Лучшая фантастика
Часть 65 из 87 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Они вместе стоят у окна. У подножия холма, окутанная полумраком, лежит река, ожидая, пока солнце поднимется над холмами на востоке. Вот! Свет вспыхивает над горизонтом. Ленивые изгибы реки подобны огненному слову. Она полностью озарена солнцем; новое болото, темное по контрасту, льнет к свету, словно ржавчина на мече. Этот миг, эти мазки солнца на воде – чистая поэзия. Солнечная башня на противоположном холме медленно поворачивается, раскрывая лепестки навстречу свету. У них на глазах стая уток взлетает над мангровыми зарослями на краю болота, описывает затейливую дугу и вновь опускается в камыши.
Река Митхи полноводна из-за муссонов. Двадцать лет назад ее берег был свалкой, граничившей с неряшливыми многоэтажками. Строительная мафия сдерживала проект рекультивации, пока не начались ураганы, которые смыли здания, заставили реку потечь вспять и затопили город десятилетиями копившимися отходами, стоками и прочим мусором. Махуа присоединилась к группе жителей, занимавшихся очисткой города, и в конечном итоге убедила их превратить испоганенные земли в мангровые болота, которые должны были восстановить экологию и очистить воду. Защитят нас от штормовых приливов. Естественная переработка отходов. Эксперимент с новым образом жизни. Она помнит аргументы, которые приводила на городских советах, и все, что потребовалось, чтобы победить личную выгоду. Годы работы, за которые моря поднялись, и Мумбаи вновь стал архипелагом, а переселение превратилось в кризис колоссальных масштабов. Все эти годы спустя ее награда – этот ежедневный ритуал с ребенком, у окна. Рагху, если бы ты только был здесь! Каждый раз при виде уток, пролетающих над солнечной башней, описывающих широкую дугу, чтобы вновь опуститься на болото в лучах рассветного солнца, ее сердце бьется немного быстрее, исполняя друт[57] радости.
* * *
– Он уже пришел? Журналист?
– Нет, Мина. Но он только что прислал мне сообщение. Он опаздывает на два часа. Из-за водных такси. В сезон дождей они всегда ходят медленнее.
– Но сейчас нет дождя! Ааджи, расскажи еще раз про твоего друга Рагху.
– Позже. Сперва давай угостим коз.
Все утро Махуа помогала детям лущить горох. Теперь она медленно поднимается и несет пустые стручки к козьему сараю. Влажный воздух пахнет дождем. Дом представляет собой купол, зеленый курган, его крыша и стены почти полностью покрыты широкими листьями тыкв трех различных видов. Горох растет на первом уровне, но граница между домом и садом нечеткая. Дом стоит на вершине холма, и отсюда открывается хороший вид на басти, который она помогла создать, новейшее из сотен экспериментальных поселений, разбросанных по всей стране.
Когда-то о подобном басти можно было только мечтать. А теперь посмотрите на воплощение этой мечты, жилища на этом холме: куполообразные, чтобы лучше противостоять бурям, с толстыми стенами из глины, соломы и переработанного кирпича, покрытые зеленью. Это союз древнего и современного. Дорожки следуют естественным изгибам ландшафта. Овощи на ползучих стеблях спускаются по стенам и склонам холма. У соседнего дома дети на веревочных лестницах собирают урожай, напоминая обезьян, которых хотят опередить. На соседнем склоне возносится к небесам ближайшая солнечная башня, как молитва солнцу, ее лепестки открыты навстречу свету, и она передает электронные сообщения следующей башне и башне за ней, распределяя энергию в соответствии с алгоритмами, которые разработали сами сети. Этот басти, подобно другим таким же, начинен датчиками, которые отслеживают и передают непрерывный поток данных – температуру, влажность, потребление энергии, связывание углерода, уровень химических загрязнителей, биоразнообразие. Надев свою "раковину", Махуа получит доступ, зрительный и слуховой, ко всем этим потокам данных. Когда-то она постоянно носила в ухе "раковину" и визор со всеми датчиками. Но последние годы визор лежит в коробке, собирая пыль, а "раковину" она оставляет на прикроватном столике. Недавно она начала ощущать проявления старости, и это новое, странное чувство – прислушиваться к своему телу, когда ведешь такую насыщенную мысленную жизнь. Врачи хотят, чтобы она носила медицинские датчики, но она отказывается. Глядя на коз, она думает, что к чему-то прислушивается. Ждет перемен.
У Махуа всегда был талант к распознаванию закономерностей и связей. Каждой смене концепции или открытию предшествовало чувство ожидания – словно ее подсознание заранее знало, что надвигается нечто новое. Но почему сейчас, ведь она давным-давно перестала активно работать? Чего ей ждать, кроме подтверждения смерти Рагху на Амазонке? Двадцать семь лет назад, навсегда переселившись на берега Мумбаи, она смотрела на западное море, ожидая его прибытия, вопреки всякой логике. В конце концов логика победила.
Чему ее научила старость, так это терпению. Озарение, если это оно, придет в свой черед. А сейчас, сегодня, она должна подготовиться к визиту журналиста, к реальности смерти Рагху. Как мы дошли до этого, старый друг, в наших жизнях, в истории?
История – не прямая линия. Это голос Рагху звучит в ее сознании, но она произносит эти слова вместе с ним, бредя назад к своему креслу. Дети спорят, достаточно ли созрела самая большая тыква – тыква обыкновенная. Махуа смотрит на западное море, откуда явился бы Рагху, если бы это произошло, и видит, как солнечный свет дробится ромбами на поверхности воды.
Прошлое – это палимпсест. Она представляет, как разворачивает его – поверхность гладкая, словно пергамент, но если провести по нему рукой, слова тускнеют и исчезают, а на их месте медленно проступают новые. Если прикоснуться к новым строкам, они тоже исчезнут и появится то, что лежит под ними. Что на последнем слое – если он существует? Она мечтает над второй чашкой чая в садовом кресле, не слыша детских голосов. Палимпсест. Лица, голоса, обрывки слов появляются и исчезают.
Когда Махуа росла в Дели – между стипендией, которая спасла ее из трущоб, и поступлением в университет, – она подхватила болезнь, которую теперь едва может вспомнить: лишь усталость, тревожные морщинки между бабушкиными бровями и запахи вареного риса и незнакомых трав. Тогда ей оставалось только лежать и в окно второго этажа смотреть на ветви старого мангового дерева. Оно росло в крохотном дворике, единственная зелень в квартале дешевых квартир, где в сезон дождей протекала крыша, а через тонкие стены можно было слышать ругань соседей. Однако в лиственных, воздушных древесных пространствах разыгрывались ежедневные маленькие драмы. Черный дронг прогнал ястреба и вернулся, прыгая по веткам и ероша перья. Цепочка муравьев проползла по коре, каждый с математической точностью преодолел крошечную канаву. Птичье гнездо с чудесными голубыми яйцами, а позже – вечно распахнутыми клювами птенцов. Охваченная лихорадкой, не способная мыслить ясно, Махуа отпускала себя и ползла вместе с муравьями, парила с ястребом. Это было бегство от болезни, бегство из тюрьмы – и, как она позже осознала, расширение собственного ограниченного я. Вернувшись домой с работы, ее двоюродная сестра, Калпана Ди, сажала Махуа, прислонив ее к себе, и вливала ей в рот рисовый отвар, пока бабушка ходила покупать овощи. Позже Махуа так и не набралась смелости спросить бабушку, что это была за болезнь; втайне это было одно из счастливейших воспоминаний ее детства.
Став взрослой, она практиковала это освобождение, это гиперосознание. Оно помогло изучать науки, потому что добавило новое измерение. Идя под дождем, она представляла капли, которые сливались высоко в облаках и падали, все быстрее и быстрее, пока аэродинамическое сопротивление не сводило ускорение к нулю. Она представляла, как вращаются круглые капли, сформированные поверхностным натяжением и силой тяжести, маленькие водяные мешочки, разбивающиеся о бетонные крыши лабораторных зданий и оставляющие круглые подписи, кольца дочерних капель. Представляла, что находится там, на влажных облачных высотах, что падает, отражая свет, сопротивляясь ветру, нагруженная бактериями, которые путешествуют вместе с облаками. Из этих размышлений ее вырывала капля, падавшая на макушку или на руку, и она возвращалась в свое тело, посмеиваясь своему родству с водой, с облаками. Это был странный способ существования. Она не могла объяснить его своим амбициозным, гнавшимся за оценками однокурсникам, которые насмехались над всем, в чем была хотя бы частичка поэзии.
Одноклассники смеялись и дразнили ее за бедность и темную кожу. Они прозвали ее дикаркой, хотя она почти всю жизнь прожила в Дели и ничего не знала о родственниках своей бабушки по материнской линии. Бабушка пыталась рассказать ей об их корнях, но изматывающая жизнь в трущобах, за которой последовала напряженная учеба, когда стипендия изменила их жизнь, оставляла время лишь на требования настоящего. Проучившись в элитной школе всего несколько лет, дикарка шокировала одноклассников, лучше всех сдав выпускные экзамены. Жалобы на подтасовку сменились обиженным молчанием, когда стало ясно, что эта демонстрация превосходства в учебе – не выброс, а тенденция. Те годы были трудными, и она бы не справилась без целеустремленности бабушки и любви двоюродной сестры Калпаны, Калпаны Ди, воспоминания о жизни и смерти которой по-прежнему причиняли ей боль.
– Калпана Ди, помоги мне сделать домашнее задание!
Они сидели, скрестив ноги, на кровати, и Калпана Ди заглядывала в тетрадь Махуа по математике. Где-то час спустя она с усмешкой говорила:
– Махуа, твоя сестра не такая умная, как ты! Давай поедим, а потом ты попробуешь еще раз. У тебя получится!
К ночи Махуа решала задачу. Калпана Ди засыпала рядом с ней со слабой улыбкой на губах.
Калпана Ди смеялась и от радости, и от печали. Горя желанием улучшить свою долю, она первой покинула деревню в Бихаре. В Дели она работала служанкой в домах богатых людей и копила деньги, чтобы пойти в вечернюю школу, получить аттестат зрелости и выбиться в люди. Когда приехали бабушка и мать Махуа, с новорожденной Махуа, они поселились в Мехраули вместе с Калпаной.
Когда Махуа училась в старших классах – и отлично справлялась, – Калпана решила, что тоже хочет поступить в университет. Пришла очередь Махуа учить ее. Калпана Ди усваивала понятия, но медленно, и ей приходилось заучивать математические и грамматические правила, чтобы не забыть.
– Я глупая, глупая, – со смехом говорила она. – Мысли очень быстро вываливаются из моего разума. Я попробую еще раз.
– Это все твое падение в детстве, – отвечала бабушка Махуа, качая головой. – Упала с дерева, повредила голову. И теперь ничего не может запомнить, если не повторит сотню раз!
Потом Калпана переехала в университетское общежитие, благодаря гранту для малообеспеченных студентов. Когда Махуа спрашивала, как у нее дела, Калпана со смехом отвечала: все хорошо. Но некоторое время спустя ее глаза погрустнели, а неизменный смех стал звучать натянуто. Лишь впоследствии Махуа сложила два и два. Однокурсники Калпаны Ди – из привилегированного, высшего класса – напоминали пришельцев из других миров. Она владела разговорным английским; для них английский был вторым родным языком. Их манеры и привычки казались ей совершенно чужими. В общежитии устраивали оргии, на которые ее в насмешку звали. Ее постоянно дразнила компания студентов-мальчишек, которые называли ее Простушкой и смеялись над ее темной кожей и плохой сообразительностью. Она начала отставать в занятиях, но слишком стыдилась, чтобы рассказать об этом семье, особенно с учетом того, что Махуа так хорошо училась. В своей предсмертной записке она написала, что трое парней – сыновья богатых бизнесменов и членов правительства – предложили ей помочь с выпускными экзаменами в обмен на секс. Поскольку ее дразнили за уродливость и плохой английский, сперва она приняла это за очередную жестокую шутку. Но парни говорили серьезно, написала она. Сказали, что все равно никто на ней не женится, так почему бы не попробовать?
Следующие строки были зачеркнуты так много раз, что прочесть их не представлялось возможным. "Я этого не вынесу, – написала она в конце письма. – Вам будет лучше без меня. Простите меня".
Полицейское расследование ни к чему не привело – три молодых человека обладали ресурсами, которых не было у бабушки Махуа. Долгие месяцы после этого Махуа носила в себе яростный, всепоглощающий гнев. Она не могла выкинуть из головы образ тела Калпаны Ди, висевшего на карнизе в ее комнате в общежитии. Не зная, как поступить с этим гневом, Махуа набросилась на учебу, завоевывая новые почести и награды – и после каждой победы испытывая мстительное удовлетворение. За тебя, Калпана Ди, говорила она себе.
В университете у Махуа появились первые друзья, но они по большей части считали ее чудаковатым гением. Когда она описывала свои эксперименты по выходу из тела, свое единение с водой, птицами или муравьями, они называли ее гениальной и странной и меняли тему. Поначалу это ее огорчало: она страстно верила, что ее стремление и способность по-дружески присоединяться к нечеловеческим существам и неодушевленным предметам было чем-то потенциально важным, что каждый мог развить это в себе, научиться этому и улучшить свои умения с практикой. Но никто не верил ей, когда она пыталась объяснить. Это стало для нее одним из первых жизненных уроков: большинство людей устраивает жизнь в собственных субъективных рамках.
Она перестала об этом говорить. Но заинтересовалась развитием способов, которыми люди воспринимали информационные потоки вокруг себя – между материей и материей, как неодушевленной, так и одушевленной. В конечном итоге это привело Махуа к труду, который ее прославил: разработке встроенных интеллектуальных агентов в неживом мире, созданию современного чувствующего города.
Но в университете все это было смутными видениями. Она не собиралась сворачивать с пути, который сама для себя выбрала: изучить инженерное дело, оставить след в мире, сделать так, чтобы бабушка ею гордилась. Иногда она с друзьями выбиралась в кино или на вечеринки, но всегда сторонилась близких отношений – пока не влюбилась в однокурсника по имени Викас. У них были общие интересы, и они вместе начали учебу. Он был симпатичным и относился к ней с уважением. Она никогда не считала себя хорошенькой, но в его обществе ощущала себя красавицей. В забитом людьми, шумном баре они чокнулись стаканами, взялись за руки и поцеловались.
Для нее поцелуй был обещанием единения, которого она никогда не испытывала, как тел, так и разумов. На следующий день она чувствовала себя живой совершенно по-новому, чутко реагировала на язык своего тела, на зарождающееся желание. И когда Викас предложил ей провести ночь вместе, она застенчиво кивнула. "Конечно, все это несерьезно, – сказал он на следующее утро, когда они лежали в постели. – Сама знаешь, из какой я семьи. Но мы можем немного развлечься".
У нее кровь застыла в жилах. "Больше никогда не заговаривай со мной", – сказала она ему на прощание.
После этого она начала сторониться близких отношений. Познакомившись с Рагху на конференции, она была открыта для дружбы, ни для чего больше. В любом случае семейная жизнь была не для нее. У других людей были семьи и дети; у нее были идеи. Так было предначертано.
Рагху изучал время. Он вырос в обеспеченной семье, но отказался от прежней жизни, отделился от прошлого, чтобы исследовать возможности будущего. Таланты привели его к климатологии и в конечном итоге к предсказанию возможного будущего в виртуальной реальности. Его симулятор прокладывал дорожки в будущее на основании климатических моделей, а непрерывно подстраивавшаяся сдвиговая матрица меняла предсказания на основании новых данных. Можно было сидеть под куполом симулятора и всеми чувствами воспринимать выбранное будущее.
Погружение в одно из возможных будущих Дели едва не убило его. Он нарушил собственные правила безопасности и проводил эксперимент в одиночку. Последовал за самой яркой вероятностной нитью – и провалился в то будущее. При первой встрече он так живо описал Махуа эти переживания, что она увидела их мысленным взором.
Он лежит на песке, в безжалостном зное. Его старый дом в Лажпат-Нагар наполовину занесен песком. Все, кто мог, ушли, присоединились к Великому переселению на север. Прогулка по заброшенному городу наполнила его ужасом – он видел разбитые останки когда-то высоких зданий, окна погребенных домов, выступающие из песчаных дюн, иссохший труп, прислонившийся к стене, державший в руках сверток, который мог быть ребенком. Он должен был присоединиться к великому исходу. Почему он здесь? Жара ужасна, 37 °C, но влажность делает ее убийственной. При температуре выше 35 °C слишком высокая влажность не дает телу охлаждаться при помощи потоотделения. Нельзя обойти законы термодинамики. Он умрет меньше чем через пять часов. Он лежит на боку, изнуренный, и видит ящерицу на подоконнике дома перед собой. Как здесь могло остаться что-то живое? О, Дилли, простоявший пять тысяч лет, что за конец!
– Я поднял глаза и увидел эстакаду, арки дорог на фоне неба, – сказал он Махуа. – Обрывавшиеся в воздухе. Меня окружали останки нашей эпохи, Эпохи Куберы: брошенные машины, опрокинутые статуи премьер-министров. Все было уничтожено, все покинуто. Я знал, что умру там. Я все смотрел на ящерицу. Это было великолепное создание с гребнем на спине. Я подумал, быть может, это странное, сюрреалистичное воплощение сдвиговой матрицы. Но мне отчаянно хотелось, чтобы она была настоящей – единственным живым существом в этом запустении.
– И что произошло дальше? – спросила Махуа с круглыми от изумления глазами. Они два часа проговорили в зале для приемов, не обращая внимания на беседы вокруг, звяканье бокалов и официантов, разносивших на подносах крошечную самсу. Обоим казалось, будто они знакомы всю жизнь.
– Мой друг Винсент вернулся в лабораторию, потому что забыл свои заметки для завтрашней презентации. Увидел, как я корчусь в сим-куполе, и отключил его. Я неделю провел в больнице.
– Но почему? Ведь на самом деле у вас не было теплового удара.
– Да, но моему телу происходящее казалось настолько реальным, что оно обильно потело. Я замерз, у меня было обезвоживание и нечто вроде шока. Я усвоил урок. Мы только что внедрили целую систему предохранительных сетей, таких густых, что даже муравей не проскочит. Но на нее нужно слишком много энергии. И я не уверен, что кто-нибудь захочет вложить в нее деньги.
– Зачем вам ВР-погружение[58]? Почему не удовлетвориться обычной визуализацией данных?
Глаза Рагху вспыхнули.
– Этот разговор займет намного больше времени. Не сбежать ли нам с этого фарса и не отправиться ли в ресторан? Я голоден. – В ресторане, за бирьяни и кебабом, он объяснил: – Понимаете, проблема с моделированием климата – точнее, с моделированием любой сложной системы – состоит в том, что разработчик модели, то есть я, всегда находится снаружи и смотрит внутрь. Это нормально, если вы пытаетесь предсказать будущие пути развития компании или чего-то такого, что действительно находится снаружи от вас. Но климат – не снаружи, все мы – часть земной системы, мы влияем на климат – и подвергаемся его влиянию. Я думаю, изучая данные только на расстоянии, мы что-нибудь упустим.
Глядя на его открытое, эмоциональное лицо, на жестикулирующие руки, Махуа поняла, что наконец встретила того, с кем может по-настоящему беседовать.
Рагху был таким же общительным и приветливым, как Махуа – молчаливой и сдержанной, и ему нравился частый, незамысловатый, простой секс с не имевшими ничего против партнерами, без всяких обязательств. Его любовницы всегда хорошо о нем отзывались, часто с ностальгической улыбкой. Но он относился к Махуа исключительно как к другу. Узнав его ближе, она решила, что не принадлежит к его кругу, как и в случае с Викасом. Однажды они всю ночь просидели на ступенях университетской библиотеки, обмениваясь историями своей жизни, и она рассказала ему про Викаса.
– Теперь я знаю, что не хочу замуж, – сказала она. – Моя работа – моя жизнь. Но дело в том, как он предположил, будто я не была – не могла быть – кандидатом для серьезных отношений. С тех самых пор я хочу разорвать горло всем, кто подбирается слишком близко.
Рагху не стал смеяться.
– Тебе сделали больно, – мягко сказал он. – Подожди. Не все похожи на Викаса.
Позже она поняла, что его влекло к ней, но, зная ее историю, он не хотел ее подталкивать. Ждал, пока она сама сделает первый шаг. Когда она впервые пришла к нему, исполненная ужаса и трепета, это далось ей нелегко. Ей всегда было сложно доверить свое последнее прибежище, свое тело, другому человеку. Нежность Рагху, то, как он видел в ней равную, человека с желаниями и уязвимыми местами, постепенно успокоили ее гнев и смятение, но это казалось неправильным. Ей всегда требовалось делать над собой усилие, чтобы принять желания тела. Было проще отказаться от столь близких отношений. Они перестали быть любовниками, но их дружба окрепла.
Рагху радовал ее бабушку, приходя к ним домой и готовя для них. Пожилая дама учила его песням на своем родном языке, и они вместе смеялись и пели на кухне. В родной деревне бабушка Махуа была целительницей, и он приносил ей иллюстрированные книги по ботанике и расспрашивал ее о разных растениях. Чтобы навестить их, он отменял свидания с любовницами. Дом не был таким веселым с тех самых пор, как с ними жила Калпана Ди.
Беспокойный разум Рагху стимулировал разум Махуа. Он приносил ей все, что вызывало у него интерес: исследовательские статьи, научно-фантастические романы, тома по радикальному городскому проектированию. Современная индустриальная цивилизация уже на протяжении почти трех веков сражается с природой, говорил он, и что в результате? Распад тех самых систем, что снабжают нас кислородом, свежим воздухом, водой и приемлемым диапазоном температур. Разве можно назвать это успехом? Высокомерие Эпохи Куберы – так он называл безумие середины двадцать первого века – заключалось в предположении, что человеческие существа находятся вне природы. "Однако мы дышим, потеем, испражняемся, трахаемся. Что за самообман! Экономический мейнстрим – величайшая афера!" – И он поднимал стакан с пивом или чашку с чаем в насмешливом тосте.
За пределами цитаделей власти восстания и волнения проносились по сельской местности. В Бихаре и Джаркханде сеть артелей санталийских женщин остановила крупный проект, который заключался в замещении лесов искусственными деревьями с усиленной фотосинтетической активностью. В Одише и Андхра-Прадеш транспортные работники объявили величайшую забастовку в истории после первого рейса поезда-робота. В Карнатаке тысячи фермеров подожгли экспериментальные сельскохозяйственные поля компании "Ультракорп".
К тому времени Махуа считала себя прогрессивной горожанкой, ученым и технологом, чувствовавшим себя в Дели как дома. Ее идеи принесли ей репутацию. Ее уверенная, быстрая, вызывающая походка, которую она использовала для защиты от дразнивших ее в школе одноклассников, заставляла расступаться толпы и погружала в тишину лекционные залы. Когда Рагху рассуждал о растущей важности традиционных экологических знаний, она соглашалась, читала статьи на эту тему, но чувствовала себя неспособной признать свои корни. Бабушка никогда не принуждала ее к этому, а Махуа ни разу не воспользовалась резервационной системой. Даже собственный пол утратил для нее значение. Она была инженером. И точка.
– Святые небеса, женщина, ты человек!
– Пожалуйста, Рагху, замолчи! Давай лучше снова посмотрим на симуляцию распределения энергии…
Махуа была одержима проблемой масштаба. Чтобы спасти цивилизацию от саморазрушения, требовались серьезные перемены; один маленький экспериментальный углерод-нейтральный басти не будет иметь никакого значения в мире, биосфера которого стояла на грани глобального коллапса. Кроме того, погодные катаклизмы приводили к местным конфликтам; уже началась массовая миграция из областей, ставших непригодными для жизни по причине экстремальных температур и повышения уровня моря.
Однажды вечером Махуа и Рагху встретились в своем привычном кафе, на углу Ауробиндо-Марг и Ринг-роуд. У Махуа возникла идея, которой она хотела поделиться; она много дней подряд напряженно работала и пропустила новости о выборах. Они с Рагху не виделись несколько недель; иногда он исчезал в городских недрах, не отвечая на сообщения и звонки. Его друзья к этому привыкли. Но сегодня он был здесь, с ворохом новостей о результатах выборов. Она не хотела слушать про битвы корпораций. Окно кафе выходило на Ринг-роуд; оттуда слышался приглушенный рев траффика, мимо проносились неоновые огни машин и других транспортных средств. Небоскребы сверкали освещенными окнами и рекламой, эмблема "Ультракорп" в виде молнии с тошнотворной настойчивостью вспыхивала на сотнях стен и вывесок. По тротуару перед кафе шагала вереница изнуренных, сутулых людей, которые возвращались с работы в жестокой вечерней духоте. Проходившая мимо компания работяг в пропотевших головных платках с завистью заглянула в недосягаемую прохладу оснащенного кондиционером кафе.
Протяжный, низкий звук, напоминавший береговую сирену, возвестил о начале триумфального парада, и все в кафе умолкли. На главной улице появилась медленно ползущая флотилия длинных глянцевых автобусов. С экранов на их боках собравшимся улыбался, сложив руки, премьер-министр. На крыше каждого автобуса красовалась вездесущая эмблема "Гайякорп", сине-зеленая планета, поперек которой светящимися белыми буквами было написано слово "Гайя". "Гайякорп" только что победила на торгах за руководство индийским правительством; ей уже принадлежали Новые Штаты Америки и Арктический Союз. На этих выборах она уверенно обошла конкурента, "Ультракорп". Из проезжавших мимо кафе автобусов гремела триумфальная музыка, от которой дребезжали стекла. Мультфильм, в котором эмблема "Гайи" разбивала молнию, эмблему "Ультракорп", вспыхивал на стенах зданий по мере продвижения победоносной процессии. Внезапно все эмблемы "Ультракорп" на стенах небоскребов и жилых домов погасли, и на их месте вспыхнули сотни маленьких планет Земля. Победа Гайи – это победа Индии! Процветание и комфорт, о каких вы даже и не мечтали. Огромные волны синего света пронеслись по каньонам между проезжими частями. Синий был официальным цветом "Гайякорп".
Это зрелище было таким масштабным и величественным, что Рагху и Махуа на несколько минут лишились дара речи. Они сидели, потягивая напитки, и смотрели в ночь, а кафе вокруг гудело от возбужденных голосов.
– Кто мы? – наконец произнес Рагху с унылой монотонностью. – Мы никто. Никто в сравнении с этими ублюдками.
Махуа пришло в голову, что проблема разрозненного сопротивления политическим правителям могла иметь (а могла и не иметь) отношение к ее идее о городах и масштабах.
– Послушай, – сказала она, – ты знаешь ту заброшенную дорогу рядом с общежитием? Там растет большое дерево. Думаю, оно болеет, потому что постоянно сбрасывает листья, маленькие листики. Вчера дул ветер, и я заметила, что некоторые из этих листьев попали в трещинки на дороге. Я подошла посмотреть. Очевидно, они лежали там достаточно давно, потому что в них собрались частицы почвы и выросли маленькие сорняки. Дорога была полна этих обрывков листьев с почвой, на которых росла трава, словно острова в море.
– К чему ты клонишь?
– На обочине той дороги были места, которые таким же способом уже заросли травой. А некоторые островки соединялись с другими трещинами. И мне пришло в голову… ведь дорога намного крепче листа. Но когда лист попадает в трещину, он запускает процесс. Накапливается почва, начинает расти трава, а ты знаешь, на что способны ее корни.
– Они могут расколоть камень, – медленно ответил Рагху. – Расколоть дорогу.
– Да. В конечном итоге, если никто не вмешается, вся дорога будет сломана и поглощена растительностью. Это все равно что рост биопленок или кристаллов.
– Значит, маленькие существа…
– Если это правильные маленькие существа – и с правильными связями…
Река Митхи полноводна из-за муссонов. Двадцать лет назад ее берег был свалкой, граничившей с неряшливыми многоэтажками. Строительная мафия сдерживала проект рекультивации, пока не начались ураганы, которые смыли здания, заставили реку потечь вспять и затопили город десятилетиями копившимися отходами, стоками и прочим мусором. Махуа присоединилась к группе жителей, занимавшихся очисткой города, и в конечном итоге убедила их превратить испоганенные земли в мангровые болота, которые должны были восстановить экологию и очистить воду. Защитят нас от штормовых приливов. Естественная переработка отходов. Эксперимент с новым образом жизни. Она помнит аргументы, которые приводила на городских советах, и все, что потребовалось, чтобы победить личную выгоду. Годы работы, за которые моря поднялись, и Мумбаи вновь стал архипелагом, а переселение превратилось в кризис колоссальных масштабов. Все эти годы спустя ее награда – этот ежедневный ритуал с ребенком, у окна. Рагху, если бы ты только был здесь! Каждый раз при виде уток, пролетающих над солнечной башней, описывающих широкую дугу, чтобы вновь опуститься на болото в лучах рассветного солнца, ее сердце бьется немного быстрее, исполняя друт[57] радости.
* * *
– Он уже пришел? Журналист?
– Нет, Мина. Но он только что прислал мне сообщение. Он опаздывает на два часа. Из-за водных такси. В сезон дождей они всегда ходят медленнее.
– Но сейчас нет дождя! Ааджи, расскажи еще раз про твоего друга Рагху.
– Позже. Сперва давай угостим коз.
Все утро Махуа помогала детям лущить горох. Теперь она медленно поднимается и несет пустые стручки к козьему сараю. Влажный воздух пахнет дождем. Дом представляет собой купол, зеленый курган, его крыша и стены почти полностью покрыты широкими листьями тыкв трех различных видов. Горох растет на первом уровне, но граница между домом и садом нечеткая. Дом стоит на вершине холма, и отсюда открывается хороший вид на басти, который она помогла создать, новейшее из сотен экспериментальных поселений, разбросанных по всей стране.
Когда-то о подобном басти можно было только мечтать. А теперь посмотрите на воплощение этой мечты, жилища на этом холме: куполообразные, чтобы лучше противостоять бурям, с толстыми стенами из глины, соломы и переработанного кирпича, покрытые зеленью. Это союз древнего и современного. Дорожки следуют естественным изгибам ландшафта. Овощи на ползучих стеблях спускаются по стенам и склонам холма. У соседнего дома дети на веревочных лестницах собирают урожай, напоминая обезьян, которых хотят опередить. На соседнем склоне возносится к небесам ближайшая солнечная башня, как молитва солнцу, ее лепестки открыты навстречу свету, и она передает электронные сообщения следующей башне и башне за ней, распределяя энергию в соответствии с алгоритмами, которые разработали сами сети. Этот басти, подобно другим таким же, начинен датчиками, которые отслеживают и передают непрерывный поток данных – температуру, влажность, потребление энергии, связывание углерода, уровень химических загрязнителей, биоразнообразие. Надев свою "раковину", Махуа получит доступ, зрительный и слуховой, ко всем этим потокам данных. Когда-то она постоянно носила в ухе "раковину" и визор со всеми датчиками. Но последние годы визор лежит в коробке, собирая пыль, а "раковину" она оставляет на прикроватном столике. Недавно она начала ощущать проявления старости, и это новое, странное чувство – прислушиваться к своему телу, когда ведешь такую насыщенную мысленную жизнь. Врачи хотят, чтобы она носила медицинские датчики, но она отказывается. Глядя на коз, она думает, что к чему-то прислушивается. Ждет перемен.
У Махуа всегда был талант к распознаванию закономерностей и связей. Каждой смене концепции или открытию предшествовало чувство ожидания – словно ее подсознание заранее знало, что надвигается нечто новое. Но почему сейчас, ведь она давным-давно перестала активно работать? Чего ей ждать, кроме подтверждения смерти Рагху на Амазонке? Двадцать семь лет назад, навсегда переселившись на берега Мумбаи, она смотрела на западное море, ожидая его прибытия, вопреки всякой логике. В конце концов логика победила.
Чему ее научила старость, так это терпению. Озарение, если это оно, придет в свой черед. А сейчас, сегодня, она должна подготовиться к визиту журналиста, к реальности смерти Рагху. Как мы дошли до этого, старый друг, в наших жизнях, в истории?
История – не прямая линия. Это голос Рагху звучит в ее сознании, но она произносит эти слова вместе с ним, бредя назад к своему креслу. Дети спорят, достаточно ли созрела самая большая тыква – тыква обыкновенная. Махуа смотрит на западное море, откуда явился бы Рагху, если бы это произошло, и видит, как солнечный свет дробится ромбами на поверхности воды.
Прошлое – это палимпсест. Она представляет, как разворачивает его – поверхность гладкая, словно пергамент, но если провести по нему рукой, слова тускнеют и исчезают, а на их месте медленно проступают новые. Если прикоснуться к новым строкам, они тоже исчезнут и появится то, что лежит под ними. Что на последнем слое – если он существует? Она мечтает над второй чашкой чая в садовом кресле, не слыша детских голосов. Палимпсест. Лица, голоса, обрывки слов появляются и исчезают.
Когда Махуа росла в Дели – между стипендией, которая спасла ее из трущоб, и поступлением в университет, – она подхватила болезнь, которую теперь едва может вспомнить: лишь усталость, тревожные морщинки между бабушкиными бровями и запахи вареного риса и незнакомых трав. Тогда ей оставалось только лежать и в окно второго этажа смотреть на ветви старого мангового дерева. Оно росло в крохотном дворике, единственная зелень в квартале дешевых квартир, где в сезон дождей протекала крыша, а через тонкие стены можно было слышать ругань соседей. Однако в лиственных, воздушных древесных пространствах разыгрывались ежедневные маленькие драмы. Черный дронг прогнал ястреба и вернулся, прыгая по веткам и ероша перья. Цепочка муравьев проползла по коре, каждый с математической точностью преодолел крошечную канаву. Птичье гнездо с чудесными голубыми яйцами, а позже – вечно распахнутыми клювами птенцов. Охваченная лихорадкой, не способная мыслить ясно, Махуа отпускала себя и ползла вместе с муравьями, парила с ястребом. Это было бегство от болезни, бегство из тюрьмы – и, как она позже осознала, расширение собственного ограниченного я. Вернувшись домой с работы, ее двоюродная сестра, Калпана Ди, сажала Махуа, прислонив ее к себе, и вливала ей в рот рисовый отвар, пока бабушка ходила покупать овощи. Позже Махуа так и не набралась смелости спросить бабушку, что это была за болезнь; втайне это было одно из счастливейших воспоминаний ее детства.
Став взрослой, она практиковала это освобождение, это гиперосознание. Оно помогло изучать науки, потому что добавило новое измерение. Идя под дождем, она представляла капли, которые сливались высоко в облаках и падали, все быстрее и быстрее, пока аэродинамическое сопротивление не сводило ускорение к нулю. Она представляла, как вращаются круглые капли, сформированные поверхностным натяжением и силой тяжести, маленькие водяные мешочки, разбивающиеся о бетонные крыши лабораторных зданий и оставляющие круглые подписи, кольца дочерних капель. Представляла, что находится там, на влажных облачных высотах, что падает, отражая свет, сопротивляясь ветру, нагруженная бактериями, которые путешествуют вместе с облаками. Из этих размышлений ее вырывала капля, падавшая на макушку или на руку, и она возвращалась в свое тело, посмеиваясь своему родству с водой, с облаками. Это был странный способ существования. Она не могла объяснить его своим амбициозным, гнавшимся за оценками однокурсникам, которые насмехались над всем, в чем была хотя бы частичка поэзии.
Одноклассники смеялись и дразнили ее за бедность и темную кожу. Они прозвали ее дикаркой, хотя она почти всю жизнь прожила в Дели и ничего не знала о родственниках своей бабушки по материнской линии. Бабушка пыталась рассказать ей об их корнях, но изматывающая жизнь в трущобах, за которой последовала напряженная учеба, когда стипендия изменила их жизнь, оставляла время лишь на требования настоящего. Проучившись в элитной школе всего несколько лет, дикарка шокировала одноклассников, лучше всех сдав выпускные экзамены. Жалобы на подтасовку сменились обиженным молчанием, когда стало ясно, что эта демонстрация превосходства в учебе – не выброс, а тенденция. Те годы были трудными, и она бы не справилась без целеустремленности бабушки и любви двоюродной сестры Калпаны, Калпаны Ди, воспоминания о жизни и смерти которой по-прежнему причиняли ей боль.
– Калпана Ди, помоги мне сделать домашнее задание!
Они сидели, скрестив ноги, на кровати, и Калпана Ди заглядывала в тетрадь Махуа по математике. Где-то час спустя она с усмешкой говорила:
– Махуа, твоя сестра не такая умная, как ты! Давай поедим, а потом ты попробуешь еще раз. У тебя получится!
К ночи Махуа решала задачу. Калпана Ди засыпала рядом с ней со слабой улыбкой на губах.
Калпана Ди смеялась и от радости, и от печали. Горя желанием улучшить свою долю, она первой покинула деревню в Бихаре. В Дели она работала служанкой в домах богатых людей и копила деньги, чтобы пойти в вечернюю школу, получить аттестат зрелости и выбиться в люди. Когда приехали бабушка и мать Махуа, с новорожденной Махуа, они поселились в Мехраули вместе с Калпаной.
Когда Махуа училась в старших классах – и отлично справлялась, – Калпана решила, что тоже хочет поступить в университет. Пришла очередь Махуа учить ее. Калпана Ди усваивала понятия, но медленно, и ей приходилось заучивать математические и грамматические правила, чтобы не забыть.
– Я глупая, глупая, – со смехом говорила она. – Мысли очень быстро вываливаются из моего разума. Я попробую еще раз.
– Это все твое падение в детстве, – отвечала бабушка Махуа, качая головой. – Упала с дерева, повредила голову. И теперь ничего не может запомнить, если не повторит сотню раз!
Потом Калпана переехала в университетское общежитие, благодаря гранту для малообеспеченных студентов. Когда Махуа спрашивала, как у нее дела, Калпана со смехом отвечала: все хорошо. Но некоторое время спустя ее глаза погрустнели, а неизменный смех стал звучать натянуто. Лишь впоследствии Махуа сложила два и два. Однокурсники Калпаны Ди – из привилегированного, высшего класса – напоминали пришельцев из других миров. Она владела разговорным английским; для них английский был вторым родным языком. Их манеры и привычки казались ей совершенно чужими. В общежитии устраивали оргии, на которые ее в насмешку звали. Ее постоянно дразнила компания студентов-мальчишек, которые называли ее Простушкой и смеялись над ее темной кожей и плохой сообразительностью. Она начала отставать в занятиях, но слишком стыдилась, чтобы рассказать об этом семье, особенно с учетом того, что Махуа так хорошо училась. В своей предсмертной записке она написала, что трое парней – сыновья богатых бизнесменов и членов правительства – предложили ей помочь с выпускными экзаменами в обмен на секс. Поскольку ее дразнили за уродливость и плохой английский, сперва она приняла это за очередную жестокую шутку. Но парни говорили серьезно, написала она. Сказали, что все равно никто на ней не женится, так почему бы не попробовать?
Следующие строки были зачеркнуты так много раз, что прочесть их не представлялось возможным. "Я этого не вынесу, – написала она в конце письма. – Вам будет лучше без меня. Простите меня".
Полицейское расследование ни к чему не привело – три молодых человека обладали ресурсами, которых не было у бабушки Махуа. Долгие месяцы после этого Махуа носила в себе яростный, всепоглощающий гнев. Она не могла выкинуть из головы образ тела Калпаны Ди, висевшего на карнизе в ее комнате в общежитии. Не зная, как поступить с этим гневом, Махуа набросилась на учебу, завоевывая новые почести и награды – и после каждой победы испытывая мстительное удовлетворение. За тебя, Калпана Ди, говорила она себе.
В университете у Махуа появились первые друзья, но они по большей части считали ее чудаковатым гением. Когда она описывала свои эксперименты по выходу из тела, свое единение с водой, птицами или муравьями, они называли ее гениальной и странной и меняли тему. Поначалу это ее огорчало: она страстно верила, что ее стремление и способность по-дружески присоединяться к нечеловеческим существам и неодушевленным предметам было чем-то потенциально важным, что каждый мог развить это в себе, научиться этому и улучшить свои умения с практикой. Но никто не верил ей, когда она пыталась объяснить. Это стало для нее одним из первых жизненных уроков: большинство людей устраивает жизнь в собственных субъективных рамках.
Она перестала об этом говорить. Но заинтересовалась развитием способов, которыми люди воспринимали информационные потоки вокруг себя – между материей и материей, как неодушевленной, так и одушевленной. В конечном итоге это привело Махуа к труду, который ее прославил: разработке встроенных интеллектуальных агентов в неживом мире, созданию современного чувствующего города.
Но в университете все это было смутными видениями. Она не собиралась сворачивать с пути, который сама для себя выбрала: изучить инженерное дело, оставить след в мире, сделать так, чтобы бабушка ею гордилась. Иногда она с друзьями выбиралась в кино или на вечеринки, но всегда сторонилась близких отношений – пока не влюбилась в однокурсника по имени Викас. У них были общие интересы, и они вместе начали учебу. Он был симпатичным и относился к ней с уважением. Она никогда не считала себя хорошенькой, но в его обществе ощущала себя красавицей. В забитом людьми, шумном баре они чокнулись стаканами, взялись за руки и поцеловались.
Для нее поцелуй был обещанием единения, которого она никогда не испытывала, как тел, так и разумов. На следующий день она чувствовала себя живой совершенно по-новому, чутко реагировала на язык своего тела, на зарождающееся желание. И когда Викас предложил ей провести ночь вместе, она застенчиво кивнула. "Конечно, все это несерьезно, – сказал он на следующее утро, когда они лежали в постели. – Сама знаешь, из какой я семьи. Но мы можем немного развлечься".
У нее кровь застыла в жилах. "Больше никогда не заговаривай со мной", – сказала она ему на прощание.
После этого она начала сторониться близких отношений. Познакомившись с Рагху на конференции, она была открыта для дружбы, ни для чего больше. В любом случае семейная жизнь была не для нее. У других людей были семьи и дети; у нее были идеи. Так было предначертано.
Рагху изучал время. Он вырос в обеспеченной семье, но отказался от прежней жизни, отделился от прошлого, чтобы исследовать возможности будущего. Таланты привели его к климатологии и в конечном итоге к предсказанию возможного будущего в виртуальной реальности. Его симулятор прокладывал дорожки в будущее на основании климатических моделей, а непрерывно подстраивавшаяся сдвиговая матрица меняла предсказания на основании новых данных. Можно было сидеть под куполом симулятора и всеми чувствами воспринимать выбранное будущее.
Погружение в одно из возможных будущих Дели едва не убило его. Он нарушил собственные правила безопасности и проводил эксперимент в одиночку. Последовал за самой яркой вероятностной нитью – и провалился в то будущее. При первой встрече он так живо описал Махуа эти переживания, что она увидела их мысленным взором.
Он лежит на песке, в безжалостном зное. Его старый дом в Лажпат-Нагар наполовину занесен песком. Все, кто мог, ушли, присоединились к Великому переселению на север. Прогулка по заброшенному городу наполнила его ужасом – он видел разбитые останки когда-то высоких зданий, окна погребенных домов, выступающие из песчаных дюн, иссохший труп, прислонившийся к стене, державший в руках сверток, который мог быть ребенком. Он должен был присоединиться к великому исходу. Почему он здесь? Жара ужасна, 37 °C, но влажность делает ее убийственной. При температуре выше 35 °C слишком высокая влажность не дает телу охлаждаться при помощи потоотделения. Нельзя обойти законы термодинамики. Он умрет меньше чем через пять часов. Он лежит на боку, изнуренный, и видит ящерицу на подоконнике дома перед собой. Как здесь могло остаться что-то живое? О, Дилли, простоявший пять тысяч лет, что за конец!
– Я поднял глаза и увидел эстакаду, арки дорог на фоне неба, – сказал он Махуа. – Обрывавшиеся в воздухе. Меня окружали останки нашей эпохи, Эпохи Куберы: брошенные машины, опрокинутые статуи премьер-министров. Все было уничтожено, все покинуто. Я знал, что умру там. Я все смотрел на ящерицу. Это было великолепное создание с гребнем на спине. Я подумал, быть может, это странное, сюрреалистичное воплощение сдвиговой матрицы. Но мне отчаянно хотелось, чтобы она была настоящей – единственным живым существом в этом запустении.
– И что произошло дальше? – спросила Махуа с круглыми от изумления глазами. Они два часа проговорили в зале для приемов, не обращая внимания на беседы вокруг, звяканье бокалов и официантов, разносивших на подносах крошечную самсу. Обоим казалось, будто они знакомы всю жизнь.
– Мой друг Винсент вернулся в лабораторию, потому что забыл свои заметки для завтрашней презентации. Увидел, как я корчусь в сим-куполе, и отключил его. Я неделю провел в больнице.
– Но почему? Ведь на самом деле у вас не было теплового удара.
– Да, но моему телу происходящее казалось настолько реальным, что оно обильно потело. Я замерз, у меня было обезвоживание и нечто вроде шока. Я усвоил урок. Мы только что внедрили целую систему предохранительных сетей, таких густых, что даже муравей не проскочит. Но на нее нужно слишком много энергии. И я не уверен, что кто-нибудь захочет вложить в нее деньги.
– Зачем вам ВР-погружение[58]? Почему не удовлетвориться обычной визуализацией данных?
Глаза Рагху вспыхнули.
– Этот разговор займет намного больше времени. Не сбежать ли нам с этого фарса и не отправиться ли в ресторан? Я голоден. – В ресторане, за бирьяни и кебабом, он объяснил: – Понимаете, проблема с моделированием климата – точнее, с моделированием любой сложной системы – состоит в том, что разработчик модели, то есть я, всегда находится снаружи и смотрит внутрь. Это нормально, если вы пытаетесь предсказать будущие пути развития компании или чего-то такого, что действительно находится снаружи от вас. Но климат – не снаружи, все мы – часть земной системы, мы влияем на климат – и подвергаемся его влиянию. Я думаю, изучая данные только на расстоянии, мы что-нибудь упустим.
Глядя на его открытое, эмоциональное лицо, на жестикулирующие руки, Махуа поняла, что наконец встретила того, с кем может по-настоящему беседовать.
Рагху был таким же общительным и приветливым, как Махуа – молчаливой и сдержанной, и ему нравился частый, незамысловатый, простой секс с не имевшими ничего против партнерами, без всяких обязательств. Его любовницы всегда хорошо о нем отзывались, часто с ностальгической улыбкой. Но он относился к Махуа исключительно как к другу. Узнав его ближе, она решила, что не принадлежит к его кругу, как и в случае с Викасом. Однажды они всю ночь просидели на ступенях университетской библиотеки, обмениваясь историями своей жизни, и она рассказала ему про Викаса.
– Теперь я знаю, что не хочу замуж, – сказала она. – Моя работа – моя жизнь. Но дело в том, как он предположил, будто я не была – не могла быть – кандидатом для серьезных отношений. С тех самых пор я хочу разорвать горло всем, кто подбирается слишком близко.
Рагху не стал смеяться.
– Тебе сделали больно, – мягко сказал он. – Подожди. Не все похожи на Викаса.
Позже она поняла, что его влекло к ней, но, зная ее историю, он не хотел ее подталкивать. Ждал, пока она сама сделает первый шаг. Когда она впервые пришла к нему, исполненная ужаса и трепета, это далось ей нелегко. Ей всегда было сложно доверить свое последнее прибежище, свое тело, другому человеку. Нежность Рагху, то, как он видел в ней равную, человека с желаниями и уязвимыми местами, постепенно успокоили ее гнев и смятение, но это казалось неправильным. Ей всегда требовалось делать над собой усилие, чтобы принять желания тела. Было проще отказаться от столь близких отношений. Они перестали быть любовниками, но их дружба окрепла.
Рагху радовал ее бабушку, приходя к ним домой и готовя для них. Пожилая дама учила его песням на своем родном языке, и они вместе смеялись и пели на кухне. В родной деревне бабушка Махуа была целительницей, и он приносил ей иллюстрированные книги по ботанике и расспрашивал ее о разных растениях. Чтобы навестить их, он отменял свидания с любовницами. Дом не был таким веселым с тех самых пор, как с ними жила Калпана Ди.
Беспокойный разум Рагху стимулировал разум Махуа. Он приносил ей все, что вызывало у него интерес: исследовательские статьи, научно-фантастические романы, тома по радикальному городскому проектированию. Современная индустриальная цивилизация уже на протяжении почти трех веков сражается с природой, говорил он, и что в результате? Распад тех самых систем, что снабжают нас кислородом, свежим воздухом, водой и приемлемым диапазоном температур. Разве можно назвать это успехом? Высокомерие Эпохи Куберы – так он называл безумие середины двадцать первого века – заключалось в предположении, что человеческие существа находятся вне природы. "Однако мы дышим, потеем, испражняемся, трахаемся. Что за самообман! Экономический мейнстрим – величайшая афера!" – И он поднимал стакан с пивом или чашку с чаем в насмешливом тосте.
За пределами цитаделей власти восстания и волнения проносились по сельской местности. В Бихаре и Джаркханде сеть артелей санталийских женщин остановила крупный проект, который заключался в замещении лесов искусственными деревьями с усиленной фотосинтетической активностью. В Одише и Андхра-Прадеш транспортные работники объявили величайшую забастовку в истории после первого рейса поезда-робота. В Карнатаке тысячи фермеров подожгли экспериментальные сельскохозяйственные поля компании "Ультракорп".
К тому времени Махуа считала себя прогрессивной горожанкой, ученым и технологом, чувствовавшим себя в Дели как дома. Ее идеи принесли ей репутацию. Ее уверенная, быстрая, вызывающая походка, которую она использовала для защиты от дразнивших ее в школе одноклассников, заставляла расступаться толпы и погружала в тишину лекционные залы. Когда Рагху рассуждал о растущей важности традиционных экологических знаний, она соглашалась, читала статьи на эту тему, но чувствовала себя неспособной признать свои корни. Бабушка никогда не принуждала ее к этому, а Махуа ни разу не воспользовалась резервационной системой. Даже собственный пол утратил для нее значение. Она была инженером. И точка.
– Святые небеса, женщина, ты человек!
– Пожалуйста, Рагху, замолчи! Давай лучше снова посмотрим на симуляцию распределения энергии…
Махуа была одержима проблемой масштаба. Чтобы спасти цивилизацию от саморазрушения, требовались серьезные перемены; один маленький экспериментальный углерод-нейтральный басти не будет иметь никакого значения в мире, биосфера которого стояла на грани глобального коллапса. Кроме того, погодные катаклизмы приводили к местным конфликтам; уже началась массовая миграция из областей, ставших непригодными для жизни по причине экстремальных температур и повышения уровня моря.
Однажды вечером Махуа и Рагху встретились в своем привычном кафе, на углу Ауробиндо-Марг и Ринг-роуд. У Махуа возникла идея, которой она хотела поделиться; она много дней подряд напряженно работала и пропустила новости о выборах. Они с Рагху не виделись несколько недель; иногда он исчезал в городских недрах, не отвечая на сообщения и звонки. Его друзья к этому привыкли. Но сегодня он был здесь, с ворохом новостей о результатах выборов. Она не хотела слушать про битвы корпораций. Окно кафе выходило на Ринг-роуд; оттуда слышался приглушенный рев траффика, мимо проносились неоновые огни машин и других транспортных средств. Небоскребы сверкали освещенными окнами и рекламой, эмблема "Ультракорп" в виде молнии с тошнотворной настойчивостью вспыхивала на сотнях стен и вывесок. По тротуару перед кафе шагала вереница изнуренных, сутулых людей, которые возвращались с работы в жестокой вечерней духоте. Проходившая мимо компания работяг в пропотевших головных платках с завистью заглянула в недосягаемую прохладу оснащенного кондиционером кафе.
Протяжный, низкий звук, напоминавший береговую сирену, возвестил о начале триумфального парада, и все в кафе умолкли. На главной улице появилась медленно ползущая флотилия длинных глянцевых автобусов. С экранов на их боках собравшимся улыбался, сложив руки, премьер-министр. На крыше каждого автобуса красовалась вездесущая эмблема "Гайякорп", сине-зеленая планета, поперек которой светящимися белыми буквами было написано слово "Гайя". "Гайякорп" только что победила на торгах за руководство индийским правительством; ей уже принадлежали Новые Штаты Америки и Арктический Союз. На этих выборах она уверенно обошла конкурента, "Ультракорп". Из проезжавших мимо кафе автобусов гремела триумфальная музыка, от которой дребезжали стекла. Мультфильм, в котором эмблема "Гайи" разбивала молнию, эмблему "Ультракорп", вспыхивал на стенах зданий по мере продвижения победоносной процессии. Внезапно все эмблемы "Ультракорп" на стенах небоскребов и жилых домов погасли, и на их месте вспыхнули сотни маленьких планет Земля. Победа Гайи – это победа Индии! Процветание и комфорт, о каких вы даже и не мечтали. Огромные волны синего света пронеслись по каньонам между проезжими частями. Синий был официальным цветом "Гайякорп".
Это зрелище было таким масштабным и величественным, что Рагху и Махуа на несколько минут лишились дара речи. Они сидели, потягивая напитки, и смотрели в ночь, а кафе вокруг гудело от возбужденных голосов.
– Кто мы? – наконец произнес Рагху с унылой монотонностью. – Мы никто. Никто в сравнении с этими ублюдками.
Махуа пришло в голову, что проблема разрозненного сопротивления политическим правителям могла иметь (а могла и не иметь) отношение к ее идее о городах и масштабах.
– Послушай, – сказала она, – ты знаешь ту заброшенную дорогу рядом с общежитием? Там растет большое дерево. Думаю, оно болеет, потому что постоянно сбрасывает листья, маленькие листики. Вчера дул ветер, и я заметила, что некоторые из этих листьев попали в трещинки на дороге. Я подошла посмотреть. Очевидно, они лежали там достаточно давно, потому что в них собрались частицы почвы и выросли маленькие сорняки. Дорога была полна этих обрывков листьев с почвой, на которых росла трава, словно острова в море.
– К чему ты клонишь?
– На обочине той дороги были места, которые таким же способом уже заросли травой. А некоторые островки соединялись с другими трещинами. И мне пришло в голову… ведь дорога намного крепче листа. Но когда лист попадает в трещину, он запускает процесс. Накапливается почва, начинает расти трава, а ты знаешь, на что способны ее корни.
– Они могут расколоть камень, – медленно ответил Рагху. – Расколоть дорогу.
– Да. В конечном итоге, если никто не вмешается, вся дорога будет сломана и поглощена растительностью. Это все равно что рост биопленок или кристаллов.
– Значит, маленькие существа…
– Если это правильные маленькие существа – и с правильными связями…