Любовь с чистого листа
Часть 24 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Можно? – тоже шепчет он, и я прикрываю глаза в этом чувственном, идеально романтичном моменте, словно героиня «Антологии драмы».
Я киваю.
– Три, – произносит Рид, но я больше не вижу букв. Только чувствую его идеальные губы своими и понимаю. Понимаю, что узнала бы этот поцелуй где угодно, даже с закрытыми глазами, потому что он словно квинтэссенция всего, что мне нравится в Риде – уверенности, прямоты и сладости, которую могут различить далеко не все. Он кладет крупную, теплую ладонь мне на щеку, прижимая ладонь к переплетению пульсирующих вен и артерий, а большим пальцем нежно гладит линию челюсти. Губами он дает понять, что хочет большего, нежели невинный закрытый поцелуй, но ждет, пока мой язык сам проскользнет по его нижней губе, прямо в рот, и коснется его языка, а затем издает соблазнительный, мягкий и чуть хриплый стон, который я буду видеть в снах еще долго.
Я прижимаюсь к нему, обвивая руками шею, и едва ли, едва ли я помню, что мы в парке, в общественном месте, что в любую секунду какой-нибудь язвительный бегун может вполне справедливо крикнуть: «Эй, здесь приличный парк!» Я целую и целую, а в теле нарастает отчаянное желание близости.
– Это лучшая игра, – говорю я в перерывах между поцелуями, тяжело дыша. Я практически задыхаюсь, но мне все равно. Хочу чувствовать его губами, хочу переплетать свой язык с его, хочу прижаться к нему всем телом и в этот раз – в отличие от вчерашнего вечера – я хочу это прочувствовать.
– Мэг, – произносит он, прижимаясь ко мне лбом. Его дыхание учащается. – Есть и номер четыре.
Я напрягаюсь, испугавшись, что придется остановиться, что я что-то упустила.
Но Рид не отпускает меня, снова целует, а затем говорит:
– Поедем со мной.
Глава 13
Ни один уважающий себя ньюйоркец не проявляет чувства на публике, и мы с Ридом едва держимся, как уважающие себя ньюйоркцы.
Но стоит нам выйти из метро на станции «Геральд-сквер», как Рид снова ко мне прикасается: берет за руку и ведет по еще безлюдным тротуарам к своему дому – непримечательному зданию средней высоты в Мюррей-Хилле, потрепанному снаружи, но современному в вестибюле. В любое другое утро или день я бы потоком обрушила на него больше двадцати вопросов: «Почему ты выбрал это место? Ты знаком с соседями? Сколько времени ты добираешься на работу? Где у вас прачечная?» Но сегодня я не могу думать ни о чем, кроме нашего поцелуя, сцепленных рук и жажды закончить начатое.
И я выражаю это: как только дверь в его квартиру за нами закрывается, я поворачиваюсь к нему, приподнимаю голову для нового поцелуя, и, боже мой, я знаю: он тоже этого ждал, стоя в вагоне метро и чувствуя каждое случайное касание наших тел. Он наклоняется, запускает пальцы мне в волосы, будя свежий аромат шампуня, по которому так скучал, и, целуя меня, издает глубокий гортанный звук нетерпения.
Господи.
– Показать тебе квартиру? – спрашивает он, оторвавшись от моих губ и спускаясь ниже, к нежной коже моей шеи.
– Позже обязательно покажешь. – Я захлебываюсь в удовольствии от того, как он пробует меня, как проводит языком вверх к моему подбородку. – У меня будет много вопросов, – предупреждаю я.
– Она довольно скучная, – также предупреждает он, целуя сначала в уголок рта, а затем губы, проникая в рот языком.
– Ну-ка повтори, – почти стону я и тут же понимаю, что не хочу обсуждать это «довольно», тем более, когда могу занять рот другими вещами. – Ах, забудь, – торопливо произношу я. – Мне все про тебя интересно.
Рид прижимает меня к стене рядом с дверью, держа руками за талию и жадно целуя в губы. Мы долго стоим в таком положении, достаточно, чтобы я сняла с него куртку, чтобы он снял куртку с меня, чтобы мы сняли обувь, откинув ее подальше.
– Мэг, – произносит он хрипло. Я вдруг понимаю, что руками сжала его длинные руки, чтобы не упасть, пока мы поглощаем друг друга, и впервые ощутила грубую неровную текстуру его кожи.
– Ой, – восклицаю я, убирая руки. – Прости.
– Нет. – Он мягко сжимает мои ладони. – Трогай меня, где хочешь.
– Это больно?
Он мотает головой.
– Сейчас нет. – Наклоняется, дышит мне в шею. – Сейчас мне нигде не больно. Я хотел спросить, пойдешь ли ты со мной…
– Да. В спальню. Я пойду с тобой туда.
Он отстраняется и смотрит на меня, на лице у него появляется фирменный изгиб. В этот раз я касаюсь пальцем его изогнутой линии, которую позже обязательно, обязательно нарисую.
– Стараюсь быть, как ты, – выдыхаю я, убирая палец, чтобы губами прижаться к изгибу, самой изогнуться всем телом, стать той же изогнутой линией. – Говорить прямо.
– Мне это нравится. – Он отрывает меня от стены. Затем обхватывает за талию, поднимает и несет в спальню, не отрываясь от поцелуя.
И сначала… ох, сначала мне это тоже нравится. Нравится почти до безумия. Я не обращаю внимания на обстановку его спальни – мои глаза целиком и полностью поглощены его телом, с которого я постепенно снимаю одежду: плоский, рельефный пресс – великолепная лестница силы, ведущая к раю гладкой широкой груди, кажущейся еще шире от развитых плаванием мышц спины. Я кладу руки ему на плечи, прикосновение к коже вызывает электрическое покалывание в кончиках пальцев. Дыхание Рида рвется и учащается, когда я тянусь к его шее и целую пахнущую мылом и свежестью кожу. Я настолько пряма, что едва сдерживаюсь, пятясь на кровать и притягивая его к себе, почти не останавливаясь – только чтобы он снял с меня платье через голову, – возмущаясь тем, что приходится прервать поцелуй, и утешаясь только его руками, блуждающими по моей обнаженной коже: талии, ребрам, лопаткам. Я расстегиваю бюстгальтер и ложусь на спину в наслаждении от реакции Рида, который отчаянно, благоговейно шепчет:
– Боже мой.
Мы почти без одежды, он сверху, я ритмично двигаю бедрами, потираясь о его твердый, длинный член под бельем, – и вдруг на меня накатывает тревога, помеха новообретенной прямоте, неловко сбивающая ритм, заминка, которую, я надеюсь, он не заметит. Мне хорошо с ним, как не было ни с кем и никогда. Мне нравится его жар, нежные поцелуи, но крепкие руки.
Все началось хорошо, но затем я…
– Мэг, – нежно шепчет Рид мне на ухо. – ты хочешь остановиться?
– Нет! – слишком громко произношу я, невольно схватив его за бедра, зажмурив глаза в страхе новой ссоры.
– Я хочу продолжить, – говорю я уже мягче, водя носом по линии его челюсти. Он стонет от удовольствия, прижавшись ко мне губами, и этот звук возвращает мне ритм, я снова двигаю бедрами. Но Рид отстраняется от меня, приподнявшись на руки.
– Мы можем замедлиться.
Без его жара мне хочется скулить, но я не успеваю издать ни звука, как он отрывает руку от кровати сбоку от моей головы и медленно, осторожно проводит пальцами вниз по центру моей груди, там где под кожей трепещет сердце.
– Ты нервничаешь.
Я смотрю на него, затем вновь закрываю глаза, чувствую, как заботливо и терпеливо он гладит меня пальцами. Конечно же он понял. Он понимает любой шифр, любой знак моего тела.
– Неправда.
– Не обманывай меня, – говорит он. Я открываю глаза и смотрю на его загадочное лицо: решительное, но терпеливое.
«Он защитит тебя, – напоминаю я самой себе. – Это опыт. Вот что значит остаться».
– Мне сложно, – говорю я и обхватываю его за талию, проходясь пальцами по широким спинным мышцам, будто рисую тревожные бессмысленные круги на чистом холсте мускулов. – То есть… у меня не всегда получается достичь финиша. Кончить. – В своей жизни я осмелилась рассказать об этом только двум парням. Впервые – своему школьному бойфренду после нашего третьего секса, и закончилось это мучительным разговором, состоявшим по большей части из его нетерпеливых вопросов вроде: «Что я делаю не так?» Как будто я ему диаграмму нарисовать должна, хотя у самой сексуального опыта даже на знание азов не хватало. В конце концов я впала в отчаяние от своей неспособности подобрать слова и его мрачных, сухих ответов, так что перестала даже надеяться на то, чтобы кончить, с ним и со всеми после него заодно.
Со вторым парнем я встречалась пару лет назад. На всех наших свиданиях он был милым, добрым, внимательным, а когда я призналась, он с абсолютно незаслуженной, самоуверенной ухмылкой ответил: «Это потому, что ты не спала со мной, детка».
Я отправила Сибби наш сигнал тревоги на случай плохого свидания, и три минуты спустя она позвонила мне, притворяясь, что попала в беду и без меня ей не обойтись.
Больше мы с тем парнем не встречались.
Но Рид… поначалу он не произносит ни слова. Только ставит руку обратно на матрас и склоняется за очередным поцелуем. Упавшая прядь его волос приятно щекочет мне лоб, нежно и успокаивающе.
– Хорошо, – просто говорит он между поцелуями. Мы снова забываемся, и ко мне возвращается ощущение собственного тела. Я думаю лишь о том, как приятно чувствовать его теплую кожу и что эти широкие плечи подобны надежному укрытию.
– Тебе нравится то, что мы сейчас делаем? – шепчет он, целуя уголок моего рта, подбородок, шею под ухом.
Я издаю звук, который, надеюсь, звучит как «Ммм-хммм».
– Скажи, что тебе нравится. – Так же прямо, прямо, прямо.
– Нравится, что ты сверху. И как целуешь меня. Как постепенно ты все делаешь, в парке тоже.
Он снова делает это – снова целует меня на счет три, я с дрожью выдыхаю и шепчу дальше:
– Мне нравится, когда ты заставляешь ждать. Я чувствую это всем телом. Мне нравится предвкушать.
– Хорошо, – произносит он у самой моей кожи.
И, боже, как прозвучало это «хорошо»! Как выражение собственного удовольствия и похвала мне.
– Еще, – требует он, отстраняясь губами и вперив в меня пламенный взгляд. Я понимаю, чего он хочет, но хочу ли я этого? Это слишком интимно, слишком близко, слишком откровенно.
Такое делают только с теми, кому доверяют целиком и полностью.
С уверенностью могу сказать: я доверяю Риду.
Поэтому, убрав с него руки, начинаю трогать себя.
♥ ♥ ♥
Минуту, долгие секунды спустя, мои ладони оказываются на нежной коже моего живота, я ощущаю ими собственное дыхание и собираюсь с силами, чтобы показать Риду все свои потаенные места. На улице уже день, окно Рида занавешено гладкой бледно-серой тканью, которая скрывает от чужих глаз, но не погружает в темноту, так что ему будет видно абсолютно все.
Может, так и надо. Может, так и надо для нас обоих.
– Здесь я очень чувствительна, – шепчу я наконец, поднимая руку, проводя кончиками пальцев по полной нижней части груди, по изгибу, от прикосновения к которому у меня всегда твердеют соски. Лицо горит, кожа груди покрылась испариной. Я чувствую себя неловкой, выставленной напоказ, но в то же время невероятно желанной. Только бы он снова сказал: «Хорошо»; только бы выразил это руками, губами, зубами, языком… Ради этого я покажу ему все.
Провожу пальцем по соску, играясь с ним так, как хотела бы, чтобы играл он. Рид смотрит, облизывая губы, взгляд его жаркий и пристальный. Я знаю, что он наблюдает, читает меня, взламывает мой шифр, буквы в котором предназначены только для него. Вдруг на меня накатывает волна нового, сильного чувства, иной страсти: я ненавижу всех мужчин, кто заставлял меня молчать о том, как мне нравится. Ненавижу их за то, что не пытались понять. За то, что из-за них я чувствовала себя требовательной и замороченной, потому что просила их сделать то, о чем они сами не догадались. Ненавижу их нетерпимость, обидчивость, нетерпеливость и ранимость.
Я все резче, жаднее двигаю руками, Рид снова произносит:
– Хорошо. – И я забываю обо всех остальных парнях на свете.
– Где еще? – спрашивает он, напрягая руки. Вряд ли от усталости.
Хочется наградить его за то, как он наслаждается этим и как сдерживается. За то, что не говорит: «Оставь это мне».
Я приподнимаю таз.
– Снимешь их?
Он не колеблется. Отодвигается и стягивает с меня трусики. Лишь увидев треугольник волос между моих ног, он напрягает челюсть, его тело – образец сдержанности. Гладкие прямые вертикальные линии. Ж-Д-А-Т-Ь, говорят они.
– Покажи, – говорит Рид. Если это нетерпение, то самое правильное. Оно говорит лишь о его желании, его удовольствии смотреть на меня.
Я скольжу рукой вниз по животу, замедляюсь между пупком и лобковой костью. Слегка поглаживаю этот участок пальцами, – мелким нежным почерком, как делаю это дома у себя в кровати, поздно вечером.
Я киваю.
– Три, – произносит Рид, но я больше не вижу букв. Только чувствую его идеальные губы своими и понимаю. Понимаю, что узнала бы этот поцелуй где угодно, даже с закрытыми глазами, потому что он словно квинтэссенция всего, что мне нравится в Риде – уверенности, прямоты и сладости, которую могут различить далеко не все. Он кладет крупную, теплую ладонь мне на щеку, прижимая ладонь к переплетению пульсирующих вен и артерий, а большим пальцем нежно гладит линию челюсти. Губами он дает понять, что хочет большего, нежели невинный закрытый поцелуй, но ждет, пока мой язык сам проскользнет по его нижней губе, прямо в рот, и коснется его языка, а затем издает соблазнительный, мягкий и чуть хриплый стон, который я буду видеть в снах еще долго.
Я прижимаюсь к нему, обвивая руками шею, и едва ли, едва ли я помню, что мы в парке, в общественном месте, что в любую секунду какой-нибудь язвительный бегун может вполне справедливо крикнуть: «Эй, здесь приличный парк!» Я целую и целую, а в теле нарастает отчаянное желание близости.
– Это лучшая игра, – говорю я в перерывах между поцелуями, тяжело дыша. Я практически задыхаюсь, но мне все равно. Хочу чувствовать его губами, хочу переплетать свой язык с его, хочу прижаться к нему всем телом и в этот раз – в отличие от вчерашнего вечера – я хочу это прочувствовать.
– Мэг, – произносит он, прижимаясь ко мне лбом. Его дыхание учащается. – Есть и номер четыре.
Я напрягаюсь, испугавшись, что придется остановиться, что я что-то упустила.
Но Рид не отпускает меня, снова целует, а затем говорит:
– Поедем со мной.
Глава 13
Ни один уважающий себя ньюйоркец не проявляет чувства на публике, и мы с Ридом едва держимся, как уважающие себя ньюйоркцы.
Но стоит нам выйти из метро на станции «Геральд-сквер», как Рид снова ко мне прикасается: берет за руку и ведет по еще безлюдным тротуарам к своему дому – непримечательному зданию средней высоты в Мюррей-Хилле, потрепанному снаружи, но современному в вестибюле. В любое другое утро или день я бы потоком обрушила на него больше двадцати вопросов: «Почему ты выбрал это место? Ты знаком с соседями? Сколько времени ты добираешься на работу? Где у вас прачечная?» Но сегодня я не могу думать ни о чем, кроме нашего поцелуя, сцепленных рук и жажды закончить начатое.
И я выражаю это: как только дверь в его квартиру за нами закрывается, я поворачиваюсь к нему, приподнимаю голову для нового поцелуя, и, боже мой, я знаю: он тоже этого ждал, стоя в вагоне метро и чувствуя каждое случайное касание наших тел. Он наклоняется, запускает пальцы мне в волосы, будя свежий аромат шампуня, по которому так скучал, и, целуя меня, издает глубокий гортанный звук нетерпения.
Господи.
– Показать тебе квартиру? – спрашивает он, оторвавшись от моих губ и спускаясь ниже, к нежной коже моей шеи.
– Позже обязательно покажешь. – Я захлебываюсь в удовольствии от того, как он пробует меня, как проводит языком вверх к моему подбородку. – У меня будет много вопросов, – предупреждаю я.
– Она довольно скучная, – также предупреждает он, целуя сначала в уголок рта, а затем губы, проникая в рот языком.
– Ну-ка повтори, – почти стону я и тут же понимаю, что не хочу обсуждать это «довольно», тем более, когда могу занять рот другими вещами. – Ах, забудь, – торопливо произношу я. – Мне все про тебя интересно.
Рид прижимает меня к стене рядом с дверью, держа руками за талию и жадно целуя в губы. Мы долго стоим в таком положении, достаточно, чтобы я сняла с него куртку, чтобы он снял куртку с меня, чтобы мы сняли обувь, откинув ее подальше.
– Мэг, – произносит он хрипло. Я вдруг понимаю, что руками сжала его длинные руки, чтобы не упасть, пока мы поглощаем друг друга, и впервые ощутила грубую неровную текстуру его кожи.
– Ой, – восклицаю я, убирая руки. – Прости.
– Нет. – Он мягко сжимает мои ладони. – Трогай меня, где хочешь.
– Это больно?
Он мотает головой.
– Сейчас нет. – Наклоняется, дышит мне в шею. – Сейчас мне нигде не больно. Я хотел спросить, пойдешь ли ты со мной…
– Да. В спальню. Я пойду с тобой туда.
Он отстраняется и смотрит на меня, на лице у него появляется фирменный изгиб. В этот раз я касаюсь пальцем его изогнутой линии, которую позже обязательно, обязательно нарисую.
– Стараюсь быть, как ты, – выдыхаю я, убирая палец, чтобы губами прижаться к изгибу, самой изогнуться всем телом, стать той же изогнутой линией. – Говорить прямо.
– Мне это нравится. – Он отрывает меня от стены. Затем обхватывает за талию, поднимает и несет в спальню, не отрываясь от поцелуя.
И сначала… ох, сначала мне это тоже нравится. Нравится почти до безумия. Я не обращаю внимания на обстановку его спальни – мои глаза целиком и полностью поглощены его телом, с которого я постепенно снимаю одежду: плоский, рельефный пресс – великолепная лестница силы, ведущая к раю гладкой широкой груди, кажущейся еще шире от развитых плаванием мышц спины. Я кладу руки ему на плечи, прикосновение к коже вызывает электрическое покалывание в кончиках пальцев. Дыхание Рида рвется и учащается, когда я тянусь к его шее и целую пахнущую мылом и свежестью кожу. Я настолько пряма, что едва сдерживаюсь, пятясь на кровать и притягивая его к себе, почти не останавливаясь – только чтобы он снял с меня платье через голову, – возмущаясь тем, что приходится прервать поцелуй, и утешаясь только его руками, блуждающими по моей обнаженной коже: талии, ребрам, лопаткам. Я расстегиваю бюстгальтер и ложусь на спину в наслаждении от реакции Рида, который отчаянно, благоговейно шепчет:
– Боже мой.
Мы почти без одежды, он сверху, я ритмично двигаю бедрами, потираясь о его твердый, длинный член под бельем, – и вдруг на меня накатывает тревога, помеха новообретенной прямоте, неловко сбивающая ритм, заминка, которую, я надеюсь, он не заметит. Мне хорошо с ним, как не было ни с кем и никогда. Мне нравится его жар, нежные поцелуи, но крепкие руки.
Все началось хорошо, но затем я…
– Мэг, – нежно шепчет Рид мне на ухо. – ты хочешь остановиться?
– Нет! – слишком громко произношу я, невольно схватив его за бедра, зажмурив глаза в страхе новой ссоры.
– Я хочу продолжить, – говорю я уже мягче, водя носом по линии его челюсти. Он стонет от удовольствия, прижавшись ко мне губами, и этот звук возвращает мне ритм, я снова двигаю бедрами. Но Рид отстраняется от меня, приподнявшись на руки.
– Мы можем замедлиться.
Без его жара мне хочется скулить, но я не успеваю издать ни звука, как он отрывает руку от кровати сбоку от моей головы и медленно, осторожно проводит пальцами вниз по центру моей груди, там где под кожей трепещет сердце.
– Ты нервничаешь.
Я смотрю на него, затем вновь закрываю глаза, чувствую, как заботливо и терпеливо он гладит меня пальцами. Конечно же он понял. Он понимает любой шифр, любой знак моего тела.
– Неправда.
– Не обманывай меня, – говорит он. Я открываю глаза и смотрю на его загадочное лицо: решительное, но терпеливое.
«Он защитит тебя, – напоминаю я самой себе. – Это опыт. Вот что значит остаться».
– Мне сложно, – говорю я и обхватываю его за талию, проходясь пальцами по широким спинным мышцам, будто рисую тревожные бессмысленные круги на чистом холсте мускулов. – То есть… у меня не всегда получается достичь финиша. Кончить. – В своей жизни я осмелилась рассказать об этом только двум парням. Впервые – своему школьному бойфренду после нашего третьего секса, и закончилось это мучительным разговором, состоявшим по большей части из его нетерпеливых вопросов вроде: «Что я делаю не так?» Как будто я ему диаграмму нарисовать должна, хотя у самой сексуального опыта даже на знание азов не хватало. В конце концов я впала в отчаяние от своей неспособности подобрать слова и его мрачных, сухих ответов, так что перестала даже надеяться на то, чтобы кончить, с ним и со всеми после него заодно.
Со вторым парнем я встречалась пару лет назад. На всех наших свиданиях он был милым, добрым, внимательным, а когда я призналась, он с абсолютно незаслуженной, самоуверенной ухмылкой ответил: «Это потому, что ты не спала со мной, детка».
Я отправила Сибби наш сигнал тревоги на случай плохого свидания, и три минуты спустя она позвонила мне, притворяясь, что попала в беду и без меня ей не обойтись.
Больше мы с тем парнем не встречались.
Но Рид… поначалу он не произносит ни слова. Только ставит руку обратно на матрас и склоняется за очередным поцелуем. Упавшая прядь его волос приятно щекочет мне лоб, нежно и успокаивающе.
– Хорошо, – просто говорит он между поцелуями. Мы снова забываемся, и ко мне возвращается ощущение собственного тела. Я думаю лишь о том, как приятно чувствовать его теплую кожу и что эти широкие плечи подобны надежному укрытию.
– Тебе нравится то, что мы сейчас делаем? – шепчет он, целуя уголок моего рта, подбородок, шею под ухом.
Я издаю звук, который, надеюсь, звучит как «Ммм-хммм».
– Скажи, что тебе нравится. – Так же прямо, прямо, прямо.
– Нравится, что ты сверху. И как целуешь меня. Как постепенно ты все делаешь, в парке тоже.
Он снова делает это – снова целует меня на счет три, я с дрожью выдыхаю и шепчу дальше:
– Мне нравится, когда ты заставляешь ждать. Я чувствую это всем телом. Мне нравится предвкушать.
– Хорошо, – произносит он у самой моей кожи.
И, боже, как прозвучало это «хорошо»! Как выражение собственного удовольствия и похвала мне.
– Еще, – требует он, отстраняясь губами и вперив в меня пламенный взгляд. Я понимаю, чего он хочет, но хочу ли я этого? Это слишком интимно, слишком близко, слишком откровенно.
Такое делают только с теми, кому доверяют целиком и полностью.
С уверенностью могу сказать: я доверяю Риду.
Поэтому, убрав с него руки, начинаю трогать себя.
♥ ♥ ♥
Минуту, долгие секунды спустя, мои ладони оказываются на нежной коже моего живота, я ощущаю ими собственное дыхание и собираюсь с силами, чтобы показать Риду все свои потаенные места. На улице уже день, окно Рида занавешено гладкой бледно-серой тканью, которая скрывает от чужих глаз, но не погружает в темноту, так что ему будет видно абсолютно все.
Может, так и надо. Может, так и надо для нас обоих.
– Здесь я очень чувствительна, – шепчу я наконец, поднимая руку, проводя кончиками пальцев по полной нижней части груди, по изгибу, от прикосновения к которому у меня всегда твердеют соски. Лицо горит, кожа груди покрылась испариной. Я чувствую себя неловкой, выставленной напоказ, но в то же время невероятно желанной. Только бы он снова сказал: «Хорошо»; только бы выразил это руками, губами, зубами, языком… Ради этого я покажу ему все.
Провожу пальцем по соску, играясь с ним так, как хотела бы, чтобы играл он. Рид смотрит, облизывая губы, взгляд его жаркий и пристальный. Я знаю, что он наблюдает, читает меня, взламывает мой шифр, буквы в котором предназначены только для него. Вдруг на меня накатывает волна нового, сильного чувства, иной страсти: я ненавижу всех мужчин, кто заставлял меня молчать о том, как мне нравится. Ненавижу их за то, что не пытались понять. За то, что из-за них я чувствовала себя требовательной и замороченной, потому что просила их сделать то, о чем они сами не догадались. Ненавижу их нетерпимость, обидчивость, нетерпеливость и ранимость.
Я все резче, жаднее двигаю руками, Рид снова произносит:
– Хорошо. – И я забываю обо всех остальных парнях на свете.
– Где еще? – спрашивает он, напрягая руки. Вряд ли от усталости.
Хочется наградить его за то, как он наслаждается этим и как сдерживается. За то, что не говорит: «Оставь это мне».
Я приподнимаю таз.
– Снимешь их?
Он не колеблется. Отодвигается и стягивает с меня трусики. Лишь увидев треугольник волос между моих ног, он напрягает челюсть, его тело – образец сдержанности. Гладкие прямые вертикальные линии. Ж-Д-А-Т-Ь, говорят они.
– Покажи, – говорит Рид. Если это нетерпение, то самое правильное. Оно говорит лишь о его желании, его удовольствии смотреть на меня.
Я скольжу рукой вниз по животу, замедляюсь между пупком и лобковой костью. Слегка поглаживаю этот участок пальцами, – мелким нежным почерком, как делаю это дома у себя в кровати, поздно вечером.