Любовь с чистого листа

– Мне нравится начинать с этого. – Но нравилось бы куда больше, будь рука Рида, его пальцы на месте моих.

Он издает звук, снова опирается коленом на кровать, но не сокращает дистанцию. Я скольжу пальцами вниз, сегодня я чувствительнее, чем обычно: всего одно нажатие подушечкой указательного пальца – и я выгибаюсь в пояснице. Рид кладет крупную и теплую ладонь мне на колено, пожирая меня взглядом. Господи, эта рассеченная бровь, этот синяк. Я стала теплой, влажной, жаждущей.

– Тебе нравятся поцелуи там? – спрашивает он через пару секунд.

– Иногда. – Когда они жадные и бесстыдные, когда дело не в технике, а в его страстном, отчаянном желании. – Когда вижу, что парень действительно этого хочет.

– Я очень хочу, – сразу отвечает он, и я не могу сдержать улыбку. Надеюсь, в ней читается сексуальность, хотя, скорее всего, это неудержимая радость. Я закрываю глаза, представляя голову Рида у себя между ног: как эти широкие плечи разводят мне бедра, а он лижет и посасывает, – мои пальцы ускоряются, быстрее и настойчивее трут отвердевший бугорок. Рид сжимает мое колено, я открываю глаза, останавливаясь.

– Прости, – говорю я. – Я увлеклась.

– Не извиняйся. Не… если ты хочешь только так, то показываешь мне, как лучше…

После этих слов я понимаю, что хочу далеко не только этого. Все эти действия – рассказ, прикосновения к себе – избавили меня от боязни не кончить. Хочу, чтобы Рид трогал меня, чтобы вошел в меня, и все равно, кончу ли я от этого. Если нет, то я с радостью увижу тот же жар в его взгляде, пока буду на его глазах доводить себя до оргазма. Мы будем пробовать снова, снова и снова.

– Я хочу не только так. – Убираю руки и приподнимаюсь к нему на локтях. Под серыми боксерами выпирает длинный, твердый член, обтянутый тканью – и вдруг у меня возникает желание уткнуться в совершенно новое место тела Рида, но с этим придется подождать, потому что между ног у меня так болезненно и пусто, мокро и горячо, и уже готово.

– Я хочу тебя. Хочу, чтобы наши тела соединились.

Он наклоняется и целует меня, пробегая языком по моему, затем приподнимает меня за поясницу и двигает к изголовью кровати. Он снова сверху, я прижимаюсь к нему бедрами – без трусиков, без следа тревоги – и стону, хватая воздух, от удовольствия. Он наклоняет голову и с нужной силой проводит языком по изгибу в нижней части груди, где я и показывала, затем движется вверх к соску, прикусывает его. Несколько райских минут спустя он просовывает руку вниз между нами, и мне с первых касаний ясно: он смотрел очень, очень внимательно, так внимательно, что я резко выгибаюсь от удовольствия.

– Можешь… – я хватаю ртом воздух. – Мы можем вернуться к этому позже? Это очень приятно, но мне хочется… – я замолкаю и прижимаюсь к нему.

– Скажи это, Мэг.

О боже, эта прямота сейчас. Она такая правильная, в ней так комфортно.

– Хочу, чтобы ты вошел в меня.

Он награждает меня снова, ведь для обоих это томление, предвкушение окончилось. Рид дотягивается до ящика тумбочки, открывает его, достает презерватив и за считаные секунды сбрасывает с себя боксеры и надевает резинку, за чем я наблюдаю с тем же жадным, нескрываемым удовольствием, что и он ранее.

Он устраивается между моих бедер и подается вперед – так медленно, приятно, так внимательно – с первых секунд я тону в блаженстве, представляя, что происходит внутри меня. В воображении у меня вырисовывается восхитительная, опасная «Л», она пересекает мое счастливое трепещущее сердце, обвиваясь вокруг него, беря врасплох своими объятиями и не ослабляя хватку.

Это сводит с ума, я стискиваю Рида и притягиваю к себе, с облегчением чувствуя, как волна удовольствия от того, что он вошел на всю длину, разливается по мне и сметает из мыслей остатки букв, словно воздух карандашную стружку с листа. В моих мыслях только новый толчок его бедер, только новый импульс в моих, только то, как мы вместе двигаемся в одном прекрасном ритме, будто идем нога в ногу, будто вместе читаем наши общие знаки: касание здесь, поцелуй там, глоток воздуха, хриплый стон, вздох.

Теперь я сама себе кажусь лгуньей, чувствуя быстрое и неотступное приближение оргазма.

– Рид, – шумно дышу я. – Я скоро.

Он наклоняет голову, прижимается лбом к вороху моих волос и пылко выдыхает, не меняет темп. Этот великолепный, умный и всегда внимательный мужчина продолжает доводить меня до исступления, подобного которому я не испытывала никогда в жизни.

– Хорошо, – повторяет он, и меня так возбуждает его учащенное дыхание, когда он произносит это с трудом, почти сквозь зубы, еле сдерживая себя.

– Давай кончим вместе, – умоляю я. – Прошу, прошу, прошу.

Не знаю, как Рид с его загадочными числами это делает, но три последних слова он превращает в счет, сопровождая каждое толчком…

раз

два

три

…Я содрогаюсь, крича от наступившего облегчения, затем он напрягается внутри меня и тоже вздрагивает. Мы приходим в себя – потные, еле дышащие, все еще сплетенные вместе – и я чувствую насыщение и приятную вымотанность. Я так рада снова быть с ним, что неосознанно вожу пальцем по его спине, все вырисовывая ту обхватившую сердце «Л» – начало чего-то особенного, редкого и прекрасного.

И еще рано думать, сможем ли мы завершить.

♥ ♥ ♥

Я просыпаюсь в свете дня. Одна.

В прохладе и тишине спальни Рида, на свежих простынях с запахом чистоты и бассейна, под тяжестью темно-синего покрывала на обнаженном теле. Лучше бы он был рядом, лучше бы эта тяжесть была его рукой у меня на талии, лучше бы потянуть усталые мышцы, прижавшись к его сильному, стройному телу.

Хотя проснуться одной тоже неплохо. Одной можно не стесняться румянца на щеках и волны воспоминаний о том, что было между нами и как: страстно, жестко, откровенно. Одной можно закрыть руками лицо и расплыться в головокружительно счастливой улыбке. Одной можно забавно вильнуть телом, радуясь нашему первому разу… а потом еще двум (Рид, как оказалось, «действительно хочет этого») и предвкушая, что еще ждет нас впереди.

Делаю глубокий вдох, чтобы успокоить тело, и наконец осматриваюсь. Здесь довольно пусто, почти аскетично; вспоминаю, что говорил Рид об этой квартире в те яркие и сладкие минуты разговора после секса, пока я не задремала: «Я переехал сюда уже после, – сказал он, опустив имя Эйвери. – Никогда не считал эту квартиру домом». В углу стоит узкий комод, но большую часть спальни занимают кровать и тумбочка. Кроме моей одежды, теперь аккуратно сложенной на комоде, смотреть особо не на что. На тумбочке из гладкого, почти черного дерева только матовая стальная лампа и книга в твердом переплете и глянцевой обложке с ярлыком из библиотеки на корешке. Наклоняюсь, чтобы прочитать название – «Остров в центре мира» – и заглядываю под обложку. По заголовку и положению тонкой серой закладки (конечно же, Рид читает с закладкой), торчащей сверху, можно понять, что Рид на середине исследования истории Манхэттена под властью Голландии в семнадцатом веке. Закрываю книгу и зарываюсь в подушку, думая, можно ли кончить, просто представив, как Рид по вечерам в этой большой кровати читает библиотечную книгу о городе, в котором не видит ничего – кроме меня, возможно, – хорошего.

Спустя пару мгновений тишина и суровый аскетизм комнаты начинают давить, будто я здесь только временный непрошеный гость. Смотрю на свою одежду на комоде, прислушиваюсь к звукам за дверью спальни. Может, он куда-то вышел и надо ловить момент, пока не наступила типичная неловкость после секса. Оставлю ему записку, пусть позвонит, когда захочет…

«Нет», – говорю я себе, оживляя в памяти образы и ощущения этого утра. Резко сажусь и кубарем скатываюсь с кровати, приглаживаю ворох наверняка сильно распушившихся волос и тянусь к стопке одежды, игнорируя все, кроме своей одолженной Риду футболки. Я надеваю ее и выхожу в гостиную, босиком ступая по холодному гладкому паркету, мои ноги покрываются мурашками. Он сидит на низком темно-сером угловом диване, на котором, должно быть, ужасно дремать или спать после бурной ночи с выпивкой и драками. Он одет по-домашнему – светло-серые спортивные штаны, белая футболка, – но сидит при этом зажато, держа в руке телефон, раздраженно пролистывает что-то на экране большим пальцем, который всего несколько часов назад так нежно гладил меня.

– Привет, – говорю я.

Он тут же поднимает голову, перестав листать экран. Его взгляд полон нежности и радости, на лице возникает улыбка с фирменным изгибом, – все это помогает мне отбросить сомнения, приятно ли ему мое присутствие.


– Почему ты меня не разбудил? – спрашиваю я, идя к нему, довольная тем, как он на меня смотрит, как протягивает руку к моей и сажает рядом с собой. Этот неудобный диван спасают только объятия Рида; я перекидываю ноги ему через бедро, греясь о его теплую кожу, а он обхватывает меня одной рукой.

– Ночью мне удалось поспать дольше тебя, – отвечает он и целует меня в висок, глубоко дыша. От легкости и естественности момента мое сердце снова сжимается в крепких объятиях этой прекрасной «Л».

Затем в его руке звонит телефон, Рид запрокидывает голову и устало закрывает глаза.

– Ты вчера многое пропустил, да? – спрашиваю я. Он почти незаметно кивает, черты лица его становятся жестче и мрачнее, не сдержавшись, я провожу кончиком пальца по его лбу: от линии роста волос до переносицы, – а затем ниже, по изгибу носа и к нежным бугоркам губ. «Ах, какое лицо», – мечтательно думаю я, любуясь им.

Он снова кивает, напрягая челюсть.

– Кажется, оставить телефон дома было плохим решением.

Я кладу ладонь ему на грудь, сочувственно поглаживая. Тяжело видеть его таким напряженным. Эта футболка не прикрывает пятна на коже Рида – то, что я увидела неделю назад, и еще одно на локте другой руки. Он не прячет их, и, с одной стороны, это мило, но с другой, это очевидное напоминание о том, что он открыл мне вчера вечером: псориаз обостряется во время стресса, а главная его причина – работа.

– Твоя работа… – я немного кряхчу и опускаю взгляд на свои руки у него на сердце. – Ты поэтому уезжаешь из Нью-Йорка?

Боковым зрением мне видно, как он сжал свой телефон.

– Да, – отвечает он сухо. Мрачно. А после долгой паузы добавляет: – Я согласился завершить одно дело, но потом…

– Потом ты уедешь.

Это не вопрос, и он не отвечает. Мне ничего не остается делать, кроме как сидеть в тишине, ощущая ладонью ритм его сердца и с усилием воображая, как мое собственное вырывается из тех цепких объятий.

– Я могу уйти, – произношу я через несколько секунд, и телефон Рида пикает еще дважды. – Если тебе нужно вернуться к работе.

Я не играю в мученицу и не жалею себя, просто у Рида и правда, судя по всему, много дел по работе, я его не виню. В конце концов, у меня самой есть работа – мои наброски, волна новых ощущений в руках и в голове, а еще решимость расставить точки над i с Сибби и Ларк. Об этом нельзя забывать, чтобы помнить: Рид – это временное увлечение, всегда им был, и не важно, что произошло между нами сегодня.

Тут Рид нажимает кнопочку сбоку на телефоне и кладет его на плоский подлокотник дивана. Освободившейся рукой он обхватывает мое бедро и осторожно тянет на себя, пока я не оказываюсь у него на коленях, широко расставив ноги, с задранной до талии футболкой.

Непослушные волосы падают мне на грудь и лицо, Рид отбрасывает их за плечи, и от его касаний по коже головы идут мурашки.

– Работа подождет, – говорит он, и я улыбаюсь, втайне радуясь, что день еще не окончен.

– Правда?

– Правда, – повторяет он, только уже не сухо и мрачно. А затем кладет руки мне на поясницу, притягивая к себе.

– Останешься сегодня?

Вместо ответа я целую его. Когда мы наконец прерываемся, его губы остаются в считаных миллиметрах от моих.

– Ты лучшее, что есть в этом городе, – шепчет он, я прикрываю глаза и снова целую его, про себя повторяя, что смогу держаться в рамках этой л-а-с-к-и, что другая, необузданная «Л» ни за что не раздробит мне сердце, когда он уедет.

Глава 14

– Ух ты, Мэг, мне нравится.

Лашель в глубине магазина очень серьезно и сосредоточенно рассматривает мои новые наброски для «Счастье сбывается». Больше всего мне не терпится поработать над ними: в «Счастье сбывается» хотят, чтобы один из вариантов оформления на год был в растительной тематике, которая долгое время вызывала у меня особый ступор. В марте и апреле я погрязла в весенней депрессии, так что любой растительный мотив выходил из-под моей руки скучным, банальным, слишком похожим на то, что я делала для других клиентов.

Но однажды утром воскресенья – а если точнее, тем самым утром почти две недели назад после потрясающих дня и ночи в кровати с Ридом – я проснулась, осененная идеей. В моих растительных мотивах будут не цветы, – в них будут деревья. Двенадцать месяцев, вдохновленные деревьями Проспект-парка – почти двести видов, если верить сайту парка. Я днями исследовала фотографии, рассматривала их стволы, ветви и листья, чтобы создать новую азбуку, которую можно использовать на месячных разворотах. Еще не все продумано, но чувствую: я уже очень близко.

– Никто больше не додумается нарисовать деревья, – говорит Лашель, что я в принципе ожидала услышать, потому что на прошлой неделе наконец рассказала им с Сесилией про «Счастье сбывается». Сесилия радостно и восторженно поздравила меня, а Лашель, ну, тоже порадовалась секунд десять. А потом соревновательность взяла над ней верх, и с тех пор она взялась продумывать стратегию, решать, какие из набросков могут претендовать на победу, а какие нет. Два дня назад она прислала мне в сообщении имя мастера по леттерингу из Сан-Франциско, кто, по ее мнению, может выиграть. Он ничего ВРОДЕ КАК, написала она, но ты лучше.

– Да, – говорит она, кивая. – Мне нравится.

– Но не «очень» нравится, – говорю я, и она смотрит на меня, недоумевая от этого уточнения.

Может быть, это даже правильно. Я слишком много думаю о чувствах, а слово Л-А-С-К-А и вовсе повторяла про себя две недели подряд, старалась сжиться с ним, не дать ему развиться в нечто большее.

Рид со мной ласков, говорю я себе. Мы с лаской проводим время вместе: гуляем, общаемся, едим и занимаемся люб… лаской. Он ласково ко мне прикасается: держит за руку во время прогулки, обнимает меня за поясницу в очереди в кафе, перебирает пальцами мои волосы, когда мы ложимся спать. Мне так нравятся его грубые ласки: как он хватает меня за волосы и за бока во время секса или прижимает к себе, едва проснувшись и обнаружив, что мы всю ночь спали поодаль. Мне нравится узнавать тайны его тела, слушать звуки: как он прерывисто дышит от моих ласк; как стонет и едва заметно содрогается, войдя в меня; как грубо, почти сердито произносит: «Мэг», – когда я напрягаю внутренние мышцы, приближая его к завершению, которого он еще не хочет достичь.

А все эти забавные привычки и милые, ласковые черты, которые я узнала. По будням он, как робот, – встает ровно по будильнику, не проводя в кровати и лишних пяти минут, но всегда прикрывает меня одеялом и целует в макушку перед уходом. У него есть любимая марка чая. Он ни разу не просрочил сдачу книги в библиотеку. Он всегда звонит, когда задерживается на работе и не может встретиться, и всегда при этом звучит очень грустно.

«Ласка, ласка, только ласка», – повторяю себе, особенно при даже малом упоминании его отъезда. Заметка на холодильнике, что он не продлил договор аренды квартиры, которую все равно не считает домом. Неловкая пауза, возникшая, когда мы проходили мимо интересной афиши сентябрьской постановки в небольшом театре. Его сухой ответ в разговоре по телефону – ему так много звонят по работе, но он категорически не хочет рассказывать – в начале недели: «Мне не придется это решать, меня здесь уже не будет».

– Да что я, встречаться с этими рисунками собралась? – обрывает Лашель мои мысли. Она пожимает плечами. – Думаю, тебе надо больше поработать с красками. Вот тогда мне, может быть, очень понравится.

– Сделаю, – отвечаю я, наклоняясь к планеру, и пишу напоминание. Затем выпрямляюсь и благодарно улыбаюсь ей, собирая листы. Через час Лашель с Сесилией проводят мастер-класс по каллиграфии для начинающих, так что надо закругляться и уходить.

Я заталкиваю в сумку последнюю порцию набросков, Лашель мягко пихает меня локтем и говорит:

– Ты так далеко продвинулась, а впереди все еще целый месяц.