыновича Локтевых, внучка того самого Мартына, которого расстреляли.

Миша потряс головой.

Димон продолжал елозить мышкой по коврику.

– Господа Локтевы мало кому интересны, поэтому сведений о них одна капля. Вениамин Мартынович, советский художник-портретист.

– Это ты уже говорил, – перебил Димона Никита, – сообщи что-то новенькое.





Глава двадцать седьмая




Я посмотрела на лучшего друга. Ну почему Димон всегда спокоен, как сытый удав. За долгие года дружбы я ни разу не видела Коробкова не то что в гневе, а даже в легком раздражении. Дима полагает, что каждый человек имеет право на собственное мнение, поэтому ни с кем спорить не стоит. И осуждать чужое поведение не надо.

«Если кто-то на твоих глазах ковыряет в носу, удержись от замечания, отвернись, а сам следи за собой, а не за другими», – так он высказался, когда я один раз поинтересовалась, почему он всегда находится в прекрасном расположении духа. Вот и сейчас Коробок и не подумал рассердиться на Никиту, который не дал ему договорить.

– А новенького нет, – улыбнулся Димон, – пока одно старенькое. Отца Вениамина расстреляли. А его мать посадили за жестокое обращение с сиротами. Она работала директором приюта. Куда после ареста родительницы делся Веня, покрыто мраком. Никаких сведений о нем в интернете нет. Можно предположить, что ребенок попал в интернат или его кто-то взял к себе жить. Из его официальной биографии следует, что паренек поступил в художественное училище, получил диплом, работал в издательстве, которое выпускало плакаты, начал писать портреты. У него были персональные выставки. Наверное, он неплохо зарабатывал, жил в квартире на Остоженке. Сейчас там прописана Гортензия. Тань, выбирай, кем тебе лучше представиться? Сотрудницей издательства, которое планирует выпустить книгу о Вениамине и его творческом наследии? Или журналисткой, которая откопала в Сети книгу дочери художника, изучила ее и теперь собирается накропать статью. Тихий внутренний голос шепчет мне: похоже, все ответы на наши вопросы может знать эта дама.

– Конечно, лучше ей представиться репортером, – решила за меня Ада, – если Таня задаст глупый вопрос, Гортензия не удивится. Корреспонденты теперь ума в интернете набираются, первоисточники не изучают. Напишет один, что Пушкина звали Антон Семенович, остальные подхватят, в справочнике нормальном не проверят.

– Ты с ней договорись, – велел Иван. – Тань, пойдем перекусим.

Когда мы с мужем вернулись в офис, Димон сообщил:

– Дочь живописца разрешила приехать к ней сегодня в любое время до девятнадцати часов. Предупредила: «Если появитесь после семи вечера, я не открою! У меня сеанс связи с Дивией».

– Это кто? – заинтересовалась Дюдюня.

– Славянская богиня Луны, сестра Хорса, бога Солнца, – объяснил Коробков.

Никита встал.

– Не надо Тане одной к ней ехать. Тетка, похоже, с приветом.

Я пошла к двери.

– Кит, неадекватные люди мой конек.


– Купи ей что-нибудь, – посоветовала Ада, – тортик. Старушки любят сладкое.

– После сорока пяти лет надо избегать сахаросодержащей еды, – заявил Миша, – диабет второго типа не так опасен, как первый, но ничего хорошего в нем нет.

– Странное дело, – вздохнула Ада, – мне всегда нравилась ядрица, ела ее и с жареным луком, и с овощами, и с молоком. Я вообще в еде непривередлива, но терпеть не могла кислую капусту. А потом доктор велел мне лопать побольше гречки и не прикасаться к квашеной капусте. Понимаете?

– Тебе повезло, – улыбнулся Иван, – обычно бывает наоборот: врачи велят выбросить из рациона все тобой любимые блюда и настаивают на употреблении несъедобных для тебя продуктов.

– Ты не дослушал, – остановила Ивана Дюдюня, – через пять минут после общения с терапевтом мне навсегда расхотелось даже смотреть на гречку и неудержимо потянуло к квашеной капустке. Это что?

– Кто у нас душевед? – хмыкнул Никита. – Ему и отвечать.

– Ни один психолог сам себе не поможет, – заявил Миша, – с таким же успехом ты можешь стоматологу предложить дырку в собственном зубе самому заделать.

Я молча вышла в коридор. Запретный плод сладок. Я всегда равнодушно относилась к майонезу. Но как только диетолог запретил мне даже смотреть на него, меня охватила страсть к провансалю.

Кабина приехала, я вошла внутрь, поехала на минус первый этаж и глянула в зеркало. М-да! Завязывай с майонезом, дорогая, а то твое щекастое личико скоро перестанет помещаться в зеркале.

Я села в машину и поехала к Гортензии. Никита прав, большинство пожилых женщин очень любит торты. Почему? Наверное, когда тебе подкатывает к восьмидесяти, то объем талии перестает волновать, можно расслабиться и насладиться бисквитом. Но, увы, пенсия от государства мала, поэтому пенсионерка сначала купит подарочек внуку, потом сунет пару тысяч дочери со словами: «Порадуй себя», и затарится лекарствами, продуктами, и… денежек даже на вафли не останется. Сейчас зарулю во французскую кондитерскую!





Глава двадцать восьмая




Спустя полчаса, держа в руке коробку, я стояла в просторной прихожей. Хозяйка не очень приветливо смотрела на меня. Я протянула ей свою покупку:

– Это к чаю!

Гортензия окинула меня с головы до ног холодным взглядом.

– У нас деловая встреча. Если вы проголодались, ступайте на улицу, неподалеку работает кафе «Тульпи». Там дорого, но еда качественная. Ежели у вас проблема с деньгами, тогда у метро издает мерзкие ароматы жареной кошатины «Бешеный бургер». Перекусите и возвращайтесь.

Вот уж подобной речи я от Гортензии никак не ожидала, поэтому от растерянности сказала:

– Спасибо, я уже пообедала, принесла тортик вам к чаю. С фруктами. Из французской кондитерской. Он без масляного крема, не обременит печень.

Гортензия скрестила руки на груди.

– Я не употребляю сладкое, поэтому сохранила вес, как в студенческие годы. Ровно пятьдесят килограммов. Торт – яд! Выпечка по рецепту парижан – двойной яд! Небось там лягушачий жир содержится. Я веган! Скажите честно, на сколько лет я выгляжу?

Если женщина задает такой вопрос, то упаси вас Господь ответить правду. Смело сбрасывайте половину от числа, которое просится на язык.

– Тридцать пять примерно, – улыбнулась я.

Гортензия приподняла верхнюю губу и стала похожа на злого кролика.

– Почти угадали, что странно. Обычно все ошибаются. Тридцать два. Признайтесь, перед поездкой вы ознакомились с моей биографией?

– В общих чертах, – аккуратно ответила я.

– И прибавили годы к моему возрасту, чтобы меня обидеть? – предположила дама.

– Конечно, нет, – возразила я, – но вы же просили ответить честно.

– Ну ладно, – смилостивилась хозяйка, – надевайте домашнюю обувь, и пройдем в гостиную.

Я посмотрела на пол.

– Простите, а где взять тапочки?

Гортензия опустила верхние веки и теперь приобрела сходство с черепахой.

– В своей сумке. Или вы надеялись получить обувь от меня?

Стало понятно: разговор предстоит трудный.

– Ну что вы, – соврала я, – просто забыла мешок с балетками. Извините, пойду босиком.

– И натопчете мне своим грибком по паркету? – фыркнула Гортензия. – Ну уж нет! Навяжите на ноги пластиковые мешки!