Львиное сердце
Часть 23 из 31 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А вдруг она недотянет? – тоскливо спросил он. – Где они, спасатели эти? Сто лет уже прошло!
– Дотянет, – уверенно сказал Боб. – Это только кажется, что много времени. Они скоро будут, не переживай. И урода этого поймают: я Сарычеву сообщил, что преступник сбежал, они объявят план «перехват». Приметы я описал – конечно, те еще, но все равно, рано или поздно он попадется и теперь уже не отвертится, тут много его биологических следов осталось!
– Слушай, – запоздало удивился Баженов. – А чего он вообще побежал-то? Я только сейчас подумал. Мог бы нас перестрелять, и все!
– Ты вообще сначала делаешь, а потом думаешь, – устало сказал Боб. – Попер с голыми руками на пистолет…
– Опять хочешь сказать, что я дебил?
– Сказал бы… – Он вздохнул еще глубже. – Только если бы ты не попер на него, он бы Ингу пристрелил. Как сказал великий пролетарский писатель Максим Горький: «Безумство храбрых – вот мудрость жизни!» Так что ты поступил мудро, респект тебе!
– Ты ведь тоже не отлеживался, – пробормотал Баженов, до глубины души удивленный и порядком смущенный.
Пожалуй, впервые за все время знакомства с Бобом он слышал от него добрые слова в свой адрес.
– Я‐то вот как раз думал, – признался Боб. – Только ничего толкового придумать не смог. И если бы ты не рванул, я бы так и продолжал. А пока я думал, Инга погибла бы. А вот ты попер, не думая, и он тебя испугался. Ты еще спрашиваешь, почему он побежал! Это ж психическая атака была! Любой бы струсил!
– Он, наверное, думал, что кроме нас с тобой здесь есть еще люди, а устраивать массовую бойню не входило в его планы…
– Может быть, и так…
Они надолго замолчали. Солнце уже скатилось так низко, что касалось верхушек деревьев. Птицы примолкли, даже вороны куда-то убрались. Листва на деревьях едва колыхалась под слабым ветерком. Наступал тихий вечер…
Баженов сидел и думал: когда же придет помощь, успеет ли? Инга по-прежнему была неподвижна, только ниточка пульса и слабое, редкое дыхание говорили о том, что она еще жива. Боб просматривал видео, которые он наснимал на свой смартфон. Время от времени он останавливал кадр, увеличивал его, двигал туда и сюда, разглядывал и с досадой бормотал что-то себе под нос. Баженов подумал: за этот безумно длинный день между ним и Бобом было всякое, но все-таки хорошо, что этот вредный парень сегодня оказался с ним рядом и, наверное, даже спас ему жизнь, сбив с ног и не дав преследовать вооруженного преступника. Надо поблагодарить его, только это будет как-то сентиментально, не по-мужски. Нет, надо просто запомнить, что за ним, Баженовым, должок…
– Нет, это надо ж так морду завесить! – воскликнул Боб, оторвавшись от экрана. – Ни глаз не видно, ни ушей! Кончик носа торчит – и все!
– Знаешь, что я подумал, Боб, – немного невпопад сказал Баженов. – Хорошо, что эта пуля застряла во мне. Теперь, когда ее извлекут, мы сможем ее сравнить с той, которую выковыряли из дерева. Хотя я и так уверен, что они одинаковые.
Боб внимательно посмотрел на него, и в его круглых глазах мелькнула усмешка.
– Леха, ты таки не дебил, – сказал он. – Ты супердебил! Или, как говорит моя девушка, супчик!
– Похоже на то, – согласился Баженов.
…Отдаленный шум и голоса они услышали, когда ожидание стало почти нестерпимым. Звуки донеслись с той же стороны, откуда пришел человек в бейсболке, – от березняка. Скоро между деревьями замелькали человеческие фигуры. К ним подходила группа людей, а впереди двигался высокий, худощавый мужчина, в котором Баженов узнал Сарычева. Почти одновременно в небе зарокотал мотор, и над ними, вынырнув из-за леса, завис вертолет. Они встали и замахали руками – Боб обеими, а Баженов одной…
На следующее утро Баженов очнулся после операции и наркоза в палате областной больницы, куда их с Ингой привезли вчера. Как это было, он помнил смутно. Выскочившие из вертолета люди бросились к Инге, и на душе у него полегчало – она теперь в руках врачей, дотянула, ей помогут, и все будет хорошо…
Он помнил, как Ингу переложили на носилки и погрузили в вертолет. Его самого тоже засунули в летающую машину, предварительно вколов обезболивающее, после которого он «поплыл». Он не заснул и не потерял сознание, но все происходящее стало доходить до него как сквозь прозрачную стену…
Когда вертолет поднялся в воздух, он бросил взгляд в иллюминатор. Проклятое место, где произошло столько плохого, отдалялось, уходило прочь, и он надеялся, что навсегда, ведь никогда больше не захочется вернуться сюда… Небольшая группа людей, возглавляемая Сарычевым и Бобом, направлялась к низинке, где лежало тело Наташки Земляникиной, – это было последнее, что он увидел…
Потом был приемный покой больницы. Ингу сразу же отправили в реанимацию, а его уложили на каталку и повезли в операционную. Он ехал по ярко освещенным больничным коридорам, за окнами которых уже стояла ночь, и неоновый свет с потолка бил ему в глаза. А в голове у него была одна мысль – скорее бы утро…
И вот утро пришло, стояло за окном, солнечное и уже жаркое. Левое плечо у него было плотно упаковано в марлевую повязку, по палатам бегали сестрички с градусниками и санитарки со швабрами. Пахло хлоркой, лекарствами и пригоревшим молоком. Жизнь продолжалась…
Он хотел сразу встать и пойти разыскивать Ингу, но его не пустили. Пришлось вытерпеть больничную тягомотину – измерение температуры и давления, врачебный обход, во время которого он узнал, что ничего существенного у него не задето, а то, что задето, успешно исправлено и зашито, ему назначен курс антибиотиков, по окончании которого он может катиться на все четыре стороны. После скучного больничного завтрака он наконец вырвался из палаты и пошел на поиски.
Язык и личное обаяние быстро довели его до отделения реанимации. Там, на белом диванчике, перед закрытой дверью, сидела хрупкая женщина в накинутом на плечи белом халате. Он сразу узнал очень похожую на Ингу, а вернее, на ее старшую сестру, тетку Алю…
– Здравствуйте, Аля, – сказал он, подсаживаясь к ней. – Я Алексей Баженов, однокурсник Инги…
Аля вздрогнула и подняла на него заплаканные глаза.
– Здравствуйте, Алеша, я вас узнала, Инга рассказывала о вас…
– Почему вы плачете? Что с Ингой?
Аля глубоко вздохнула:
– Сейчас уже ничего. Она проснулась, но окончательно в себя еще не пришла. Доктор сказал, сознание еще спутанное, но это ничего, пройдет…
– Они установили причину? Почему это с ней?
– Да, ей ввели большую дозу снотворного, очень большую, лошадиную… Она чуть не умерла. Я не могу понять, кто с ней это сделал? Зачем? Алеша, если вы что-то знаете, ради бога, скажите мне!
– Нет, сами не знаем, мы с Бобом в смысле… Все в такой клубок сплелось! Аля, а как Инга… почему она из дому ушла, с дачи то есть?
– Ей пришла эсэмэска от Наташи Земляникиной…
– От Наташки?.. – Баженов почувствовал, как по позвоночнику поползли ледяные мурашки, а перед глазами встало мертвое, изуродованное лицо. – Этого не может быть!
– Ох, Леша, простите! Я… мы все теперь знаем про Наташу, что она погибла… Видимо, кто-то с ее телефона, от ее имени… Убийца, конечно… Но тогда мы не знали, что Наташи уже нет, и Инга уехала. Куда – не сказала… А потом… нет ее и нет, мы звоним, а она недоступна… Чуть с ума не сошли! А потом приехал Боб и все рассказал… Мы мало поняли, только то, что Ингу хотели убить… И про вас рассказал, как вы ей жизнь спасли… Леша, я никогда этого не забуду…
– Аля, – забормотал Баженов. – Аля, не надо про это, ерунда все, и не так… Черт, словом, проехали… Я еще хотел спросить… Аля, вы не думаете, что все это связано с теми событиями… ну, когда погибла Ингина мать?
– Что?.. – Аля побледнела, ее дыхание участилось. – Откуда вы знаете про это? Что вы знаете?
– Мне дед рассказал… Мой дед – профессор Одинцов, ваш брат у него работал…
– Дмитрий Сергеевич ваш дед? Понятно… Но как это может быть связано?
– Может, кто-нибудь мстит Инге из-за ее отца? Я понимаю, вам больно слышать и даже думать об этом, но если мы во всем не разберемся, Инга останется в опасности…
Аля резко вскинула голову, ее глаза, так похожие на Ингины, уперлись в лицо Баженова.
– Мой брат ничего плохого не сделал Веронике, матери Инги. Не мог сделать! Он любил Веронику и никогда пальцем бы ее не тронул!
– Мы с Бобом тоже не верим, что Костя мог убить Веронику. И дед мой не верит… Но существует официальная версия…
Аля сникла, опустила глаза, сгорбилась.
– Ах, Алеша, если бы вы знали, как все это происходило… Следствие велось спустя рукава, поспешно, коряво… Костя покончил с собой, и все с облегчением вздохнули, быстренько все скомкали, замяли… На следствие давили – мать Вероники была женщиной с большими связями, она ненавидела Костю и готова была поверить чему угодно. А все было сложнее, на многие вопросы так и не нашли ответов. Я уверена, что убить хотели вовсе не Веронику…
– Не Веронику? – поразился Баженов. – А кого?
– Не знаю, но уж скорее меня, – сказала Аля.
Баженов молча вопросительно смотрел на нее. Она глубоко вздохнула и начала рассказывать:
– Я хорошо, слишком хорошо, помню то время, когда разрушилась Костина семья. Пыталась забыть, но ничего не получилось. Это как рана, которая не может зарасти… Двадцать лет прошло, но я помню все в мельчайших подробностях…
Казалось бы, самая банальная ситуация – жена ушла от мужа к другому мужчине. Нужно пережить, перетерпеть, отпустить… Да если бы знать, чем это кончится, нужно было нам с Костей хватать в охапку Ингу и уезжать куда подальше, только кто же знал…
У Кости земля ушла из-под ног. Он был молодой талантливый ученый с большими перспективами, любящий муж и счастливый отец, а превратился в затравленного неудачника. Если бы Вероника просто ушла… Но она была рядом, они продолжали работать вместе – и Костя, и она, и Леонид Торопцев, ее новый муж! Так получилось, что они не сумели разойтись…
– Да, дед говорил мне, – сказал Баженов. – Он, кстати, себя винит, что не уволил Торопцева…
– Дмитрию Сергеевичу тогда пришлось надолго уехать, – продолжала Аля. – А его заместительница была целиком на стороне Торопцева. Она всегда недолюбливала Костю, он ее раздражал, она считала его карьеристом. Я немного знала Анну Степановну со слов Вероники, та была подругой ее матери… Знаете, Академгородок – это такая деревня, где все друг с другом связаны… Вероника говорила: Анна Степановна боялась, что Костя займет ее место. Мы, помню, смеялись – надо же такое про Костю подумать!
Знаете, Алеша, Костя даже защищаться не хотел. Считал, что в написании и защите диссертации очень много формалистики, чисто механической работы, которая отвлекает от творчества. Вот будет ему лет пятьдесят, тогда за нее и возьмется, а пока молодой – надо заниматься научным поиском, решать научные проблемы! Профессор просто силой заставил его защититься! И никакие руководящие должности Костю никогда не интересовали, зря Анна Степановна беспокоилась…
Так вот, когда профессор уехал, она, на правах начальницы, стала изводить Костю придирками – чего-то он там не исполнял вовремя, за что-то вообще не хотел браться… Она его даже в разбазаривании государственных средств обвиняла, якобы он заказывал дорогие реактивы… И так изо дня в день, постоянно… А Торопцев изводил его тем, что на его глазах демонстративно обнимал и целовал Веронику, даже какие-то более интимные жесты себе позволял… Представляете, в каком аду жил Костя?
– А Вероника, – спросил Баженов. – Она была счастлива?
Аля задумалась, а потом сказала:
– Пожалуй, она хотела верить, что счастлива. Ее мать, Софья Андреевна, из кожи вон лезла, чтобы убедить ее в этом. Постоянно сравнивала Торопцева и Костю – посмотри, мол, как красив один и уродлив другой, как богат один, а второй считает копейки, не может купить жене то и это… Да, Вероника стала носить дорогие вещи, Леня подарил ей машину, она улыбалась, казалась счастливой, но была ли счастлива по-настоящему – не знаю… Я никогда не спрашивала ее об этом, хотя мы часто виделись.
– У вас были хорошие отношения? – удивился Баженов.
– Да, Вероничка была милая… Когда жили все вместе, мы с ней дружили. Как две девчонки – сплетничали, хохотали, менялись тряпками, делились косметикой… Я нянчилась с Ингой… Когда Вероника ушла от нас, то стала часто мне звонить. Она очень скучала по Инге, поэтому просила меня привести ей дочку… Я приводила. Я ее понимала, сочувствовала ей… С этого все и началось…
– В каком смысле? – не понял Баженов.
Аля крепко сцепила руки на коленях, ее бледное лицо побледнело еще больше.
– В тот проклятый день Вероника позвонила мне и сказала, что хочет увидеть Ингу. Она страшно соскучилась, купила ей подарок – золотой крестик – и хочет сама его вручить… Сказала, что сама пораньше заберет дочку из садика, они с ней погуляют, посидят в кафе, поедят пирожных, а потом она приведет Ингу домой. Я догадывалась, что она хочет побыть с дочкой наедине, без меня, и понимала ее… Сейчас я даже думаю, что она предчувствовала свою смерть и хотела попрощаться… Я сказала Веронике, что буду ждать их с Ингой, просила только долго не гулять – погода уж больно плохая, то дождь, то снег, ветер холодный… Пусть лучше придут домой и поиграют здесь, я мешать не буду…
– Она не боялась встретиться с Костей? – удивился Баженов.
– Никогда. Она не боялась Костю, зная, что он не сделает и даже не скажет ей ничего плохого… Она, конечно, не хотела с ним встречаться, – зачем, они ведь каждый день виделись на работе, – но знала, что его до позднего вечера не будет дома. Костя в то время допоздна сидел на работе… Он говорил, что днем ему не дают нормально работать, и он наверстывает упущенное по вечерам… Он не мог без работы, она была его единственным спасением…
– Простите, – сказал Баженов. – Продолжайте, пожалуйста…
– Я занялась домашними делами, но неожиданно в дверь позвонили. Я открыла и увидела расстроенную Веронику. Она чуть не плакала.
– Посмотри, что сделал этот гад! – Она повернулась, и я увидела, что с правой стороны она вся забрызгана грязью. Оказывается, ее окатил из лужи встречный водитель легковушки, когда она шла по обочине шоссе. Все – брюки, шубка, даже лицо и берет – было в грязи.
Я втащила ее в квартиру, и мы попытались ее отмыть. Особенно жаль было шубку – коротенькую, фасона «автоледи». Леня купил ее Веронике вместе с машиной, так сказать в комплекте… Машину Ника не любила, водила плохо, пользовалась ею неохотно, а вот шубку носила с удовольствием.
Мы возились долго, но все оказалось зря, шубу надо было нести в химчистку. Вероника сказала, что в таком виде за ребенком не пойдет, ее примут за пьяную или бомжиху. Она заплакала – на улице уже темнело, а она так хотела забрать дочку пораньше. Вот тогда мы и решили, что она наденет мою куртку…
– Она пошла за Ингой в вашей одежде?
– Дотянет, – уверенно сказал Боб. – Это только кажется, что много времени. Они скоро будут, не переживай. И урода этого поймают: я Сарычеву сообщил, что преступник сбежал, они объявят план «перехват». Приметы я описал – конечно, те еще, но все равно, рано или поздно он попадется и теперь уже не отвертится, тут много его биологических следов осталось!
– Слушай, – запоздало удивился Баженов. – А чего он вообще побежал-то? Я только сейчас подумал. Мог бы нас перестрелять, и все!
– Ты вообще сначала делаешь, а потом думаешь, – устало сказал Боб. – Попер с голыми руками на пистолет…
– Опять хочешь сказать, что я дебил?
– Сказал бы… – Он вздохнул еще глубже. – Только если бы ты не попер на него, он бы Ингу пристрелил. Как сказал великий пролетарский писатель Максим Горький: «Безумство храбрых – вот мудрость жизни!» Так что ты поступил мудро, респект тебе!
– Ты ведь тоже не отлеживался, – пробормотал Баженов, до глубины души удивленный и порядком смущенный.
Пожалуй, впервые за все время знакомства с Бобом он слышал от него добрые слова в свой адрес.
– Я‐то вот как раз думал, – признался Боб. – Только ничего толкового придумать не смог. И если бы ты не рванул, я бы так и продолжал. А пока я думал, Инга погибла бы. А вот ты попер, не думая, и он тебя испугался. Ты еще спрашиваешь, почему он побежал! Это ж психическая атака была! Любой бы струсил!
– Он, наверное, думал, что кроме нас с тобой здесь есть еще люди, а устраивать массовую бойню не входило в его планы…
– Может быть, и так…
Они надолго замолчали. Солнце уже скатилось так низко, что касалось верхушек деревьев. Птицы примолкли, даже вороны куда-то убрались. Листва на деревьях едва колыхалась под слабым ветерком. Наступал тихий вечер…
Баженов сидел и думал: когда же придет помощь, успеет ли? Инга по-прежнему была неподвижна, только ниточка пульса и слабое, редкое дыхание говорили о том, что она еще жива. Боб просматривал видео, которые он наснимал на свой смартфон. Время от времени он останавливал кадр, увеличивал его, двигал туда и сюда, разглядывал и с досадой бормотал что-то себе под нос. Баженов подумал: за этот безумно длинный день между ним и Бобом было всякое, но все-таки хорошо, что этот вредный парень сегодня оказался с ним рядом и, наверное, даже спас ему жизнь, сбив с ног и не дав преследовать вооруженного преступника. Надо поблагодарить его, только это будет как-то сентиментально, не по-мужски. Нет, надо просто запомнить, что за ним, Баженовым, должок…
– Нет, это надо ж так морду завесить! – воскликнул Боб, оторвавшись от экрана. – Ни глаз не видно, ни ушей! Кончик носа торчит – и все!
– Знаешь, что я подумал, Боб, – немного невпопад сказал Баженов. – Хорошо, что эта пуля застряла во мне. Теперь, когда ее извлекут, мы сможем ее сравнить с той, которую выковыряли из дерева. Хотя я и так уверен, что они одинаковые.
Боб внимательно посмотрел на него, и в его круглых глазах мелькнула усмешка.
– Леха, ты таки не дебил, – сказал он. – Ты супердебил! Или, как говорит моя девушка, супчик!
– Похоже на то, – согласился Баженов.
…Отдаленный шум и голоса они услышали, когда ожидание стало почти нестерпимым. Звуки донеслись с той же стороны, откуда пришел человек в бейсболке, – от березняка. Скоро между деревьями замелькали человеческие фигуры. К ним подходила группа людей, а впереди двигался высокий, худощавый мужчина, в котором Баженов узнал Сарычева. Почти одновременно в небе зарокотал мотор, и над ними, вынырнув из-за леса, завис вертолет. Они встали и замахали руками – Боб обеими, а Баженов одной…
На следующее утро Баженов очнулся после операции и наркоза в палате областной больницы, куда их с Ингой привезли вчера. Как это было, он помнил смутно. Выскочившие из вертолета люди бросились к Инге, и на душе у него полегчало – она теперь в руках врачей, дотянула, ей помогут, и все будет хорошо…
Он помнил, как Ингу переложили на носилки и погрузили в вертолет. Его самого тоже засунули в летающую машину, предварительно вколов обезболивающее, после которого он «поплыл». Он не заснул и не потерял сознание, но все происходящее стало доходить до него как сквозь прозрачную стену…
Когда вертолет поднялся в воздух, он бросил взгляд в иллюминатор. Проклятое место, где произошло столько плохого, отдалялось, уходило прочь, и он надеялся, что навсегда, ведь никогда больше не захочется вернуться сюда… Небольшая группа людей, возглавляемая Сарычевым и Бобом, направлялась к низинке, где лежало тело Наташки Земляникиной, – это было последнее, что он увидел…
Потом был приемный покой больницы. Ингу сразу же отправили в реанимацию, а его уложили на каталку и повезли в операционную. Он ехал по ярко освещенным больничным коридорам, за окнами которых уже стояла ночь, и неоновый свет с потолка бил ему в глаза. А в голове у него была одна мысль – скорее бы утро…
И вот утро пришло, стояло за окном, солнечное и уже жаркое. Левое плечо у него было плотно упаковано в марлевую повязку, по палатам бегали сестрички с градусниками и санитарки со швабрами. Пахло хлоркой, лекарствами и пригоревшим молоком. Жизнь продолжалась…
Он хотел сразу встать и пойти разыскивать Ингу, но его не пустили. Пришлось вытерпеть больничную тягомотину – измерение температуры и давления, врачебный обход, во время которого он узнал, что ничего существенного у него не задето, а то, что задето, успешно исправлено и зашито, ему назначен курс антибиотиков, по окончании которого он может катиться на все четыре стороны. После скучного больничного завтрака он наконец вырвался из палаты и пошел на поиски.
Язык и личное обаяние быстро довели его до отделения реанимации. Там, на белом диванчике, перед закрытой дверью, сидела хрупкая женщина в накинутом на плечи белом халате. Он сразу узнал очень похожую на Ингу, а вернее, на ее старшую сестру, тетку Алю…
– Здравствуйте, Аля, – сказал он, подсаживаясь к ней. – Я Алексей Баженов, однокурсник Инги…
Аля вздрогнула и подняла на него заплаканные глаза.
– Здравствуйте, Алеша, я вас узнала, Инга рассказывала о вас…
– Почему вы плачете? Что с Ингой?
Аля глубоко вздохнула:
– Сейчас уже ничего. Она проснулась, но окончательно в себя еще не пришла. Доктор сказал, сознание еще спутанное, но это ничего, пройдет…
– Они установили причину? Почему это с ней?
– Да, ей ввели большую дозу снотворного, очень большую, лошадиную… Она чуть не умерла. Я не могу понять, кто с ней это сделал? Зачем? Алеша, если вы что-то знаете, ради бога, скажите мне!
– Нет, сами не знаем, мы с Бобом в смысле… Все в такой клубок сплелось! Аля, а как Инга… почему она из дому ушла, с дачи то есть?
– Ей пришла эсэмэска от Наташи Земляникиной…
– От Наташки?.. – Баженов почувствовал, как по позвоночнику поползли ледяные мурашки, а перед глазами встало мертвое, изуродованное лицо. – Этого не может быть!
– Ох, Леша, простите! Я… мы все теперь знаем про Наташу, что она погибла… Видимо, кто-то с ее телефона, от ее имени… Убийца, конечно… Но тогда мы не знали, что Наташи уже нет, и Инга уехала. Куда – не сказала… А потом… нет ее и нет, мы звоним, а она недоступна… Чуть с ума не сошли! А потом приехал Боб и все рассказал… Мы мало поняли, только то, что Ингу хотели убить… И про вас рассказал, как вы ей жизнь спасли… Леша, я никогда этого не забуду…
– Аля, – забормотал Баженов. – Аля, не надо про это, ерунда все, и не так… Черт, словом, проехали… Я еще хотел спросить… Аля, вы не думаете, что все это связано с теми событиями… ну, когда погибла Ингина мать?
– Что?.. – Аля побледнела, ее дыхание участилось. – Откуда вы знаете про это? Что вы знаете?
– Мне дед рассказал… Мой дед – профессор Одинцов, ваш брат у него работал…
– Дмитрий Сергеевич ваш дед? Понятно… Но как это может быть связано?
– Может, кто-нибудь мстит Инге из-за ее отца? Я понимаю, вам больно слышать и даже думать об этом, но если мы во всем не разберемся, Инга останется в опасности…
Аля резко вскинула голову, ее глаза, так похожие на Ингины, уперлись в лицо Баженова.
– Мой брат ничего плохого не сделал Веронике, матери Инги. Не мог сделать! Он любил Веронику и никогда пальцем бы ее не тронул!
– Мы с Бобом тоже не верим, что Костя мог убить Веронику. И дед мой не верит… Но существует официальная версия…
Аля сникла, опустила глаза, сгорбилась.
– Ах, Алеша, если бы вы знали, как все это происходило… Следствие велось спустя рукава, поспешно, коряво… Костя покончил с собой, и все с облегчением вздохнули, быстренько все скомкали, замяли… На следствие давили – мать Вероники была женщиной с большими связями, она ненавидела Костю и готова была поверить чему угодно. А все было сложнее, на многие вопросы так и не нашли ответов. Я уверена, что убить хотели вовсе не Веронику…
– Не Веронику? – поразился Баженов. – А кого?
– Не знаю, но уж скорее меня, – сказала Аля.
Баженов молча вопросительно смотрел на нее. Она глубоко вздохнула и начала рассказывать:
– Я хорошо, слишком хорошо, помню то время, когда разрушилась Костина семья. Пыталась забыть, но ничего не получилось. Это как рана, которая не может зарасти… Двадцать лет прошло, но я помню все в мельчайших подробностях…
Казалось бы, самая банальная ситуация – жена ушла от мужа к другому мужчине. Нужно пережить, перетерпеть, отпустить… Да если бы знать, чем это кончится, нужно было нам с Костей хватать в охапку Ингу и уезжать куда подальше, только кто же знал…
У Кости земля ушла из-под ног. Он был молодой талантливый ученый с большими перспективами, любящий муж и счастливый отец, а превратился в затравленного неудачника. Если бы Вероника просто ушла… Но она была рядом, они продолжали работать вместе – и Костя, и она, и Леонид Торопцев, ее новый муж! Так получилось, что они не сумели разойтись…
– Да, дед говорил мне, – сказал Баженов. – Он, кстати, себя винит, что не уволил Торопцева…
– Дмитрию Сергеевичу тогда пришлось надолго уехать, – продолжала Аля. – А его заместительница была целиком на стороне Торопцева. Она всегда недолюбливала Костю, он ее раздражал, она считала его карьеристом. Я немного знала Анну Степановну со слов Вероники, та была подругой ее матери… Знаете, Академгородок – это такая деревня, где все друг с другом связаны… Вероника говорила: Анна Степановна боялась, что Костя займет ее место. Мы, помню, смеялись – надо же такое про Костю подумать!
Знаете, Алеша, Костя даже защищаться не хотел. Считал, что в написании и защите диссертации очень много формалистики, чисто механической работы, которая отвлекает от творчества. Вот будет ему лет пятьдесят, тогда за нее и возьмется, а пока молодой – надо заниматься научным поиском, решать научные проблемы! Профессор просто силой заставил его защититься! И никакие руководящие должности Костю никогда не интересовали, зря Анна Степановна беспокоилась…
Так вот, когда профессор уехал, она, на правах начальницы, стала изводить Костю придирками – чего-то он там не исполнял вовремя, за что-то вообще не хотел браться… Она его даже в разбазаривании государственных средств обвиняла, якобы он заказывал дорогие реактивы… И так изо дня в день, постоянно… А Торопцев изводил его тем, что на его глазах демонстративно обнимал и целовал Веронику, даже какие-то более интимные жесты себе позволял… Представляете, в каком аду жил Костя?
– А Вероника, – спросил Баженов. – Она была счастлива?
Аля задумалась, а потом сказала:
– Пожалуй, она хотела верить, что счастлива. Ее мать, Софья Андреевна, из кожи вон лезла, чтобы убедить ее в этом. Постоянно сравнивала Торопцева и Костю – посмотри, мол, как красив один и уродлив другой, как богат один, а второй считает копейки, не может купить жене то и это… Да, Вероника стала носить дорогие вещи, Леня подарил ей машину, она улыбалась, казалась счастливой, но была ли счастлива по-настоящему – не знаю… Я никогда не спрашивала ее об этом, хотя мы часто виделись.
– У вас были хорошие отношения? – удивился Баженов.
– Да, Вероничка была милая… Когда жили все вместе, мы с ней дружили. Как две девчонки – сплетничали, хохотали, менялись тряпками, делились косметикой… Я нянчилась с Ингой… Когда Вероника ушла от нас, то стала часто мне звонить. Она очень скучала по Инге, поэтому просила меня привести ей дочку… Я приводила. Я ее понимала, сочувствовала ей… С этого все и началось…
– В каком смысле? – не понял Баженов.
Аля крепко сцепила руки на коленях, ее бледное лицо побледнело еще больше.
– В тот проклятый день Вероника позвонила мне и сказала, что хочет увидеть Ингу. Она страшно соскучилась, купила ей подарок – золотой крестик – и хочет сама его вручить… Сказала, что сама пораньше заберет дочку из садика, они с ней погуляют, посидят в кафе, поедят пирожных, а потом она приведет Ингу домой. Я догадывалась, что она хочет побыть с дочкой наедине, без меня, и понимала ее… Сейчас я даже думаю, что она предчувствовала свою смерть и хотела попрощаться… Я сказала Веронике, что буду ждать их с Ингой, просила только долго не гулять – погода уж больно плохая, то дождь, то снег, ветер холодный… Пусть лучше придут домой и поиграют здесь, я мешать не буду…
– Она не боялась встретиться с Костей? – удивился Баженов.
– Никогда. Она не боялась Костю, зная, что он не сделает и даже не скажет ей ничего плохого… Она, конечно, не хотела с ним встречаться, – зачем, они ведь каждый день виделись на работе, – но знала, что его до позднего вечера не будет дома. Костя в то время допоздна сидел на работе… Он говорил, что днем ему не дают нормально работать, и он наверстывает упущенное по вечерам… Он не мог без работы, она была его единственным спасением…
– Простите, – сказал Баженов. – Продолжайте, пожалуйста…
– Я занялась домашними делами, но неожиданно в дверь позвонили. Я открыла и увидела расстроенную Веронику. Она чуть не плакала.
– Посмотри, что сделал этот гад! – Она повернулась, и я увидела, что с правой стороны она вся забрызгана грязью. Оказывается, ее окатил из лужи встречный водитель легковушки, когда она шла по обочине шоссе. Все – брюки, шубка, даже лицо и берет – было в грязи.
Я втащила ее в квартиру, и мы попытались ее отмыть. Особенно жаль было шубку – коротенькую, фасона «автоледи». Леня купил ее Веронике вместе с машиной, так сказать в комплекте… Машину Ника не любила, водила плохо, пользовалась ею неохотно, а вот шубку носила с удовольствием.
Мы возились долго, но все оказалось зря, шубу надо было нести в химчистку. Вероника сказала, что в таком виде за ребенком не пойдет, ее примут за пьяную или бомжиху. Она заплакала – на улице уже темнело, а она так хотела забрать дочку пораньше. Вот тогда мы и решили, что она наденет мою куртку…
– Она пошла за Ингой в вашей одежде?