Лунная нить

От мысли, что мне придется облегчаться в том же помещении, где и обедать, становится не по себе, но голод побеждает, и я съедаю целую марракету[31], белый сыр и бананы за один присест.

Приносят горшок. В свете факелов я вижу, как стражи садятся играть в качо, лаксанскую игру в кости. Их смех и болтовня долго не дают мне заснуть, поэтому я съеживаюсь в углу камеры и время от времени бросаю на них испепеляющие взгляды.





* * *


Через некоторое время возвращается Руми. Возможно, уже прошел целый день. Я уже успела обойти свою темницу вдоль и поперек несколько сотен раз. Хочется кричать от бессилия. Нужно срочно отсюда выбраться. От меня зависит судьба Каталины и всех иллюстрийцев. А я по-прежнему не представляю, как можно раздобыть ткацкий станок. Не говоря уже о том, что раны на запястьях превратились в серьезную проблему. Стало хуже: ссадины от веревки стали мокнуть, а там, где натерло сильнее всего, вздулись мозоли. Без правильной обработки может развиться инфекция. Она повлечет за собой лихорадку, и, заболев, я стану совершенно бесполезной. Ничто не может помешать выполнению моей миссии. Ничто.

Раздается громкий лязг открывающегося замка, и я резко оборачиваюсь. В коридоре появляется Руми с очередной корзиной. Странно. Один из стражей уже приносил мне еду; менять одеяло пока тоже не надо. Зачем он спустился сюда?

Он снимает ключи с ржавого гвоздя и входит в мою темницу.

– Пора разобраться с этим, кондеса, – решительно говорит Руми.

Страшно хочется достать оружие, но мне нечем обороняться, кроме своих измученных рук.

– Разобраться с чем?

Он медленно достает из корзины небольшой аккуратный сверток.

– Для чего это? – нахмурившись, спрашиваю я.

Руми разворачивает сверток, и я вижу сушеные травы. Кажется, он собирается лечить мои раны от веревки. Я отшатываюсь.

– Не смей трогать мои запястья.

Он будет грубым, и кто знает, что у него вообще в этой корзине? Если он что-то сделает неправильно, станет еще хуже. И тогда мне конец. Мне нужно все время быть начеку. И срочно достать ткацкий станок, чтобы отправлять Каталине послания. Если он одурманит меня чем-нибудь или приложит к ране неподходящее лекарство, мне придется долго восстанавливаться, а на это нет времени.

– Мне нужен лекарь.

Руми приподнимает бровь.

– Я и есть лекарь, глупая.

– Ты? – недоверчиво переспрашиваю я.

Мне как-то сложно это представить. Чтобы лечить людей, нужно их понимать. Внимательно слушать и уметь услышать, что именно беспокоит больного. А Руми, кажется, не отличается чуткостью. Правда, теперь я хотя бы могу понять, почему его одежда воняет жжеными листьями.

– Да, – отвечает он. – Я. Я владею магией Пачи. У меня мало времени, кондеса, и я не уйду, пока не обработаю раны. Лучше не спорить со мной.

Если он думает, что я добровольно отдамся ему в руки, то его ждет большое разочарование – лекарь он или нет. Я не собираюсь рисковать руками просто так: мне нужно ткать новые гобелены с секретными посланиями.

Руми делает шаг навстречу. Я отступаю. Оглядываясь, пытаюсь прикинуть, сколько шагов осталось до стены. Еще три – и я коснусь спиной холодных камней. Неожиданно у меня появляется идея – яркая и быстрая, словно падающая звезда. Я цепляюсь за эту мысль, будто она может решить мою судьбу. Впрочем, отчасти так и есть.

– А в чем моя выгода?

Руми непонимающе моргает.

– В смысле?

– Ты меня прекрасно слышал.

– В чем твоя выгода? – повторяет он. – Например, можно избежать инфекции. Не слечь с лихорадкой. Не помереть, в конце концов.

Я мотаю головой.

– Это выгодно тебе, ведь тебя назначили ответственным за меня. Что будет, если ты не сможешь уберечь невесту короля? Сможет ли он доверять тебе, если его будущая жена захворает?

Руми хмурится, и его лицо внезапно приобретает презрительное выражение.

– Настоящая иллюстрийка. Вы всегда требуете больше чем положено. Ну? Что ты хочешь?

– Пообещай мне, что принесешь то, о чем я попрошу.

– Пообещать? – он повышает голос, едва ли не срываясь на крик. – Еще поторгуйся мне тут!

– Подойдешь хоть на шаг – буду драться, – огрызаюсь я. – Послушай, лаксанец. Я могу сильно облегчить твою жизнь, а могу превратить ее в кошмар. Дай мне то, о чем я прошу, и я позволю посмотреть свои запястья. Идет?

– Что ты хочешь? – шипит он.


– Сначала обещание.

Руми демонстративно закатывает глаза.

– Обещаю достать то, что попросишь, – в пределах разумного. Свободу обещать не могу. Сейчас все строго: король готов казнить любого, кто произнесет твое имя, даже шепотом.

Я расплываюсь в широкой улыбке. Это победа.

– Мне нужен ткацкий станок.

Руми отшатывается; его карие глаза расширяются от изумления. Повисает неловкая тишина.

– Зачем тебе ткацкий станок? – подозрительно спрашивает он.

– Люблю ткать.

Руми хмурится.

– Не слышал, чтобы иллюстрийцы увлекались этим делом.

Я пожимаю плечами. Мое происхождение никак не мешает мне любить ткать. Что за глупости! Мне нравится делать что-то своими руками. Это очень приятно – творить искусство из ничего. Заплетать и расплетать, продевать нити сверху и снизу. Повторять снова и снова, пока перед глазами не предстанет готовая работа. Я могу сама ткать целые гобелены. Что может быть лучше, чем создавать прекрасное? И полезное – если мне удастся выткать секретные послания, которые спасут мой народ. Какая при этом разница, иллюстрийка я или нет? Ткацкому станку все равно.

– Ты правда любишь ткать? – с сомнением спрашивает он.

Я качаю головой.

– Я правда обожаю ткать.

Его лицо приобретает интересное выражение: смесь недоверия и изумления. Я знаю, что он думает обо мне – точнее, о кондесе, Каталине: избалованная, тщеславная, бестолковая и непременно жестокая. Все лаксанцы так считают. Именно так они представляют себе наш народ. Иллюстрийцы жестокие. Чудовища и угнетатели. Предвестники болезней и бед.

Да, мы завоевали их земли, но когда-то они сами изгнали из Инкасисы коренных жителей, народ иллари. Вытеснили их в джунгли Яну, оставив умирать среди ядовитых насекомых, змей и дикой природы. Так что лаксанцы не так уж сильно отличаются от нас. Просто мы победили.

Руми внимательно смотрит на меня, слегка наклонив голову. Молчание затягивается, и сердце в груди стучит все сильнее. Я заставлю его достать мне станок. А если он не согласится…

– Я поищу в замке, – наконец произносит он. – Если не найду, пошлю кого-нибудь в город.

От облегчения я готова упасть на колени. Сработало. Он протягивает руку.

– Запястья.

Я не решаюсь. На самом деле я очень уважаю лекарей. Они исцеляют людей. Умение сделать человека лучше и здоровее вызывает искреннее восхищение. И мне совсем не хочется по ошибке принять Руми за одного из них. Он мой враг. Навсегда.

– Я могу сделать это сама, – упрямо говорю я. – Просто объясни, что делать.

Руми досадливо вздыхает. Затем кладет корзину к моим ногам, берёт меня за руку и вкладывает в ладонь пучок трав. Я вскрикиваю, но он не обращает на это внимания, отходит в сторону и прислоняется спиной к решетке.

– Я принес несколько лекарств, – сухо говорит он. – Сначала продезинфицируй раны уксусом.

– Уксусом?!

Запястья уже воспалились; если я полью их кислотой, то они просто сгорят.

– Так быстрее заживет, – продолжает он, с вызовом глядя на меня.

Убедил. Я сажусь, скрестив ноги, и придвигаю корзину. Взяв в руки стеклянный пузырек с жидкостью, похожей на белый уксус, вопросительно смотрю на Руми. Он кивает, и я достаю из корзины кусочек ткани. Смочив уголок, я делаю глубокий вдох и прикладываю тряпицу к ране. От невыносимого жжения начинает звенеть в ушах. Закусываю губу. На глаза наворачиваются слезы, и, не в силах больше терпеть, я отдергиваю руку. И тут я замечаю, что Руми сидит прямо передо мной.

– Одну минутку, я сейчас быстро все сделаю, – отрывисто говорит он.

Я коротко киваю: хуже уже не будет. Руми обильно смачивает ткань уксусом и чистит рану. Затем накладывает повязку с травами – сушеной лавандой – и завязывает тугой узел. Я стараюсь сидеть тихо, пока он обрабатывает вторую руку.

Закончив, Руми собирает свои принадлежности и встает. Я по-прежнему сижу на полу. Голова кружится, и я чувствую странную эйфорию.

– Это нужно будет повторять один раз в день, – тем же строгим тоном говорит он. – И не спи на руках.

– Хочу ткацкий станок.

У него сводит скулу.

– Я сказал, что достану, значит, достану.

Он уходит не оглянувшись. Я отползаю к стене и прислоняюсь к прохладным камням. От холода становится чуть легче, но запястья по-прежнему горят. Я запрокидываю голову и замечаю на соседней стене, чуть выше человеческого роста, какое-то слово. Поднявшись, я ощупываю неровные буквы, выцарапанные чьей-то рукой. «Мужество» по-кастеллански. Такую надпись мог оставить только иллюстриец. Я прикрываю глаза и обвожу пальцем буквы, представляя жизнь, которая скрывалась за ними. Кажется, я чувствую этого человека. Сердце подсказывает имя, и мне очень хочется поверить.

Ана.