Лучшие враги

– Я знаю выход. Мы не станем жениться, и каждый будет жить, где ему нравится. Что скажешь?

Калеб весело улыбнулся, сверкнув ямочкой, и ничего не ответил, хотя прекрасно понимал, что брачное соглашение доживало последние часы. Следя за тем, как он передает работнику поводья и вылезает из коляски, я пыталась понять, почему мысль о скором расставании с нежеланным – казалось бы – женихом вызывает глубокую досаду.

Слуги, присматривающие за домом, встречали Калеба тепло и по-домашнему. Невысокая седовласая женщина с загорелым до черноты лицом, представившаяся экономкой, обняла меня крепко, как родную. От неожиданной фамильярности я остолбенела. К женским объятиям я не привыкла, они заставляли меня нервничать. Мама умерла слишком рано, чтобы ее ласка запомнилась. Летти разве что гладила по голове, а Мириам вспоминала обо мне, если требовалось устроить разнос.

– Прежде чем браться за дела, поешьте с дороги! Я с утра испекла чудесные пироги с ревенем, шпинатом и фасолью. Еще горячие! Холодный чай уже стынет в ледяном коробе.

Вдруг вспомнилось, как всего несколько дней назад я поднялась по парадной лестнице родного замка и ни одна сволочь не предложила мне с дороги поесть. Сама добывала прокорм, до смерти напугав трясущуюся горничную. Да еще и Вайрон во время того обеда попытался дать пинок под зад. В общем, я в полной мере испытала на собственной шкуре знаменитое истванское гостеприимство.

– Тетушка, слишком жарко для горячих пирогов, – отказался Калеб за нас обоих. – У меня дела, а Эннари приехала…

– Я хочу есть! – в упор глядя на экономку, резко перебила я мужлана на середине фразы. – Хочу горячие пироги со всем, чем вы их начинили… тетушка.

Последовала ошарашенная пауза. Может, зря я в конце добавила это козырное «тетушка»? В свою защиту могу сказать, что мне неоткуда узнать, как правильно себя вести, чтобы экономка полюбила с первого взгляда, а со второго бросилась кормить пирогами, похлебками и прочими вкусностями.

– Чуть не оставил девочку голодной! – накинулась женщина на Калеба.

Видимо, с хозяйственными тетушками симпатия была ни при чем. Главное, вовремя высказать желание сесть за стол.

– Тетушка, она та самая темная Истван, – подсказал он.

Экономка с мужем посмотрели на меня совершенно другими взглядом, словно фамилия и цвет магии превращали меня, простите, из доброй девчонки в злого мальчишку. Даже не по себе сделалось.

– То есть ты ее не на пикник, как прошлых, привез? – протянула она.

– Прошлых? – вскинула я бровь.

– Идем на кухню, госпожа чародейка. – Экономка принялась меня шустренько подталкивать куда-то в сторону от парадного входа. Ужасно не нравилось, как все дружненько соскочили с интересной темы приблудных баб… других девиц, видимо, время от времени гостящих в поместье.

Проявляя чудеса вежливости и выдержки, я позволила себя увлечь во внутренний двор. Экономка шла и приговаривала:

– Смотри, какая тоненькая и бледненькая, как разбуженное умертвие! Но ничего, мы тебя откормим.

На умертвие я совершенно не обиделась, хотя можно было сравнить с тростинкой или хворостинкой. Злиться на женщину, желающую накормить меня пирогами с ревенем, такой же грех, как и брошенное вслепую проклятие. А потом в жаркой кухне, за массивным столом с гранитной столешницей, я восторженно заправлялась пирогами, нарезанными крупными кусками. Холодный чай с мятой оказался на высшем уровне.

– А что это с платьем твоим случилось? – спросила экономка, мелко нарезая на разделочной доске пучок зелени.

– Светлые чародейки с ним случились, – пробормотала я. – Что взять с блаженных? У них девицы в розовый цвет волосы красят и страдают диетами.

– Так-то… Калеб тоже из светленьких, и родители его, покойные господин и госпожа Грэм, светлым даром управляли… Матушка в своем саду все растения колдовством выращивала.

– Зато бабуля, говорят, была темнейшей.

Упоминать, что ее внук подарил мне магическую мастерскую, казалось излишней откровенностью.

– Жаль, она давно не с нами. Оставила мальчика сиротинушкой горемычным.

– Вы сейчас о Калебе? – на всякий случай уточнила я. Не знаю, как он себя чувствовал раньше, но теперь этот моралист совершенно не походил ни на сиротинушку, ни на горемычечку.

– О ком же еще? – вздохнула она. – Прекрасная женщина, ведь род держала в страхе, даже жить ни с кем не могла. Наведывалась пару раз в год, наводила шороху и уезжала. Вы с ней очень похожи!

Я подавилась чаем и уточнила:

– Чем же?

– Повадкой, госпожа чародейка! У вас, настоящих темных, одна и та же повадка. Вы смотрите на всех, будто прикидываете, как половчее проклясть.

– Отчего же «будто»? – полушутя отозвалась я. – Если присматриваемся, значит, планируем.

– Вы точно подружились бы, – покачала она головой.

– Или прокляли друг друга.

– А потом подружились! – Она подняла вверх палец. – Госпожа Грэм-старшая любила повторять, что настоящая дружба начинается с хорошего проклятия.

Видимо, бабуля Грэм знала толк в задорных отношениях! Наша дружба с Холтом Реграмом как раз началась с убойного проклятия честностью.

– Прошлым летом в поместье приезжали гости и оставили кое-какие вещи, – небрежно вымолвила она. – Поменяешь одежду, госпожа чародейка?

В жаре, как ни странно, хорошо елось, а соображалось хуже. Колдовать в плотном платье, чулках и осенних ботинках тоже было не огонь, трое потов сойдет.

– Спасибо, – с большой благодарностью согласилась я воспользоваться чужим гардеробом.

Легкое светлое платье, пахнущее мылом и лавандовыми шариками, висело на мне балахоном, едва достающим до середины икры. Вырез не оставлял простора для фантазии. Я не жаловалась на фигуру, но владелица платья наверняка гордилась своими аппетитными формами. Ростом, правда, не вышла…


И – для ее же блага! – пусть физиономией тоже не выйдет, потому как мне уже ужасно не нравилась эта неизвестная гостья, забывающая предметы туалета в поместьях чужих женихов. Единственное, что эту фигуристую коротышку отделяло от какого-нибудь проклятия, – мне нужно было во что-то переодеться.

Огладив себя по бокам ладонями, я подогнала одежду по размеру: заставила верх сузиться, подол удлиниться, а горловину уменьшиться. Босоножки оказались впору, а до следующего утра магической перекройки платья должно было хватить.

– Теперь можно и добрые дела творить! – выйдя из лакейской, торжественно заявила я.

В кухне с горячим очагом и аппетитными запахами еды не ощущалось, что дом фактически был покинут хозяевами. Стоило оказаться за пределами людских, как становилось очевидным: особняк крепко спал и не дряхлел только благодаря тому самому защитному контуру бабули Грэм.

С экономкой мы прошли по первому этажу. Мебель в комнатах скрывали белые чехлы. Воздух не пах ни старьем, ни пылью, да и пыли-то нигде не было. Невольно я подмечала на стенах печати, оставленные чародейкой. Старая Грэм давно ушла на тот свет, а чары по-прежнему не позволяли дому дряхлеть и сыпаться. Стоило контуру истаять, как комнаты с идеальными тканями и бронзовыми светильниками, такими блестящими, словно их начистили только вчера, охватило бы неизбежное разрушение, грозящее единственному наследнику большим ремонтом.

– А вот и господа Грэмы. Рисовали незадолго до трагедии, – вдруг произнесла экономка, притормозив в музыкальной комнате с накрытым простыней клавесином и дверьми, ведущими в сад.

Семейный портрет был живым. Если присмотреться, то подросток, стоящий за левым плечом матери, вздыхал, всеми силами стараясь показать, как его достало позирование, а супруги то держались за руки, то отпускали их. Родителей Калеба я видела впервые. Внешне он был похож на отца, но светлые глаза взял от матери: такие же холодные и острые.

– Господа погибли не в поместье, – вздохнула экономка. – Зверь напал в ночь по дороге в столицу.

– Калеб похож на отца, – вырвалось у меня.

– И он очень порядочный, – в голосе женщины прозвучали горделивые интонации, заставившие меня покоситься на нее с большой иронией. – Это у них семейное… Откуда начнете, госпожа чародейка?

– Отсюда, – не стала я откладывать дело в долгий ящик, все равно до вечера предстояло облазать весь особняк, одичалый сад и проверить хозяйственные постройки, чтобы не пропустить ни единого магического символа.

При первом же взгляде на печать выяснилось, что темная чародейка, как это ни абсурдно звучало, защитила защитные чары! Похоже, она рассчитала, что когда-нибудь в доме появятся дети, войдут в особый для чародеев возраст, когда колдовать еще толком не выходит, но сунуть два пальца в чужое темное заклятие – это не просто любопытство, а дело чести.

– Тетушка, вы пьете сердечные капли? – не сводя глаз со знака, спросила я.

– Никогда на сердце не жаловалась, – отозвалась она. – А что?

– На вашем месте я держала бы флакон под рукой.

– Зачем?

– За этим… – Кончиком пальца я прикоснулась к печати, даже магию не успела использовать, а стена выплюнула облако черного липкого дыма, мгновенно залепившего глаза, залезшего в нос и заполнившего легкие едким смрадом.

– Матерь божья! – охнула экономка, закашлявшись.

– Да нет, это ваша потрясающая женщина, державшая в страхе всю семью, – пытаясь развеять ладонью дым перед лицом, просипела я.

Следующая печать находилась в столовой с длинным обеденным столом и многочисленными стульями, накрытыми огромным полотнищем. Некоторое время мы с экономкой разглядывали подмигивающий побледневший глаз в треугольнике.

– Давай, госпожа чародейка, сначала помолимся?

– Предлагаете попросить помощи у идейных врагов? – пошутила я, а когда экономка обиженно пождала губы, то предложила: – Не бойтесь, тетушка, бабуля Грэм просто поставила заглушки от детей, чтобы не лезли к темной магии. Она же не собиралась укокошить собственных внуков.

– О, милая, ты просто не знала эту старую ведьму! – запальчиво произнесла экономка, забыв, что еще час назад бабка Грэм была «потрясающей женщиной». – Она открыто говорила, что выживать должны сильнейшие, а любопытство – страшный грех.

– Уверяю, все будет хорошо, – вздохнула я и очень осторожно протянула руку, чтобы снять с заклятия защиту.

Как ни странно, знак не куснул кончики пальцев, так что я без промедления в него ткнула магией. Неожиданно из символа полилась темнота. Длинными щупальцами чернота, похожая на густую смолу, потянулась по стене, мигом скрыла все окна, запечатала дверь, и мы остались в кромешном мраке, словно безлунной ночью в три часа ночи, традиционные для пробуждения умертвий. Портрет какого-то из предков Истванов вдруг вспыхнул красными всполохами. Экономка испуганно ойкнула и начала молиться.

– Святые демоны, это так прекрасно, что я готова расплакаться! – восхищенно выдохнула я, изумляясь бабкиной выдумке, и с помощью нехитрого заклятия вернула свет в столовую.

На тетушку было страшно смотреть. Пришлось отправить ее на кухню пить валерьяновые капли и продолжить восстановление контура самостоятельно. Не то чтобы мне прежде очень остро требовалась компания.

Третья печать нашлась в библиотеке, не такой шикарной, как в Истване, но парочкой неплохих фолиантов тоже способной похвастаться. Я с любопытством обошла шкафы, чтобы присмотреть какое-нибудь чтение на ночь, и только потом приблизилась к печати, находящейся на торце книжного стеллажа.

– Ну… с демонической помощью! – решительно кивнула я самой себе и, встав на цыпочки, потянулась к поблекшему символу.

– Бабка была большой фантазеркой, когда дело касалось защитных чар, – прозвучал голос Калеба за моей спиной. – Совсем как ты с проклятиями.

На талию мне легла горячая ладонь, вторая нахально скользнула по обнаженной руке. Мужские пальцы окольцевали тонкое запястье, а к лопаткам прислонилась крепкая грудь. Несильно, но ощутимо. Или, может, у меня неожиданно обострились все чувства.

– Когда-нибудь пробовала слияние магии, темная Истван? – пробормотал он мне на ухо.

– Нет, – отозвалась я, уже понимая, что мне не нравится эта идея.

– Зря, – прошептал он и действительно позволил своим пальцам замерцать светлой силой. – Волшебно расслабляет.

Все случилось мгновенно: бабкин знак с хлопком перегорел и выпустил зеленоватый дымок, платье снова превратилось в короткий балахон с неуместным вырезом, а моя коса сама собой расплелась, и длинные волосы, завившись мелкими кудряшками, разметались по спине… Калеб мгновенно потушил магию и замер. В напряженной тишине с тихим шелестом от стены оторвался пласт стенной ткани, обнаружив под собой еще один слой, но другого цвета. Первый был красивее, в нем преобладал темный тон.

– Если ты скажешь, что хотел как лучше, я тебя чем-нибудь огрею, – пообещала я. – И это будет не проклятие.

– Хочешь, я найду табурет, чтобы было проще дотягиваться до печати? – услужливо предложил он.