Львиное Сердце
Часть 7 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Короткая тишина, потом тихие рыдания. Шаги в сторону выхода из сарая.
Благословляя свою удачу, я стал пядь за пядью подползать к краю кучи. Фиц-Алдельма не было видно. Внизу я разглядел силуэт мальчишки, привалившегося спиной к копне. Потихоньку, не спуская глаз с двери, я опустился рядом с ним.
– Он ушел? – спросил я по-валлийски.
Ответа не было.
– Ты не сказал ему, что я здесь. Спасибо.
Снова нет ответа.
– Серебряный пенни – твой в знак благодарности, – продолжил я.
Пара черных глаз, залитых слезами, встретилась с моими.
– Два.
Глядя на протянутую грязную ладошку, я хмыкнул.
– Мой кошель остался в большом зале. – Мне представился пекарь, которому предстояло вскоре доставать хлеб из печи, и я спросил: – Ты проголодался?
Малец кивнул.
«Да ты умираешь с голоду», – подумал я.
– Как посмотришь на краюху свежего хлеба?
Первый намек на улыбку.
– Я мед люблю.
– И его тоже получишь, – пообещал я. – Только ни слова Фиц-Алдельму, ладно?
– Это плохой человек, – заявил мальчишка, насупившись.
– Так и есть, – согласился я, радуясь, что парень не станет болтать.
Пообещав вернуться с монетами и хлебом, я пошел к выходу. К моему облегчению, Фиц-Алдельма я не обнаружил – только пару зевающих жандармов, шедших к уборной. Небо над восточной стеной порозовело. Наступал рассвет. Вскоре замковый двор наполнится жизнью. Появятся все: пекари и прачки, слуги и конюхи. Это было самое подходящее время для выяснения того, чем занимался Фиц-Алдельм.
Счастье сопутствовало мне – дверь, в которую он входил, осталась приоткрытой. Я прокрался внутрь. Ноздри наполнились резкими запахами: лошади, кожа, жир. Дюжины две седел покоились на закрепленных на стене деревянных подставках, прикрепленных к стене. Бесчисленное множество поводьев и уздечек висели на крюках; под ними были аккуратно сложены чепраки и попоны. Вдоль стены шла полка, уставленная инструментами. Здесь хранились ножи разных видов: короткие, длинные, кривые, с закругленным, как полумесяц лезвием. Клещи. Щипцы. Шила. Щипчики.
Все выглядело как обычно.
Я рыскал, ругаясь вполголоса, понимая, как мало у меня возможностей выяснить, что делал Фиц-Алдельм. Может статься, и вообще ничего, подумал я, но тут же отбросил эту мысль. Рыцарь любил поспать и не стал бы приходить сюда просто так.
Я попытался найти в полумраке его седло, но вскоре, слыша, как оживает замковый двор, вынужден был уйти из конюшни. Приуныв, так как рисковал многим и не узнал ничего, я понес мальцу его серебряные пенни.
Он удивился моему возвращению. Такая недоверчивость – явно из-за того, что его обманывали все, кому не лень, подумалось мне. Монеты исчезли в складках грязной туники, а хлеб, еще горячий, и мед мальчишка сожрал с жадностью оголодавшего пса. Облизав дочиста пальцы, он воззрился на меня если не доверчиво, то, по крайней мере, уже без настороженности. У него были длинные черные волосы и узкое умное лицо.
Смыть с него грязь, подумал я, и будет наполовину приличный человек.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Рис. А вас?
– Фердия. – Мне пришла в голову мысль. – Можешь кое-что для меня сделать?
В его взгляде вспыхнуло подозрение.
– Смотря что.
– Тот рыцарь, который приходил в сенник… Хочу, чтобы ты проследил за ним. Куда ходит, с кем встречается.
– И что мне с этого будет?
– Свежий хлеб каждое утро. Серебряный пенни, если разузнаешь что-нибудь стоящее.
Он обдумал мое предложение с важностью лорда, творящего суд над преступником, потом протянул руку. Меня немного замутило при виде того, насколько вылизанные недавно пальцы чище остальной ладони, но я не мог отказаться из опасения оскорбить его. Мы обменялись рукопожатием.
Добывать собственный завтрак я отправился, воспрянув духом. Хотя сорванец был мал и жалок, я чувствовал себя так, словно только что принял присягу у своего первого вассала.
Прошло несколько дней. Рис выказал себя способным лазутчиком: теперь я знал, что Фиц-Алдельм – завсегдатай не только таверны в окрестностях замка, полюбившейся и другим рыцарям, но и убогого заведения у оживленной дороги, что вела на север. Там он навещал одну шлюху, развлечения же, если судить по звукам, доносившимся из ее комнаты, включали удары плетью и прочие грубые забавы.
Растерявшись, поскольку никогда не слышал о таких вещах, я чувствовал себя виновным в том, что Рису пришлось услышать все это. К моему удивлению, малец ничуть не смутился.
– Мне приходилось видеть что похуже, – заявил он.
Бедный ребенок! Девяти лет от роду, в каком-то смысле он был втрое старше.
Узнав много нового о Фиц-Алдельме, я оставался в неведении относительно его раннего визита в конюшню. На следующее утро, до рассвета, я вернулся туда с намерением снова обыскать место. Обнаруженный одним из конюхов, который пришел искать пробойник, я отвел от себя подозрения, притворившись, что делаю то же самое, но предпринимать новую попытку было бы глупо. Один лишь слух о моей склонности бродить без дела мог лишить меня благосклонности графини Ифы, от которого зависела сама моя жизнь.
Я смирился с тем, что так и не узнаю правды. Оставалось довольствоваться тем, что моя каверза с коровьей чесоткой сработала. Красные чешуйчатые болячки покрывали его шею и правое запястье, а однажды поутру, подглядев, как он одевается в большом зале, я понял, что поражено и туловище. По словам Риса, рыцарь навестил в поисках исцеления нескольких знахарей. По счастью, ни одно из снадобий пока не возымело особого действия: всякий раз, когда я видел Фиц-Алдельма, он чесался и скреб себя.
Я сознавал, что́ меня ждет, если бы он узнал о моей причастности, и прятал свое злорадство глубже, чем скряга – золото. Когда-нибудь, говорил я себе, я отплачу ему сильнее, но пока достаточно и этого.
Гонец де Лиль все еще находился в Стригуиле. Задержка с отъездом, если верить болтливому лекарю, объяснялась лихорадкой, но мы, оруженосцы, сошлись во мнении, что она была плодом чрезмерных возлияний. «Бурдюк с вином» – так мы окрестили его про себя. Наши догадки подтвердились, когда я пошел справиться о его здоровье и застал гонца на оконном сиденье. Бледный, но с кубком в руке, он явно наслаждался женским пением, доносившимся из апартаментов Ифы. Де Лиль, человек доброжелательный, вспомнил о моем кувшине, постоянно бывшем наготове во время его рассказа про осаду Тайбура. Когда я спросил про короля, он охотно ответил.
Мне, гордому ирландцу, не было дела до Генриха Анжуйского, но я всегда старался помочь отцу в деле изгнания англичан с нашей земли, и полезно было бы разузнать побольше о человеке, во имя которого сражаются серые чужеземцы. До этой минуты я почти не имел представления о Генрихе. Знал только, что он уже больше четверти века правит Англией, Уэльсом и обширными землями за Узким морем[7]. Мой отец описывал его как человека упрямого и хитрого, которого следует опасаться и которому нельзя доверять. Король очень любит охоту и владеет половиной европейских языков. Этим мои сведения исчерпывались. Де Лиль вскоре расширил их, залившись соловьем. Я узнал об уме короля, его образованности, дальновидной политике. Одним из главных достижений Генриха стало то, что он оттеснил на второй план капетингских правителей Франции: сначала Людовика, а затем его сына Филиппа.
Мне вспомнилось, что Генрих выказал еще один свой талант, когда приехал в Ирландию несколько лет назад. Опасаясь, что в руках де Клера и ему подобных скапливается слишком много власти, сознавая угрозу от еще не усмиренных местных королей, он прибыл с сильной армией. И в короткий срок совершил почти невозможное: добился присяги на верность от ирландских вождей и вассальной клятвы от де Клера. Отныне и впредь Дублин и другие крупные города принадлежали Генриху, и, за исключением Ольстера, вся страна признала его законным монархом.
Де Лиль улыбнулся мне. Улыбаясь в ответ, я думал: «Это не мой король. Не король моего отца и моих братьев».
Колокольный звон из близлежащего аббатства позвал к службе шестого часа[8]. Де Лиль с трудом поднялся.
– Не могу медлить долее, – заявил он. – Немного найдется лордов и дам щедрее графини. Останусь еще на ночь и, ей-богу, напьюсь в стельку.
Я рассмеялся. Потом, поблагодарив де Лиля и пообещав прийти и проводить его, ушел.
Представляя, как добродушный глашатай выедет из ворот и поскачет в другой замок, распространяя весть о прибытии герцога Ричарда, я вдруг застыл как вкопанный. Из оцепенения меня вывело громкое проклятие: позади меня шел повар с пирамидой грязных сковородок – и едва не выронил их. Извинившись и дав ему пройти, я стал обдумывать пришедшую в голову мысль. И очень скоро пришел к ошеломительному выводу.
Униженный де Лилем в вечер рассказа про Тайбур, Фиц-Алдельм отправился ночью в конюшню, чтобы подрезать глашатаю подпругу. Тут у меня не было никаких сомнений. Прихватив Риса, я поспешно пересек двор и разыскал конюха, которому доверили лошадь де Лиля. Из почтения ко мне, занимавшему более высокое положение, он показал сбрую и седло. Моя догадка оказалась верной. По внутренней стороне подпруги шел аккуратный надрез. Слишком незаметный, чтобы броситься в глаза седлающему животное конюху, но достаточно глубокий, чтобы кожа лопнула под весом всадника.
О том, чтобы оставить все как есть, и речи не было. Если я ничего не предприму, ни в чем не повинный де Лиль получит увечье или погибнет. Если я сменю седло, он заметит. Более того, когда его собственное седло осмотрят, подозрение падет на меня самого. Однако выход все-таки был. Приказав молчать перепуганному конюху – а заодно и Рису, – я отправился на поиски де Лиля. Он только-только распрощался с графиней; любезная улыбка сошла с его уст, как только я выложил новость. Мы вместе осмотрели подпругу.
– Подлая работа, – произнес де Лиль, и его дружелюбное лицо сделалось суровым.
– Да, сэр, – ответил я, страшась неизбежного вопроса.
– Кто это сделал?
Скверный из меня был лжец в ту пору. Да и сейчас не лучше. Я кашлянул, с интересом разглядывая носки сапог.
– Адово пламя, парень!
Я покосился на навострившего уши конюха, и де Лиль понял мой намек. Резким движением головы велев парню выйти, он вперил в меня взгляд, более строгий, чем я мог себе представить.
– Говори!
Я шепотом произнес имя Фиц-Алдельма и, когда де Лиль недоуменно уставился на меня, пояснил, о ком идет речь.
– Ты уверен?
Я рассказал, как все было. Про тень, крадущуюся через большой зал. Про уборную. Про то, как, глядя на лестницу, узнал Фиц-Алдельма. Про скрип петель и под конец про случившееся в сарае.
– И это все правда? – спросил де Лиль.
– Клянусь, сэр.
– Увы, но твое слово – не доказательство вины того человека.
«У кого еще нашлась бы причина так поступить?» – подумал я, но вслух сказал:
– Совсем не доказательство, сэр. Вот почему я заклинаю вас ничего не говорить графине.
– Ну, что-то я сказать обязан. Я ведь посланник герцога. – Де Лиль выпятил вперед грудь. – Королевский придворный!
– Я ведь не видел своими глазами, как он режет подпругу, сэр. Доказательств у меня нет, Фиц-Алдельм скажет, что я обознался и видел в замковом дворе кого-то другого. Что это не мог быть он. Будет его слово против моего: помазанный елеем рыцарь против ирландского дикаря. Графиня мне благоволит, но едва ли поверит мне, а не Фиц-Алдельму. Даже если мы поставим перед ней Риса, показания, которые он способен дать, немногого стоят.
– Тут ты прав, – пробормотал де Лиль. – Мне не хотелось бы выглядеть дураком перед графиней.
– А мне еще жить в Стригуиле, сэр, – сказал я, представляя, что сделает Фиц-Алдельм, узнав о выдвинутом мной обвинении. При первой же возможности сцапает ничего не подозревающего Риса. Паренек – твердый орешек, но перед напором Сапоги-Кулаки не устоит. А потом, узнав о моем присутствии в сенном сарае, сукин сын придет по мою душу. – Даже если Фиц-Алдельм не знает о моем участии, он заподозрит, что без меня тут не обошлось. Он хочет моей крови.
Произнося эти слова, я чувствовал холодок внутри себя. Всего через несколько лет я мог бы сразиться с Фиц-Алдельмом на любом оружии, уверенный, что побью его. Но тем летом я был совсем юнцом, еще малоопытным.
– Да не может такого быть! Ты же сам сказал, что он – благородный рыцарь.
Благословляя свою удачу, я стал пядь за пядью подползать к краю кучи. Фиц-Алдельма не было видно. Внизу я разглядел силуэт мальчишки, привалившегося спиной к копне. Потихоньку, не спуская глаз с двери, я опустился рядом с ним.
– Он ушел? – спросил я по-валлийски.
Ответа не было.
– Ты не сказал ему, что я здесь. Спасибо.
Снова нет ответа.
– Серебряный пенни – твой в знак благодарности, – продолжил я.
Пара черных глаз, залитых слезами, встретилась с моими.
– Два.
Глядя на протянутую грязную ладошку, я хмыкнул.
– Мой кошель остался в большом зале. – Мне представился пекарь, которому предстояло вскоре доставать хлеб из печи, и я спросил: – Ты проголодался?
Малец кивнул.
«Да ты умираешь с голоду», – подумал я.
– Как посмотришь на краюху свежего хлеба?
Первый намек на улыбку.
– Я мед люблю.
– И его тоже получишь, – пообещал я. – Только ни слова Фиц-Алдельму, ладно?
– Это плохой человек, – заявил мальчишка, насупившись.
– Так и есть, – согласился я, радуясь, что парень не станет болтать.
Пообещав вернуться с монетами и хлебом, я пошел к выходу. К моему облегчению, Фиц-Алдельма я не обнаружил – только пару зевающих жандармов, шедших к уборной. Небо над восточной стеной порозовело. Наступал рассвет. Вскоре замковый двор наполнится жизнью. Появятся все: пекари и прачки, слуги и конюхи. Это было самое подходящее время для выяснения того, чем занимался Фиц-Алдельм.
Счастье сопутствовало мне – дверь, в которую он входил, осталась приоткрытой. Я прокрался внутрь. Ноздри наполнились резкими запахами: лошади, кожа, жир. Дюжины две седел покоились на закрепленных на стене деревянных подставках, прикрепленных к стене. Бесчисленное множество поводьев и уздечек висели на крюках; под ними были аккуратно сложены чепраки и попоны. Вдоль стены шла полка, уставленная инструментами. Здесь хранились ножи разных видов: короткие, длинные, кривые, с закругленным, как полумесяц лезвием. Клещи. Щипцы. Шила. Щипчики.
Все выглядело как обычно.
Я рыскал, ругаясь вполголоса, понимая, как мало у меня возможностей выяснить, что делал Фиц-Алдельм. Может статься, и вообще ничего, подумал я, но тут же отбросил эту мысль. Рыцарь любил поспать и не стал бы приходить сюда просто так.
Я попытался найти в полумраке его седло, но вскоре, слыша, как оживает замковый двор, вынужден был уйти из конюшни. Приуныв, так как рисковал многим и не узнал ничего, я понес мальцу его серебряные пенни.
Он удивился моему возвращению. Такая недоверчивость – явно из-за того, что его обманывали все, кому не лень, подумалось мне. Монеты исчезли в складках грязной туники, а хлеб, еще горячий, и мед мальчишка сожрал с жадностью оголодавшего пса. Облизав дочиста пальцы, он воззрился на меня если не доверчиво, то, по крайней мере, уже без настороженности. У него были длинные черные волосы и узкое умное лицо.
Смыть с него грязь, подумал я, и будет наполовину приличный человек.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Рис. А вас?
– Фердия. – Мне пришла в голову мысль. – Можешь кое-что для меня сделать?
В его взгляде вспыхнуло подозрение.
– Смотря что.
– Тот рыцарь, который приходил в сенник… Хочу, чтобы ты проследил за ним. Куда ходит, с кем встречается.
– И что мне с этого будет?
– Свежий хлеб каждое утро. Серебряный пенни, если разузнаешь что-нибудь стоящее.
Он обдумал мое предложение с важностью лорда, творящего суд над преступником, потом протянул руку. Меня немного замутило при виде того, насколько вылизанные недавно пальцы чище остальной ладони, но я не мог отказаться из опасения оскорбить его. Мы обменялись рукопожатием.
Добывать собственный завтрак я отправился, воспрянув духом. Хотя сорванец был мал и жалок, я чувствовал себя так, словно только что принял присягу у своего первого вассала.
Прошло несколько дней. Рис выказал себя способным лазутчиком: теперь я знал, что Фиц-Алдельм – завсегдатай не только таверны в окрестностях замка, полюбившейся и другим рыцарям, но и убогого заведения у оживленной дороги, что вела на север. Там он навещал одну шлюху, развлечения же, если судить по звукам, доносившимся из ее комнаты, включали удары плетью и прочие грубые забавы.
Растерявшись, поскольку никогда не слышал о таких вещах, я чувствовал себя виновным в том, что Рису пришлось услышать все это. К моему удивлению, малец ничуть не смутился.
– Мне приходилось видеть что похуже, – заявил он.
Бедный ребенок! Девяти лет от роду, в каком-то смысле он был втрое старше.
Узнав много нового о Фиц-Алдельме, я оставался в неведении относительно его раннего визита в конюшню. На следующее утро, до рассвета, я вернулся туда с намерением снова обыскать место. Обнаруженный одним из конюхов, который пришел искать пробойник, я отвел от себя подозрения, притворившись, что делаю то же самое, но предпринимать новую попытку было бы глупо. Один лишь слух о моей склонности бродить без дела мог лишить меня благосклонности графини Ифы, от которого зависела сама моя жизнь.
Я смирился с тем, что так и не узнаю правды. Оставалось довольствоваться тем, что моя каверза с коровьей чесоткой сработала. Красные чешуйчатые болячки покрывали его шею и правое запястье, а однажды поутру, подглядев, как он одевается в большом зале, я понял, что поражено и туловище. По словам Риса, рыцарь навестил в поисках исцеления нескольких знахарей. По счастью, ни одно из снадобий пока не возымело особого действия: всякий раз, когда я видел Фиц-Алдельма, он чесался и скреб себя.
Я сознавал, что́ меня ждет, если бы он узнал о моей причастности, и прятал свое злорадство глубже, чем скряга – золото. Когда-нибудь, говорил я себе, я отплачу ему сильнее, но пока достаточно и этого.
Гонец де Лиль все еще находился в Стригуиле. Задержка с отъездом, если верить болтливому лекарю, объяснялась лихорадкой, но мы, оруженосцы, сошлись во мнении, что она была плодом чрезмерных возлияний. «Бурдюк с вином» – так мы окрестили его про себя. Наши догадки подтвердились, когда я пошел справиться о его здоровье и застал гонца на оконном сиденье. Бледный, но с кубком в руке, он явно наслаждался женским пением, доносившимся из апартаментов Ифы. Де Лиль, человек доброжелательный, вспомнил о моем кувшине, постоянно бывшем наготове во время его рассказа про осаду Тайбура. Когда я спросил про короля, он охотно ответил.
Мне, гордому ирландцу, не было дела до Генриха Анжуйского, но я всегда старался помочь отцу в деле изгнания англичан с нашей земли, и полезно было бы разузнать побольше о человеке, во имя которого сражаются серые чужеземцы. До этой минуты я почти не имел представления о Генрихе. Знал только, что он уже больше четверти века правит Англией, Уэльсом и обширными землями за Узким морем[7]. Мой отец описывал его как человека упрямого и хитрого, которого следует опасаться и которому нельзя доверять. Король очень любит охоту и владеет половиной европейских языков. Этим мои сведения исчерпывались. Де Лиль вскоре расширил их, залившись соловьем. Я узнал об уме короля, его образованности, дальновидной политике. Одним из главных достижений Генриха стало то, что он оттеснил на второй план капетингских правителей Франции: сначала Людовика, а затем его сына Филиппа.
Мне вспомнилось, что Генрих выказал еще один свой талант, когда приехал в Ирландию несколько лет назад. Опасаясь, что в руках де Клера и ему подобных скапливается слишком много власти, сознавая угрозу от еще не усмиренных местных королей, он прибыл с сильной армией. И в короткий срок совершил почти невозможное: добился присяги на верность от ирландских вождей и вассальной клятвы от де Клера. Отныне и впредь Дублин и другие крупные города принадлежали Генриху, и, за исключением Ольстера, вся страна признала его законным монархом.
Де Лиль улыбнулся мне. Улыбаясь в ответ, я думал: «Это не мой король. Не король моего отца и моих братьев».
Колокольный звон из близлежащего аббатства позвал к службе шестого часа[8]. Де Лиль с трудом поднялся.
– Не могу медлить долее, – заявил он. – Немного найдется лордов и дам щедрее графини. Останусь еще на ночь и, ей-богу, напьюсь в стельку.
Я рассмеялся. Потом, поблагодарив де Лиля и пообещав прийти и проводить его, ушел.
Представляя, как добродушный глашатай выедет из ворот и поскачет в другой замок, распространяя весть о прибытии герцога Ричарда, я вдруг застыл как вкопанный. Из оцепенения меня вывело громкое проклятие: позади меня шел повар с пирамидой грязных сковородок – и едва не выронил их. Извинившись и дав ему пройти, я стал обдумывать пришедшую в голову мысль. И очень скоро пришел к ошеломительному выводу.
Униженный де Лилем в вечер рассказа про Тайбур, Фиц-Алдельм отправился ночью в конюшню, чтобы подрезать глашатаю подпругу. Тут у меня не было никаких сомнений. Прихватив Риса, я поспешно пересек двор и разыскал конюха, которому доверили лошадь де Лиля. Из почтения ко мне, занимавшему более высокое положение, он показал сбрую и седло. Моя догадка оказалась верной. По внутренней стороне подпруги шел аккуратный надрез. Слишком незаметный, чтобы броситься в глаза седлающему животное конюху, но достаточно глубокий, чтобы кожа лопнула под весом всадника.
О том, чтобы оставить все как есть, и речи не было. Если я ничего не предприму, ни в чем не повинный де Лиль получит увечье или погибнет. Если я сменю седло, он заметит. Более того, когда его собственное седло осмотрят, подозрение падет на меня самого. Однако выход все-таки был. Приказав молчать перепуганному конюху – а заодно и Рису, – я отправился на поиски де Лиля. Он только-только распрощался с графиней; любезная улыбка сошла с его уст, как только я выложил новость. Мы вместе осмотрели подпругу.
– Подлая работа, – произнес де Лиль, и его дружелюбное лицо сделалось суровым.
– Да, сэр, – ответил я, страшась неизбежного вопроса.
– Кто это сделал?
Скверный из меня был лжец в ту пору. Да и сейчас не лучше. Я кашлянул, с интересом разглядывая носки сапог.
– Адово пламя, парень!
Я покосился на навострившего уши конюха, и де Лиль понял мой намек. Резким движением головы велев парню выйти, он вперил в меня взгляд, более строгий, чем я мог себе представить.
– Говори!
Я шепотом произнес имя Фиц-Алдельма и, когда де Лиль недоуменно уставился на меня, пояснил, о ком идет речь.
– Ты уверен?
Я рассказал, как все было. Про тень, крадущуюся через большой зал. Про уборную. Про то, как, глядя на лестницу, узнал Фиц-Алдельма. Про скрип петель и под конец про случившееся в сарае.
– И это все правда? – спросил де Лиль.
– Клянусь, сэр.
– Увы, но твое слово – не доказательство вины того человека.
«У кого еще нашлась бы причина так поступить?» – подумал я, но вслух сказал:
– Совсем не доказательство, сэр. Вот почему я заклинаю вас ничего не говорить графине.
– Ну, что-то я сказать обязан. Я ведь посланник герцога. – Де Лиль выпятил вперед грудь. – Королевский придворный!
– Я ведь не видел своими глазами, как он режет подпругу, сэр. Доказательств у меня нет, Фиц-Алдельм скажет, что я обознался и видел в замковом дворе кого-то другого. Что это не мог быть он. Будет его слово против моего: помазанный елеем рыцарь против ирландского дикаря. Графиня мне благоволит, но едва ли поверит мне, а не Фиц-Алдельму. Даже если мы поставим перед ней Риса, показания, которые он способен дать, немногого стоят.
– Тут ты прав, – пробормотал де Лиль. – Мне не хотелось бы выглядеть дураком перед графиней.
– А мне еще жить в Стригуиле, сэр, – сказал я, представляя, что сделает Фиц-Алдельм, узнав о выдвинутом мной обвинении. При первой же возможности сцапает ничего не подозревающего Риса. Паренек – твердый орешек, но перед напором Сапоги-Кулаки не устоит. А потом, узнав о моем присутствии в сенном сарае, сукин сын придет по мою душу. – Даже если Фиц-Алдельм не знает о моем участии, он заподозрит, что без меня тут не обошлось. Он хочет моей крови.
Произнося эти слова, я чувствовал холодок внутри себя. Всего через несколько лет я мог бы сразиться с Фиц-Алдельмом на любом оружии, уверенный, что побью его. Но тем летом я был совсем юнцом, еще малоопытным.
– Да не может такого быть! Ты же сам сказал, что он – благородный рыцарь.